— Конечно, имеют! Любовь, например, ее не купишь! — В голосе Бенедикта слышалось благоговение.
— Во дурак, — прыснул принц, — как раз она-то на каждом углу и продается!
— Давайте наконец поедим, — сказал Гуча и сделал заказ платку-самобранке.
Трапеза проходила в полном молчании — принц и ангел все еще переживали по поводу своего, как они считали, позорного вида, а черт старался не смотреть на них, чтобы не подавиться.
Я все хотел сказать — когда я пошел к отшельнику, Бенедикт так внезапно оказался рядом… Помнишь, как ты появился за моей спиной, я тогда чуть заикой не стая?
— Я не знаю, как осуществилась телепортация. Просто расстелил пла… — начал было Бенедикт, но тут открылась дверь.
Стражники пропустили внутрь посетителей, которые вошли и остановились. Возглавлял делегацию высокий темнокожий мужчина с большим животом, который колыхался над красными бархатными шароварами. Его плечи прикрывала коротенькая безрукавка. На круглом лице выдавался вперед огромный нос с очень крутой горбинкой, над маленькими черными глазками нависали густые брови.
Позади него топтались трое мужчин поменьше и ростом, и объемом, тоже разнаряженные, как павлины. Стоит добавить, что лица всех гостей были щедро намазаны косметикой, чувствовался даже некоторый перебор.
— С чем пожаловали? — грозно спросил Гуча, сразу взяв инициативу в свои руки.
— С подарками. — Из-за спины гиганта вынырнул толстенький коротышка с блюдом в руках.
— На кой нам ваши подарки? — проворчал Самсон, вытирая жирные пальцы о штаны.
— В знак почтения и как свидетельство искренней любви, о новички. — Толстячок подобострастно улыбнулся и протянул гостинец. Ангел, по своему обыкновению ставивший вежливость на первое место потянулся было за подарком, но черт шлепнул его по ладоням, а вор, дернув за шитый золотом кафтан, усадил на место.
— Вах! Зачем вы, дарагие, зачем нехорошее думаете, а? теперь как братья! Совсем родственники! Кто, как не родственник, убережет от ошибок, утешит в печали, удовлетворит в постели?
Черт встал медленно подошел к братьям по гарему, внимательно осмотрел их, потом взял с блюда один персик. Гости затаили дыхание.
Гуча покинул спелый плод вверх, поймал его и подкинул снова. Гаремные мужики, словно дрессированные крысы, поднимали и опускали головы, следя за полетом персика. В их глазах светилась такая надежда, что даже наивный Бенедикт понял, в чем дело.
— Пакушай, дарагой, не обижай, — не выдержал кто-то из гостей.
— Абычый такой, восточный, — поддержал его толстый, — угощать гостей! Скушайте!
— Хороший «абычай», полезный: и правила соблюдаются, и конкуренты мрут, как мухи. — Черт перестал жонглировать и подошел вплотную к дари телю. — Откушай, дарагой, сам, а?
— Что ты, что ты?! Это кощунство — съесть плод, подаренный новичку, — забормотал, бледнея, толстяк, но черт затолкал персик ему в рот.
Все это произошло на глазах у ошарашенной публики за какие-то секунды, никто даже шевельнуться не успел.
Толстяк выплюнул персик на пол, но было поздно — его перекосило, он захрипел, схватился за горло, посинел и рухнул на ковер. Черт нагнулся к нему, пощупал пульс, посмотрел на друзей и хмыкнул:
— Ну, что я говорил?! Травят, собаки, ох травят! Этот уже готов. А ну пошли вон!
Гости в страхе попятились к двери.
— Все равно вы умрете! Я — любимый муж принцессы и таковым собираюсь остаться! — сказал темнокожий здоровяк, подхватил отравленного за ногу и, волоча его за собой по полу, вышел. Из-за дверей донеслось бормотание. Гуча прислушался.
— Ишак недорезанный, ты что, забыл? — Говорил, судя по всему, здоровяк. — Хасан рассказывал, они пэрсики не любят! Не мог отравленных груш достать? — Послышался шлепок, будто кому-то дали затрещину.
Друзья с минуту смотрели на закрывшуюся дверь, потом переглянулись и уже без прежнего аппетита закончили обед.
После еды черт стал укладывать торбу, Самсон сортировал ворованные вещи, а Бенедикт, заприметив красную книжку, взял ее в руки и принялся рассеянно перелистывать страницы.
— Нравы у них тут зверские, — заметил вор, не отвлекаясь от дела, — хотя ты, Гуча, тоже немного погорячился. Зря этого толстого отравил.
— А ты что, предпочел бы, чтобы они нас?
— Зачем? Можно было просто набить морду.
— Ага! И самим получить. — Черт рассмеялся. — Я по возможности стараюсь любое дело мирным путем решать, без мордобоя.
— Н-да, ну и методы у тебя, — поежился Самсон, решив для себя, что впредь будет выполнять приказы черта беспрекословно.
— Что-то ангелок притих. — Принц повернулся к Бенедикту — Ого, мы и грамоте умеем?
— Умеем, — огрызнулся ангел, — и тебя научить можем.
— Взрослеешь на глазах, ангелок, вот уже и огрызаться научился!
— Хватит спорить! Ты, Бенедикт, не обращай на него внимания, лучше почитай вспух — все быстрее время пройдет.
— Воистину, день вам даю насладиться, — гнусаво продекламировал ангел, — тем телом мужским, что дала вам природа, с восходом же солнца, чтоб грех искупить свой, в обличии женском вы встретите день.
— Не понял, это о чем? — удивился Самсон.
— Похоже на проклятие, — заметил Гуча. — Ты не перебивай! Интересно написано, читай дальше.
Бенедикт с благодарностью посмотрел на Самсона, потом, осуждающе, на Гучу и продолжил:
— Страна, что была гордыней объята, в которой мужчинам лишь юбки носить, наказана будет сурово. Чтоб войны соседей трясти перестали и встало на место понятие брака, проклятие еще покарает мужчин, а женщины знать будут, что потеряли. О, грешники, вам наказание продлятся без срока. Лишь тот, кто наложит проклятие это, тот снять его сможет…
— Ерунда какая-то, — буркнул Самсон, а Гуча, почесав лоб, попытался вспомнить, при каких обстоятельствах упоминалась красная книжка.
— Тут еще записано! — радостно воскликнул ангел. — Словами тремя закрепляю проклятие, и первым идет слово Огнедус, дальше сказать надо Трегедус, после это следует Крокус.
— Ничего сказочка, — рассмеялся Самсон, — сказал три слова — и в стране кончились все мужчины Огнедус, Трагедус, Прокус! Аминь! Утром просыпается эта несносная бультерьерная принцесса — а у ней в гареме ни одного мужика. Вот смешно будет. Ты что?
Черт, изменившись в лице, вырвал из рук Бенедикта книгу, шатаясь доплелся до одеял и рухнул, словно подкошенный.
— Гуча, ты что, заболел? — встревожился Самсон
— Нет… пока. Но если я еще какое-то время добуду рядам с этим придурковатым блондинчиком, то заболею. У меня психоз начнется.
— Ну что я такого опять сделал? — запричитал Бенедикт.
— Операцию по перемене пола в масштабе отдельно взятой страны — вот что ты сделал, — бесцветным голосом ответил черт. — А отвечать прядется мне, нутром чую…
— Не понял. — Ангел съежился и на всякий случай отодвинулся подальше.
— Да где ж тебе понять? — взвился черт. Он схватил злополучную книгу и стукнул недотепу по голове. — Ты ж у нас наивный, чистый! Ангел, одним словом! А пакости от кого идут? Ясное дело — от нас, чертей. С кого три шкуры спускать будут?! С меня!!! А то, что ни один нормальный черт не сможет даже додуматься до такого, что ему в самом кошмарном сне не приснится подобное, — это никому в голову не придет. Ангелы пакостями не занимаются, но если уж они их девают — то такие, что черти за голову хватаются!!!
— Гученька, я больше не буду, — прошептал ангел и зарыдал, уткнувшись носом в грудь Самсона. Вор успокаивал его, похлопывал по плечу и с осуждением смотрел на черта. — Если хочешь, я даже читать разуууучууусь…
— Да ладно. — Гуча остыл, сел на кровать. — Я сам виноват. Волшебник Аминат говорил, что все заклинания в книжке собраны, книга красного цвета, к волшебным предметам прилагается. Я после его настоек совсем забыл об этом. Вот дурень, как я мог!
— Вот оно что… — Самсон на минуту задумался. — Это что же получается? — с недоумением проговорил он. — Получается, что на рассвете все мужики в этой сумасшедшей стране станут бабами! Вот это да! Да зловредная принцесса остервенеет окончательно. Нам, если мы здесь задержимся, отрубят головы, а все остальное скормят хищникам. Я все сказал или что-нибудь пропустил?
— Все, — подтвердил черт, — только насчет казни ошибся. Мы так легко не отделаемся. Ночью бежать надо.
— Надо, — согласился воришка. — Ангелочку, может быть, и все равно, а я своим мужским достоинством ой как дорожу!
— Увязывайте барахло, — распорядился черт. — Времени, мальчики, у нас в обрез.
— Я больше не буду, — прошептал Бенедикт.
Гуча посмотрел на него:
— Чего не будешь?
— В руки что попало брать.
— Будешь, милый, будешь! Судьба у тебя такая — в неприятности попадать. Эх, оторвать бы эти ручонки шаловливые.
