А в тихую морозную ночь выходила старая ведьма на крыльцо, обращала сморщенное лицо вверх и причитывала:
— Где вы, где вы, ясны звёздочки? Вы почто людей оставили? На кого вы их покинули? Оттого люди озлобились и едят друг друга, поедом! Вы Вернитесь, путеводные, воротитесь, негасимые!
— А что такое ясны звёздочки, бабушка? — спрашивал мальчик.
Старуха не отвечала, только плакала.
Добрых молодцев она уже, понятно, не привечала, только глаза отводила, так что вместо избушки на столбах они видели или волчью стаю, или рассерженного медведя. А медвежья болезнь свойственна не только медведям, но и добрым молодцам. Не такие уж они молодцы. Ещё неизвестно, из-за кого эту болезнь величают медвежьей.
Зато уж летом нельзя было Липунюшку в избе удержать нипочём. Только сходили снега, он мчался из родной избушки к родной же норе — поиграть с молодыми лисятами, пособить по хозяйству лисице-кормилице, пограбить добрых людей. Рыжехвостое племя, его приютившее, а ныне им опекаемое, расплодилось невероятно.
Предусмотрительная Синтетюриха велела молодым лисьим парам уходить подальше, искать новых мест и угодий, чтобы разорительные куриные грабежи не навлекли на эти края облаву.
Липунюшка рос жестоким и хитрым: иначе в лесу не выживешь, а среди добрых людей — тем более. Ведьма всё время напоминала ему об этом.
Иногда она пела песни на незнакомом, но красивом языке. Липунюшка слов не понимал, а запоминал крепко. Особенно одну: «Нель мецио дель камин ди но.стра вита...»
Подкидыш вырос и окреп, он уже не мог прикидываться младенцем. Приходилось униженно проситься на ночлег. А прикидывался теперь он просто дурачком — это гораздо проще, чем лисом.
Однажды хозяева среди ночи проснулись, и незадачливому грабителю пришлось уносить ноги, большим трудом и явным чудом.
Тогда Синтетюриха стала давать ему в дорогу яд, именуемый непонятным словом «кантарелла». Чтобы сварить такой яд, нужна была живая свинья. Свинью пригнали знакомые волки, потеряв при этом в боях с волкодавами половину стаи, но рыкнуть на ведьму ни один не посмел.
Что бабка делала со свиньёй, Липунюшка не знал, только чушка при этом долго и отчаянно визжала.
Полученную отраву мнимый побирушка-побродяжка щедро и незаметно капал в посуду своих гостеприимцев, не забывая и про собачью плошку, Хозяева больше не просыпались среди ночи Не просыпались они и утром, даже в самую жаркую страду.
Слухи о странных семейных смертях поползли по округе. Но люди обычно виноватили грибки.
А слухи ползли, ползли и приползли куда следует...
...Этому доброму молодцу не удалось отвести глаза мнимыми волками, а настоящие серые на зов не отозвались — охотились далеко-далеко отсюда.
Да пришелец и сам походил на волка. Только зубы у него были кривые и жёлтые. Их бы прятать, а он вежливо оскалился в дверях:
— Бона сэра, синьора!
Синтетюриха ахнула — она узнала незваного гостя.
К счастью, он её не узнал. Да и не её он искал.
Древний греческий мудрец Зенон придумал много хитрых вопросов. За хитрость их заслуженно и метко прозвали апориями.
Апории про стрелу и про Ахилла с черепахой знают все. А одна так и не дошла до нас, подзатерялась в столетиях безмыслия и варварства.
Называлась она «парадокс близнецов» и говорила о том, что в тюрьме и на воле время течёт по-разному.
Некогда жили два брата-близнеца. Не то в Авлиде, не то в Херонее. Скорее всего именно в Херонее, потому что добрую землю Херонеей не назовут.
Один из братьев прогневал местного царя, и тот заточил беднягу в тюрьму, но почему-то не казнил. Забыл, наверное. Или забыл, за что посадил. Но не отпускать же парня, не терять же лицо!
Двадцать лет прошло. Царь правил, правил и помер. Помереть он, хвала Зевсу, не забыл.
Новый царь на радостях помиловал и освободил всех узников. Так делают все новые цари, даже не очень хорошие.
Освободился и наш бедолага. Куда ему было идти, как не к родному брату? Вот приходит бывший узник в свою деревню и говорит:
— Где тут живёт Демокрит?
— А на что тебе Демокрит? — спрашивают в ответ люди.
— Так я брат его — Гераклит. Или вы меня не узнали?
Да где же узнать! Стоит перед ними старый старик, седой, облысевший, морщинистый, ветром шатаемый. Кликнули Демокрита на всякий случай.
Приходит Демокрит — здоровенный цветущий мужик, чернобородый, густоволосый.
— Ты тоже не узнаешь меня, брат? Я же Гераклит!
Долго не мог его узнать Демокрит, а когда узнал, то горько заплакал.
Тут и поняли люди, что дни и годы в тюрьме текут очень медленно, а мчатся очень быстро. Год за два, а то и за три. Уж такой парадокс произошел в Херонее.
Потом обо всяком сомнительном случае стали в народе говорить: «Вот ведь херонея какая случилась!»
Потому-то, покуда Лука вёл неспешные беседы с доном Агилерой, узнавал многие удивительные вещи про окружающий мир и ещё более удивительные — про мир прежний, Настоящий, в окружающем мире происходили с великой поспешностью разнообразные события.
Тревожные вести приходили с рубежей Еруслании. Будто бы на далёкой окраине, в Буферных Землях, в замке гетмана Пришибейко, объявился пропавший царевич Липунюшка. Очевидцы клялись, что у самозванца налицо все признаки подлинного Жмуриковича — один глаз глядит на вас, а другой в Арзамас. Ко двору гетмана стали стекаться разнообразные бродяги, смутьяны и авантюристы. Да и в самой Еруслании мало кто был Доволен правлением Патифона Финадеича...
... — Так наконец я в странствиях своих добрался и до Еруслании, — продолжал свой рассказ лиценциат Агилера. — И везде — на постоялых дворах, на ярмарках, в грязных воровских притонах — я расспрашивал об одном: не видел, не встречал ли кто богомерзкого колдуна Джанфранко да Чертальдо. Мне казалось, да и сейчас кажется, что негодяй знает, как воротить мир к прежнему его состоянию. К тому времени я уже изрядно овладел наречием вашим — после языка ацтеков меня уже ничто не могло смутить.
Одного только я, к несчастью, не ведал — что Сесар Борха тоже разыскивает презренного Маэстро и что ватиканские агенты под видом нищих и богодулов наводняют вашу державу. Разумеется, меня приняли за одного из них и немедленно донесли! Я был схвачен, когда ночевал в стогу близ какой-то жалкой деревеньки. Но господь не попустил быть мне тут же повешену без суда. Видя мою великую учёность и благородную внешность, стражники доставили меня в столицу, и государь ваш соизволил допрашивать меня лично.
— А я вот его так ни разу и не видел, — признался Лука.
— Ты ничего не потерял, юноша. Слабый ум принцепса Ерусланского был не в силах понять ничего из моих речей о Новом Свете, о Прежнем Мире — в общем, обо всём том, что я тебе поведал со всей страстностью и убедительностью. А вот в то, что я могу предсказывать судьбу, он поверил очень охотно! Ведь я безошибочно рассказал дону Патифону о его прошлом. Правители вообще полагают, что могут существовать так называемые государственные тайны. Какой вздор! Да, каждый подданный в отдельности может их и не знать. Но зато все вместе знают всё! И всякий разумный человек в состоянии сложить мозаику из разрозненных кусков.
Тогда государь потребовал, чтобы я составил его гороскоп. Слова такого он, разумеется, не знал. И я, дабы обезопасить себя от его минутных капризов, прибегнул к обычному приёму всех придворных астрологов...
— То есть звездословов... — мечтательно сказал Радищев.
Притча об огоньках, сияющих в ночном небе, крепко запала в чувствительную его душу. Он даже попробовал сложить виршу: «Ночь тиха. В небесном поле ходит полная Луна... Но она там не одна! Круг неё светила бродят, хоры стройные заводят...» Но далеко ему было до друга Тиритомбы!
— Впервые в жизни пришлось мне составлять гороскоп лишь по движению Солнца и Луны... Признаюсь честно, мироздание бракодела Джанфранко устроено столь примитивно, что у всех людей, его населяющих, один гороскоп и, следовательно, одна судьба. А такого быть не может. Но меня это нисколько не волновало. Короче, я предсказал государю, что он умрёт в один день и час со мной.
— Ловко! — восторгнулся Лука.
— Ловко, да не очень, — вздохнул дон Агилера. — Я-то предполагал, что меня тотчас освободят, обласкают и начнут всячески оберегать. Со временем я, несомненно, стану первым министром или главным советником, и уж тогда-то я не спеша, со знанием дела разыщу окаянного Джанфранко и вытрясу из него все колдовские тайны. Не тут-то было! Ваш Патифон Финадейро оказался настолько труслив и суеверен, что распорядился держать меня здесь под неусыпным надзором. Правда, пища моя была не так скудна, как у прочих узников, — да ты и сам в этом убедился...
— Да, чёрной икры мне доселе пробовать не доводилось, — вздохнул Радищев.
— А кроме того, меня регулярно пользуют здешние лекаря, — сказал Агилера. — И они не так плохи, как я боялся.
