«Вот отпразднуем родины — оседлаю Налима и помчусь туда, — решил про себя богатырь. — Вдруг это племянничек Мордред им что-то напакостил?»
Но потом подумал-подумал и понял, что уезжать сейчас никак нельзя: соседи, прослышав о неслыханном многоборском богатстве, непременно попытают счастье его присвоить. Да и Яр-Тур может внезапно обидеться, что вмешиваются в его дела, — ведь у рыцарей капризов еще больше, чем у баб. Вдруг король Камелота с дружиною просто отправились охотиться в глухие чащобы?
А с Беломором еще непонятнее. В избе на речном острове его нет, да и не жил он там в последние дни: тоже о чем-то тревожился, обходил город вдоль частокола, волхвовал.
Карина сказала, что накануне Жихарева приезда старик, по словам стражников, встал до света и, никому ни слова не молвив, ушел в лес без припасов и без чародейных причиндалов, даже босиком. Леший с Боровым тоже ничего не прояснили, потому что трое суток безвылазно играли в кости на пузатых жуков-рогоносцев и лесные обязанности свои оставили в забвении.
Жихарь уговорил Апокалипсию Армагеддо-новну посмотреть на талую воду, сохраненную для такого случая в липовом ковшике: вдруг да чего покажут? Но сколько дошлая гувернянька ни шептала над водой, ничего на поверхности не объявлялось, кроме чистого неба, — а по настоящему небу в час гаданья как раз шли облака. Не птицей же он улетел, хотя с Беломора станется…
Была еще слабая надежда узнать что-нибудь от Демона Костяные Уши, но он покамест еще не прибыл.
Из садика выбрели к пруду охрипшие Сочиняй-багатур и Рапсодище. Рапсодище притащил с собой лукошко с яйцами, позаимствованное у возмущенных стряпух.
Время от времени певцы опорожняли содержимое яиц себе в глотки для крепости голоса.
— Еще одно хорошее имя вспомнил — Оброслан! — сказал Сочиняй. — Самое счастливое имя. У хозяина с таким именем овцы часто-часто плодись, волки далеко-далеко обходи…
Степной хан, ежегодно гостивший в Многоборье, говорил уже почти правильно и даже пробовал слагать на чужом языке песни.
— Запомним, — вяло откликнулся Жихарь. В поисках имени для сына он с завязанными глазами наугад тыкал пальцем в строчки книги «Ономастикон», но всякий раз выпадал то Дурло, то Грузило, то Еболдай, то что-нибудь похуже.
— Назови-ка его лучше Терминатор, — посоветовал умудренный странствиями Рапсодище. — Тогда его и кирпичом не убьешь. Про Терминатора особое сказание сложено, называется «Повесть о ненастоящем человеке»…
И немедленно заголосил:
Ой, во том ли во светлыим будущем
Все махины на людей исполчилися,
Извести решили весь род людской…
— Тихо ты, — сказал богатырь. — Какой же он ненастоящий? Тогда бы у него пупка не было, а у моего все на месте… Скажешь тоже… Терминатор… Вы скорлупу-то в пруд не бросайте, я за вами не нанимался убирать!
— Мое дело — предложить, — огорчился Рапсодище.
Притащилась на уютный зеленый берег еще парочка бездельников — Кот и Дрозд.
Разбойники тоже прибыли не с пустыми руками — прикатили, скрывая в высокой траве, небольшой бочонок. Угощение, видно, не далось им даром: нос у Дрозда слегка загнулся набок, покатый лоб Кота оживился свежей царапиной.
— И чего жадничают? — удивлялся Дрозд. — Все равно к вечеру рекой польется…
— Только бы Карине не донесли, — сказал Жихарь и выбил пробку. — Как она там, не слыхали?
— Молочко есть! — радостно доложил Кот. — Она покуда еще спит, но кормить уже кормит.
— Перед свадьбой бывает мальчишник, — сказал Рапсодище. — А для наших посиделок названия еще не придумали.
— Чего думать — глоткам освежай делаем сказал степняк. — Когда багатур аракчи — всякий жена молчи!
Жихарь пошарился в траве, вытащил несколько берестяных плошек — место у пруда заветное, испробованное.
— За материнство и детство! — провозгласил Рапсодище. Голос к нему уже вернулся.
А-а! — послышалось в траве. — Без меня-а! Сейчас выкажу! Сказано — наказано!
— Совсем дите стал наш Гомункул, вздохнул Жихарь.
— У детей такого нюха на хмель не бывает, — возразил Кот. — Надо же — откуда учуял! Чего тебе в тереме не сиделось, не считалось?
— А, Каравай-багатур! — обрадовался степной певец. — Закуси-хан!
Отломи-джан!
— Дурацкие у вас в степи шутки, — сказал Колобок. — Баланс я подвел, сальдо с бульдом сравнил… Старуха эта вредная меня чуть щами не обварила… Вот, глядите на кафтанчике — я пятно солью засыпал. И все в один голос: не крутись под ногами, не крутись под ногами! Но несколько рыбок я все-таки уволок… Полелюй еще не приехал?
Стали гадать, осмелится ли староста оставить ярмарку без своего надзора, какие вести принесет Демон, не соберется ли к вечеру дождь, не подгорят ли пироги у нерадивых стряпух.
Пить из берестянок вкусно, а чокаться нельзя, поэтому приходилось только щелкать языками и прикрякивать.
— Останусь я у вас годочков этак на двести, — сказал разомлевший Колобок, — а потом дальше покачусь…
— Только поберегись — Голодный Степь не закатись, — предостерег его Сочиняй. — Там не смотрят: говорящий, неговорящий…
От безделья устают сильнее всего, и вот уже пошла дрема кругами возле высокого собрания, отвалились добры молодцы и старые старцы на травушку, посмотрели в голое небушко, заскучали и опочили каждый своим сном.
Колобок поглядел-поглядел на это сонное царство, зевнул с завыванием, закатился к Жихарю под бочок и засвистел крошечными ноздрями.
Тихо сделалось в мире, как всегда бывает перед большой бедой.
…По глади пруда скользил длинный и узкий челнок с лебединым изгибом носа.
В челне лежал, скрестив на груди руки, король Яр-Тур — лицо у побратима было белое-белое. В ногах у короля сидела женщина в черном и бросала ему на грудь желтые цветы.
На противолежащий берег пруда выехал верхом на горбатом и мохнатом красном быке Лю Седьмой в дорогом парчовом халате зеленого цвета. Бедный Монах громким голосом читал стихи, отмахивая лад правой рукой, а левой бережно прижимал к себе глиняный жбан.
Увидев челнок. Бедный Монах соскользнул с бычьего горба, сделал несколько шагов и пошел прямо по воде. Яр-Тур поднялся в челне во весь рост, словно доска…
— …Вот где все лодыри собрались! Вот они где прохлаждаются! Любуйтесь, ваше величество!
Вот как наш князенька дорогих гостей встречает! Уже хороши, еще за стол не садившись!
Богатырь тряхнул головой.
К нему — вполне наяву — приближались настоящий Яр-Тур и настоящий Лю.
Никакой женщины в челноке, уже вытащенном на берег, не было, и бык, привезший Бедного Монаха, был не красный, а самый обыкновенный, бурый.
Только вот лицо у короля осталось белым.
За побратимами мелкими шагами поспешала гувернянька Апокалипсия Армагеддоновна с хворостиной в руке. Ради праздничка ведьма принарядилась в платье с петухами. Голову же она украсила немыслимой прической в виде корабля с парусами.
— Нет слов сказать, как я рад вас видеть, сэр Джихар! — тихо сказал король и попробовал поклониться, но чуть не споткнулся. Лю Седьмой успел поддержать его.
Жихарь вскочил, подбежал к побратимам, обхватил их за плечи. Тут же к нему присоединился Сочиняй-багатур.
— Что с тобой, братка? — вместо привета вскричал Жихарь.
— Достойный Яо Тун утомился с дороги, — пояснил Бедный Монах.
— Ха! — воскликнул Сочиняй. — Говори! Сочиняй все видит: Камелот-каган у себя много крови пролил! Сейчас лечить буду, трава баш-кильдым варить, баранья мозга кормить!
— Успокойтесь, сэр Сочиняй! — улыбнулся Яр-Тур. — Сэр Лю внимательно осмотрел эту пустяковую царапину…
— Да, — склонил голову Бедный Монах. — Яо Тун-ван уже не нуждается ни в каком лечении…
— Сейчас мы его в баньке попарим, — сказал Жихарь.
— Оставьте, сэр брат. Боюсь, что баня не пойдет мне на пользу, — улыбка у короля тоже была какая-то бледная. — Поздравляю вас с наследником. Теперь вы можете быть спокойны за судьбу державы… В отличие от меня…
— Как добрались до меня в одночасье? — спросил Жихарь. — Договорились, что ли?
— Шествующие незримыми путями неизбежно встречаются, — объяснил Лю Седьмой.
— Друг мой, — добавил он шепотом, — не тревожьте покуда Яо Туна вопросами.
Ему нужен покой. Когда-нибудь я вам все растолкую или вы сами догадаетесь.
О, кто эти достойные старцы?
— Мои наставники, — гордо представил Жихарь Кота и Дрозда. — Страшные, ужасные разбойники! Счастье ваше, что нынче не промышляют они на незримых путях, да и на зримых больших дорогах…
— А я? А меня? — обиделся Колобок из травы и подпрыгнул, чтобы гости смогли его разглядеть.
— Какая радость! — воскликнул Бедный Монах. — Вот она, подлинная сущность человека, избавившегося от всего лишнего! Смел ли я надеяться, что увижу такое собственными глазами!
