И все же, когда она наконец вошла в зал, где Аид взялся судить тени, чтобы хоть как-то занять слишком медленно текущие минуты, ему в первый миг стало не по себе.
Деметра пришла одна.
— Где Персефона? — спросил он вместо приветствия.
— Вежливость и культурность, — пропела Деметра, — вот, что отличает тебя, братец, от остальных Владык. Моя дочь и внучка решили пообщаться с нимфами из моей свиты, чтобы не мешать нашей беседе.
Аид откровенно не понимал, о чем можно общаться с нимфами из свиты Деметры. Эти ветреные создания могли говорить только о цветах и травах, и больше ни о чем. Пожалуй, Минте, и той не удалось бы найти с ними общий язык.
— Так давай же не будем заставлять их ждать, — скривилась богиня Плодородия. — Покинем эти ужасные стены, у твоего архитектора совершенно нет художественного вкуса, даром что еще ничего не достроено, и спокойно побеседуем снаружи. Быстрее начнем, быстрее закончим.
Аид молча соскочил с трона. В чем, в чем, а в этом он был с ней солидарен — их общение следовало сократить к минимуму. Кажется, в этот раз Деметра решила пожертвовать частью обязательной программы — истеричными воплями о том, как он, мерзкий подземный паук, смеет портить своим присутствием жизнь ее нежной дочери. И это не могло не радовать.
Нет, не могло не радовать.
И не радовало.
Он шел и думал о том, что Деметра ни разу не назвала его мерзким подземным пауком. О том, что как-то слишком по-деловому она разговаривает, и что-то чересчур старательно обходит тему «неработающей травы». И Персефоны с Макарией долго нет… так, может, Плодородная просто заговаривает ему зубы, пока нимфы из ее свиты коварно уволакивают их на поверхность?
Аид вообразил толпу нимф, пытающихся похитить Макарию, и понял, что Деметре просто неоткуда взять столько нимф с суицидальными наклонностями. Правда, спокойней не стало, и когда Деметра захотела оказаться на берегу какой-нибудь подземной реки, дабы «успокоить расшатанные этим ужасным местом нервы», Аид даже не стал говорить, чьи нервы нуждаются в успокоении на самом деле, и привел ее на берег пылающего Флегетона.
— Куда ты меня привел?! — возмутилась Деметра, брезгливо разглядывая черные, абсолютно лишенные растительности берега огненной реки. — По-твоему, это река?
— Река, — спокойно сказал Аид. — Флегетон. Прекрасно успокаивает нервы, по себе знаю.
Однако Деметру Флегетон не устроил. И Стикс не устроил — хотя, казалось бы, от черных ледяных вод так и веяло спокойствием. Вечным таким, похоронным. Коцит стонет слишком громко, голоса заглушает, Ахерон тоже не нравится, потому, что Деметру с давних времен раздражает ее титан Ахерон, а Лета, значит, самое то. Мирная, спокойная река. Аромат от нее приятный, расслабляет и успокаивает, и для переговоров — самое то.
— Ну да, ну да, — пробормотал Аид, шагая вместе с Деметрой к пологому берегу Леты. К тому, где глубина реки Забвения едва по щиколотку, и чтобы зайти по пояс, нужно пройти шагов десять, а чтобы по горло — еще столько же.
Деметра устремила грустный взгляд на противоположный берег, где над рекой нависала горная круча. Шикарно так нависала, прямо над глубиной — ее словно специально установили для спихивания в дающие забвение воды всяких царей.
Аид перехватил ее взгляд и усмехнулся:
— Когда я хожу по тому берегу, вечно боюсь оступиться.
— Ты уже оступился, — выдохнула Деметра.
Владыка вежливо приподнял бровь, ожидая пояснений. Кажется, Плодородная решила не тратить время на ничего не обязывающую болтовню и сразу приступить к серьезному разговору. Стоило ли начинать его с такой ноты? Аид не знал. Тревога куда-то ушла, и он думал только о том, что за огромным стогом зеленой хрустящей ненависти в ее голосе притаилась усталость.
— Тебе нельзя было возвращаться, — сказала Деметра, ничуть не смущенная его настороженным взглядом. — Конечно, я рада, что ты помог моей дочери, спас мою внучку, остановил заговор Ареса, но этим ты приблизил конец.
«Конец?» — хотел спросить Аид. Но было бы слишком банально переспрашивать то, что и так было чересчур очевидно, шептать эхом слова, которые только что гремели в устах Деметры. Это было бы глупо. Бесполезно. Вторично.
Поэтому он позволил горькой улыбке тронуть уголки его глаз, потом губ, и наконец сорваться словами:
— Концепция?..
Деметра кивнула.
— Я много узнала, пока была… с ними. Я совершенно искренне желала победы Афродите и прочим сторонницам Концепции, а искренность всегда заметна. Мне рассказали гораздо больше, чем моей дочке, Афине и Артемиде, вместе взятым! — пафосно выдала Плодородная.
— Ну, давай, давай, раскрой интригу, — сказал Аид одними губами, без голоса. Кажется, он уже знал, что она скажет. Тут и по одним «оступился» можно было догадаться без особого труда.
И результат «догадывания» ему категорически не нравится. Ровно как и то, что Деметра так настаивала на Лете.
Как то, что Персефоны с Макарией до сих пор не было.
Засевшая на границе сознания суматошная мысль о том, что они могут быть в опасности (хотя, казалось бы, что им сделают безобидные нимфы?!) наконец-то перестала его донимать. Хотелось просто увидеть. Коснуться. Извиниться перед своей царицей за то, что он так и не перешел черту (кто же знал, что у них будет так мало времени?). Улыбнуться Макарии и сказать, чтобы она не расстраивалась слишком долго — да она и не сможет слишком долго расстраиваться. Лета, забирающая боль и дарующая покой, это не вечное страдание Стикса, и не горестные стоны Коцита.
— Один из пунктов Великой Концепции — переписать свиток Судьбы. А судьбы, они всегда пишутся кровью. Чья кровь подойдет лучше, чем кровь Кронидов? Чем кровь Владык, Морского, Небесного и Подземного? — от пафоса в голосе Деметры кружилась голова. — Афродита готовила наступление много веков… и все эти века у нее не было важного компонента — твоей крови. Крови третьего Владыки. Крови Кронида. Ты слишком хорошо прятался, будучи смертным, и Афродита не могла найти тебя. Но то, что оказалось не под силу воплощенной Любви, смогла совершить моя дочь. И теперь своим возвращением ты поставил мир под удар.
— А ты всегда так шикарно преподносишь неприятные новости, — пробормотал Аид, опуская глаза.
Ну не хотел, не хотел он смотреть на Деметру. В ее зеленых глазах читалась непонятная смесь сожаления и злорадства. «Ты все равно потеряешь мою Персефону», — говорили ее глаза. — «Так или иначе, ты ее потеряешь. Но зато ты сможешь сохранить мир. Тебе же так нравилось спасать его раньше. Нравилось обманывать себя, доказывать себе, что ты не монстр и не чудовище. Так почему бы не сделать это вновь?».
Да, почему бы тебе не прыгнуть в Лету, Аид? Пожертвуй собой, как ты делал всегда. Ах, ты не можешь? И почему? Потому, что этот пологий берег никак не предназначен для прыжков?..
Или коварная улыбка Деметры, то и дело просвечивающая сквозь сочувственную гримасу на ее лице (да она сама по себе может напугать любого, от Зевса до Таната), как-то не располагает к таким вот жертвам? Но ты же хочешь остановить Концепцию, правда? Или без фаллоса тебе будешь лучше, чем — без себя? Тебе, тому, кто никогда не искал легких путей?.. Может, потому, что это как раз таки слишком легко? Или нет?
«Быстрее», — кричат нетерпеливые глаза напротив. — «Чего же ты медлишь?!»
Порадуй Деметру — утопись в Лете.
— Не понимаю, куда ты клонишь, сестра, — холодно сказал Аид. — Если тебе что-то нужно, выражайся яснее.
— Сторонницы Концепции уже добыли кровь Зевса и Посейдона, — с раздражением сказала Деметра. — Осталась только твоя. Рано или поздно они до тебя доберутся, и тогда Афродита перепишет Свиток Судьбы, превратит всех мужчин в женщин, сядет на Олимпийский трон, а недовольных отправит в Тартар, — она снова с тоской посмотрела на противоположный берег Леты, словно специально предназначенный для спихивания непонятливых.
— И-и-и? — Аид сощурился, ему почему-то захотелось, чтобы Деметра договорила. Так, просто, чтобы жизнь нектаром не казалась. Такое вот мелкое и мелочное желание, достойное не столько Владыки, сколько кого-то вроде неугомонной пакостницы Макарии.
