Марк заметил этот огонек и с надеждою смотрел ей в глаза. Даже вытащил руку из-под одеяла, потянулся к ней бледными желтоватыми пальцами.
— Где он? — прошептал уже из последних сил.
— Он такой синий и зеленый? — спросила сестра. Марк кивнул глазами.
— Его начальник госпиталя выхаживает… — сказала Таня.
Сил на продолжение разговора у Марка не осталось, и он уставился в потолок, уцепился взглядом за кривые линии трещин и трещинок.
На следующий день, когда Таня снова была в палате, Марк продолжил разговор.
— Позовите начальника госпиталя! — попросил сестру Марк.
Она позвала.
Начальник госпиталя, подполковник, военврач, седой и красивый, с благородным лицом, приставил к изголовью Марка табурет, уселся.
— Что с ним? — спросил Марк.
— Повреждена печень, — ответил подполковник. — Я не ветврач, но что могу — делаю. Видно, во время взрыва вы его сдавили сильно. Вас же вместе привезли… Ну и осколком ему досталось — крыло пробито…
— Сообщите, пожалуйста, в Москву… в ЦК… товарищу Урлухову, что мы здесь… — попросил Марк.
— Хорошо, — пообещал подполковник. Пару дней спустя Танюша привела в палату старенькую бабушку в круглых толстых очках.
— Вот, товарищи бойцы, — привлекла она внимание всех. — Евфросинья Федоровна пришла к нам от артели инвалидов «Красный Октябрь».
Солдаты оживились. Смотрели с ожиданием на две прикрытые корзинки, которые старушка крепко держала в руках. Думали, что продуктов им перепадет.
Но бабушка не спешила раскрывать корзинки. Она рассказала бойцам, что на фронтах воюют ее десять внуков и что двое из них уже награждены боевыми медалями.
А потом она, оставив одну корзину у входа на полу, подошла к каждой койке и подарила бойцам по паре вязаных варежек.
— Чтобы вам теплее было немца бить! — приговаривала она.
Таня потом повела ее в следующую палату. Бойцы успокоились. Кто, как Марк, смотрел в потолок, кто писал письмо своим. Было тихо в палате.
И вдруг пришел начальник госпиталя.
Он взял табурет и снова подсел к изголовью койки Марка Иванова.
— Есть ответ из Москвы, — сказал он, сдержанно улыбаясь. — От товарища Урлухова. Вам желают скорейшего выздоровления, а Кузьму приказывают отвезти в Москву в центрветлечебницу…
Марк опешил.
— А я? Я один останусь? — зашептал он сбивчиво и взволнованно.
— Нет, вы тоже скоро поедете, в тыловом госпитале вас будут долечивать, легкое выправлять…
— Я не могу… — прошептал Марк, и на глазах его появились слезы. — Мы с Кузьмой уже тринадцать лет вместе… Он умрет без меня… Не увозите его…
— Но вы же сами просили сообщить в ЦК! — подполковник посерьезнел. — Я исполнил обещание, а теперь мне надо исполнять приказ…
— Отправьте меня вместе с ним в Москву! — попросил полушепотом-полухрипом Марк.
— Умоляю!.. Подполковник молчал. Молчал и думал.
— Как я вас могу отправить? Вы даже не майор, чтобы вас в Москве лечили! Вы понимаете?
Марк смотрел в потолок, и по его щекам катились слезы.
— Знаете что, — попробовал успокоить его начальник госпиталя. — Я попробую что-нибудь придумать, но не обещаю… Если б вы выздоровели — могли бы сопровождать раненую птицу… А так… Я подумаю…
Тяжело вздохнув, подполковник поднялся и вышел из палаты.
В начале лета, когда посевные работы были окончены и жизнь в Новых Палестинах чуть замедлилась, Катя снова стала по вечерам собирать новопалестинян в «классе», располагавшемся в дальнем углу главного коровника, и учить их общей грамотности. Снова дети и взрослые писали на доске всякие слова и фразы, а утомившись, слушали и запоминали различные полезные знания.
На первый летний урок пришел и ангел. Пришел, уселся на последней от доски лавке и стал наблюдать, как Катя подливала в лампы керосин, а потом развешивала их на вбитые в стены крючья, чтобы больше света было.
Первый урок начался в тот раз с опозданием, да и то, кроме детей, ангела и горбуна-счетовода, пришли только женщины. Мужиков не было, но и Катя не ходила их звать, зная, что уставшему мужику знания не нужны.
Тянулись длинные летние дни.
Между делом, присматривая за растущим урожаем, новопалестиняне жили в свое удовольствие. Купались в реке, рыбачили, ходили в лес за ягодами и на охоту, и только под вечер некоторые из них отправлялись в главный коровник на очередной урок.
Но вот однажды, в конце июня, пришедшие на урок новопалестиняне застали Катю в слезах. Успокоив ее и расспросив, узнали они, что в этот день кто-то украл у Кати книжку иностранного писателя Жюля Верна о будущем. Урока, конечно, не было, а к вечеру все жители уже знали о происшедшем.
Счетовод, как только услышал о краже, тотчас схватил свою толстую тетрадь и прибежал к Кате. Разузнал у нее, какого размера и цвета была украденная книжка и о чем в ней говорилось. Сказал заодно, что такие книжки нужно хранить серьезнее, в сундучке или в тайном месте. Но в то же время стал он вслух размышлять о том, как обнаружить вора и вернуть украденное. Однако размышления его ограничились в конце концов предложением подождать, пока вор эту книжку сам не вытащит и не станет ее читать, а для этого нужно сделать вид, будто о краже все забыли. С таким предложением, правда, никто из присутствовавших не согласился.
— Надо проверить вещи всех грамотных! — сказала веснушчатая беременная баба, всегда сидевшая на уроках впереди. — Авось у кого-то из них найдется покража-то!
— А сколько у нас тут грамотных, а? — ехидно спросила ее другая женщина. — Вот — счетовод, ангел да и, почитай, все! Ну, бригадир еще, может, знает ченибудь…
Счетовод тут же встрепенулся, повел женщин осмотреть его вещи, благо были они в этом же коровнике. Через несколько минут все они вернулись к Кате в ее «классный» угол и продолжили там думать вслух.
Пришедший чуть позже ангел, послушав разговоры, спросил вдруг: а не осталось ли каких-нибудь следов от вора? Катя задумалась, припоминая, и тут взгляд ее просветлел.
— Ага, — она кивнула. — Он мне на тетрадку наступил!
— Че ж ты молчала? — всплеснул руками счетовод. — А ну покажи!
Катя наклонилась и подняла из-под стола чуть примятую тетрадку. Раскрыла ее, и всем даже при тускловатом свете керосиновой лампы виден стал отпечаток босой ноги с косой белой полосой на пятке.
— А кто у нас счас босой ходит? — спросил счетовод.
— Да почти все ходят! — ответила ему беременная баба. — Кому ж охота обувку впустую летом стаптывать?
— И то верно, — сказал счетовод и вздохнул.
А ангел тем временем взял тетрадку с отпечатком ноги и к лампе подошел.
— Да брось ты, — сказал ему грустно горбун-счетовод. — Много ты по пятке узнаешь!
— Кажется, хромой это был, — не слушая счетовода, произнес ангел, — шрам это на пятке. Может, вспомните, кто у нас здесь хромой?
Женщины напряглись, задумались, припоминая.
— Нет. Чтоб совсем хромой, так только красноармеец один был, но он еще зимой исчез куда-то, — заговорила беременная, — а еще одно время Глашкин Петр хромал, как на косу наступил да ногу порезал…
— Ногу порезал? — переспросил счетовод радостно. — А где он тут спит?
— Не тут, они с Глашкой в третьем коровнике за второй печкой, — сказала молодуха в белой косынке.
— Пошли, покажешь! — приказал ей счетовод. Книжку нашли минут через десять — лежала она под тюфяком, набитым сеном, на лавке этого самого Петра.
— Ну вот, — счетовод обвел свидетелей обнаружения книги довольным взглядом, — теперь надо всем сказать и суд произвести, чтоб наказать вора примерно! Так ведь?
Тишину раннего летнего вечера нарушил призывный глухой звон била, по которому несколько раз ударил тяжелым молотом сам горбун-счетовод.
Народ собирался недолго.
— У нас тут сегодня кража была! — объявил пришедшим к билу новопалестинянам счетовод. — У учительницы книжку про будущее украли…
Тут он сделал паузу и услышал, как зашептались, завозмущались собравшиеся.
— …и вот я хотел спросить вас, что надо с вором сделать, когда найдем его? А? — закончил свою мысль счетовод.
— Да чего, в тюрьму его! — выкрикнул какой-то мужик.
— Поколотить хорошенько, чтоб не встал…
— Руки пообрубать!..
— Ну, тюрьмы у нас тут нету, — сказал в ответ на выкрики счетовод. — А поколотить, так для этого суд не нужен. Надо так наказать, чтоб было это наказание, a нe драка какая! Так, чтоб и сам он понял, и другим не повадно было… Вот, может, кто знает, какие еще наказания есть в природе? А? Может, учительница? — и счетовод бросил взгляд на заплаканное лицо Кати, стоявшей рядом.
Катя вытерла рукой слезы, шагнула вперед и заговорила:
— Вот раньше, при царе, чуть что — на каторгу или в тюрьму, а если против царя боролся, то в ссылку, в Сибирь… А еще до этого закон совсем другой был: украл первый разправую руку отрубают, второй раз — левую. д потом уже ноги…
