— Не ментири! — прорычал архангел, сверкнув глазами.
— Ладно, ладно, — торопливо согласился Скубатиев. — Грешен, так сказать, мыслями, но помыслами чист. Признаюсь вам, что ничто человеческое мне не чуждо. А тут, сами понимаете, командировочная скука, опять же бабенка аппетитная. Дай, думаю, зайду — чайку с вареньем попьем…
Он хотел развить свою мысль, но не успел. Похоже, что и на небесах справедливости не было, а архангелы, как обычные деревенские мужики, были склонны к рукоприкладству.
Пока Рудольф Константинович боролся с искрами в глазах, архангел постучал в дом. Стучал он по-хозяйски требовательно и уверенно. Дверь распахнулась, и Рудольф Константинович услышал гневное восклицание небесного жителя:
— Фемина ин лупанариус!
Послышался звук пощечины и женский плач, перемежаемый жалобными криками:
— Да что я, виновата? Он сам пришел! Я его, гада, и знать не знаю, клянусь, Птолемейчик!
— Не ври, — сказано было Скубатиеву. Правильно было сказано: чего ж ты, подлец, врешь, коли ангела узрел.
Дверь захлопнулась, и из-за нее продолжались слышаться звуки бытовой ссоры.
Скубатиев медленно приходил в себя. «Вот стерва, — удивился он про себя, — мало ей мужиков, архангелов принимать стала. Погоди-и-и, Скубатиев выведет тебя на чистую воду! О тебе не только Бузулуцк знать будет, вся область заговорит! И архангела твоего к порядку приведем! Будет знать, как на руководителей областного масштаба руку поднимать! — Он вдруг пришел в себя и задрожал. — Господи! Да кому это я грозить удумал? Небесному вестнику угрожаю! Да меня за это… — Липко и жарко облило спину, и Скубатиев присел на скамеечку, доставая из кармана пачку „Краснопресненских“. — Да не-ет! — Он медленно приходил в себя. — Какие в Бузулуцке архангелы? И Клавка на непорочную деву Марию тоже не похожа. Разберемся! Ох разберемся завтра!» — Он щелкнул зажигалкой, машинально прислушиваясь к приглушенному стенами дома скандалу.
— А монти ирае аморис ингратио! — назидательно сказали рядом. Подумали и добавили: — Айесдем фаринае!
Рудольф Константинович приподнял зажигалку выше, и остатки волос на его голове зашевелились от ужаса. Трепещущий испуганный огонек зажигалки высветил еще одного архангела, мирно сидящего на другом конце скамейки. Этот был не в пример моложе первого, и обезьянье подвижное лицо его кого-то напоминало Скубатиеву. Он определенно знал, что это лицо ему знакомо. По картинам или иконам. Строгий вид незнакомца говорил в пользу икон, и Рудольф Константинович, не размышляя более, бухнулся на колени, уткнувшись в мускулистые теплые ляжки архангела:
— Прости мя грешного!
— Ну, это без перевода понятно. А что еще скажет муж или, на худой конец, сожитель неверной жене?
«Только бы живым уйти, — лихорадочно думал он. — Только бы простили меня небесные бугры. Только бы простили! В рот больше ни грамма не возьму, Розалии до конца дней своих верен буду! С работы уволюсь, найду себе порядочное место, чтобы никому не лизать за… Тьфу! Не сотворю, как говорится, себе кумира…»
— Веришь? — Он попытался поймать руку молодого и опасного архангела. — Этой… маммоне поклоняться не буду!..
Архангел нахмурился и Рудольф Константинович страдальчески сморщился:
— Да что ж это, Господи, мне уже и веры нет никакой?
Он мучительно старался припомнить заповеди Нагорной проповеди, но со страха не мог вспомнить даже основные положения Морального Кодекса Строителя Коммунизма. В отчаянии Рудольф Константинович возопил:
— Во имя Отца и Святого Духа!
Архангел отодвинулся от него, почесал ногу о ногу и удивленно пробормотал:
— Квае те дементиа кепит!
Скубатиев всхлипнул и нежно поцеловал грубую мозолистую руку архангела.
— Так мы договорились? Вы меня отпускаете?
Архангел гневно вырвал руку.
— Мел ин оре, фраус ин фактус! — задумчиво сказал он.
— Спасибо! — горячечно зашептал обезумевший партийный функционер, отползая от скамейки задом и на коленях. — Спасибо, мой хороший! Господу нашему, как говорится, наш почет и уважение… Отныне молиться буду на него и на вас!
Гней Квин Мус, а это был именно он, удивленно смотрел вслед извивающемуся Скубатиеву.
— Вале! — вежливо попрощался он. — Прощай!
в которой легионеры и милиция отдыхают в пионерлагере им. Ф. Э. Дзержинского, начинаются Бузулуцкие Игры, начальник милиции наказывает сержанта Семушкина, а Плиний Кнехт едва не побеждает в отжиманиях
Федор Борисович Дыряев с завистью оглядел мускулистую фигуру центуриона, стоящего по пояс в воде. Здоров мужик — тридцать верст в оба конца отмахал, ночь, поди, не спал, а смотри — свеж, как парное молоко. Да, дорогие товарищи, таких только в древности производили, когда нитратов и прочей дряни не было!
Птолемей Прист вернулся к крыльцу медпункта, отфыркиваясь и вытирая голый торс полотенцем.
— Мене сана ин корпоре инвиниес! — пророкотал он. — Это точно! — хмыкнул начальник милиции — Бегал, значит, как говорится, ин медиас гентес?
— Магна чарта бибертатум, — туманно отозвался центурион, усаживаясь на ступеньках и вытягивая длинные мускулистые ноги. — Эссе фемина, Федор, эссе фемина! — Он подумал и добавил. — Витае магистра!
— Клавка научит, — согласился Федор Борисович — Точно, учитель жизни! — Он взглянул тревожно во внезапно посуровевшее лицо центуриона и успокоил; — Это к тому, Квинтыч, что фемина она жизнью умудренная и многому тебя в нашей жизни научит. Истинно говоришь — наставница она для тебя в нашем мире.
И, желая сменить тему, добавил:
— Ну, что там твои гаруспики нагадали?
— И гаруспики, и авгуры сулят удачные Игры, — сказал центурион. — Я думаю, мы начнем с плясок?
Очнувшийся от дремы Гладышев перевел слова центуриона.
— Вчера наплясались, — буркнул Дыряев. — Как ты со своим Мусом в город намылился, так у нас самая пья… тьфу, черт!., самый разгар плясок и начался. Вон Степа до того вчера наплясался, сегодня членом пошевелить не может. А еще через костер сигали, так твой корникулярий мужские достоинства на огне подпалил. О песнях уж и говорить не приходится, одну только «Гей, на Тибре!» раз десять исполняли. Махнут стопку и давай реветь, как на Тибре и к чему молодой легат матроночку склоняет!
Дыряев подумал и добавил:
— Тяжело им сегодня, не знаю, когда мы сможем Игры начать!
Птолемей Прист с ленивой брезгливостью разглядывал оживающих легионеров и милиционеров. Более всего они напоминали осенних мух, ощутивших первые холода. Некоторые брели к воде, чтобы плеснуть ладонью на пухлое лицо живительной влагой.
— Аспике нудатес, барбара терра, натес! — в сердцах бросил центурион. — Нон каптат мускас!
— Полюбуйся, варварская страна, на голые ягодицы, — перевел Гладышев. — Они даже мух не ловят!
— Ягодицами? — заинтересовался начальник милиции, и учитель рисования фыркнул, представив себе столь удивительную картину.
— Ад воцем, Квинтыч, — сказал Дыряев. — Твои все требуют, чтобы мы состязались по римскому, значит, обычаю. Голяком, значит. Ты, Квинтыч, пойми, у вас там, в Риме, нравы вольные были, мальчиков, говорят, портить не за грех было. А мои милиционеры народ нравственный, голяком к народу не выйдут. Да и боятся они твоих, центурион. Давай, брат, по-честному, я тебе как цивис цивису говорю, будем состязаться в исподнем, чтобы позора не было. Да и глаза завистливого беречься надо. А то как бы твоим и в самом деле ягодицами мух ловить не пришлось.
— Не глориосис! — хмыкнул центурион. — Мои и в набедренных повязках твоим задницы надерут! Начиная с гирь и кончая бегом.
— Хвастайся с битвы едучи, — поджал губы начальник милиции. — Мои орлы — не твои мускас, они кого хочешь по кочкам понесут!
Центурион понял без перевода, засмеялся, поднял средний палец и назидательно покачал им.
— Ба-бу-чка на двух сказаль! — похвастал знанием русских поговорок.
— На троих, — усмехнулся Федор Борисович. — Она, брат, всегда на троих предлагает. — И, разом построжав, повернулся к учителю рисования: — Программу Игр отпечатали?
В пионерский лагерь Федор Борисович Дыряев захватил из отдела пару пишущих машинок. Первоначально печатать на них должны были отделовские машинистки, но, поразмыслив, начальник милиции машинисток в лагерь не взял — испортят, подлецы, если не легионеры, так менты спортят, на Дону воздух шалый, к греху располагает. Уследи, которая и с кем в ивняк нырнет.
— Так точно, — ощутив себя солдатом-первогодкой, отрапортовал Степан Николаевич Гладышев. — Все в лучшем виде, товарищ подполковник. Сначала легкая атлетика, потом тяжелая, боксы разные и в финале — футбол. «Бузулуцкие коршуны» против римской «Скуадры Адзурры».
— Вот и славно, — сказал начальник районной милиции. — А нам с вами, Птолемей Квинтович, вон туда, где кумач краснеет. Нам с вами судить придется. Давай, дорогой, сразу договоримся, что судить будем по совести.
