— Постой-ка, ты же говорил, что не засек психополя?
Он пожал плечами — мол, понимай, как хочешь. Я понял и заткнулся.
— Вообще-то она только походила на земную женщину. Так же, как земная женщина — на самку гориллы. Может, я и преувеличиваю, но при взгляде на нее я просто остолбенел. Такую красоту трудно перенести, для нас она чрезмерна, еще немного — и она могла бы убить. И мне стала понятна эта земная тоска в легендах о феях…
Но человек — существо удивительное, ко всему привыкает в мгновение ока. И, не успела она подойти, как я пришел в себя относительно, конечно, ровно настолько, чтобы связать пару слов. Да, забыл сказать, одежды на ней не было никакой: однако первое время и подумать о ней, как о женщине, казалось мне невозможным — все равно, что о Венере Милосской…
— Первое время? Сколько же ты там провел?
— Год, — признался он, неловко повернувшись в кресле. Я не стал комментировать, ограничившись поднятыми бровями. В конце концов, он имеет полное право рассчитывать на мое понимание и сочувствие.
— Сначала мы объяснялись больше жестами… Но она на удивление быстро научилась космолингве — и недели не прошло. Есть ли у нее свой язык, не знаю до сих пор, да и задавать подобные вопросы себе я начал лишь какое-то время спустя. По глазам вижу, что ты уже задал их…
— Лишь один — откуда она взялась?
— Вот и я спросил ее об этом сразу, как только смог… А между тем она как появилась, так никуда и не уходила — пришлось поселить ее в каюте корабля… В моей каюте. Не улыбайся — другой-то не было, а ночи там все же прохладные. В то же время у меня ни на секунду не возникало сомнения в том, что она представительница высокой цивилизации, может быть, гораздо более древней, чем наша… Да… И не успел я оглянуться, как врезался в эту представительницу по уши.
Он сокрушенно покачал головой, словно досадуя на свою моральную неустойчивость (хотя, скажу по секрету, никто так не податлив на женские чары, как суровый и закаленный невзгодами звездопроходец).
— Вот так дни летели, а я… Я все больше привязывался к этой нежданно явившейся фее Грезы, даже имени ее не зная. Да и она ко мне привыкла — все, бывало, льнет… А я, как увижу подобную богиню, да в своей убогой конуре, так мурашки по коже господи, думаю, да как же это мне счастье такое, да за что же…
Волнение преобразило его — глаза обрели блеск, на лице выступил румянец… Он напоминал теперь юного пажа, воспевающего свою королеву, или инока, возносящего молитву святой деве — чувство было неподдельно, да и не умел он притворяться.
— Не до ученых разговоров становилось мне, когда она улыбалась… Все же, постепенно выспрашивая ее о том, о сем, выяснил — оказывается, здесь, на Грезе, существовала когда-то цивилизация. Цивилизация — это по нашему говоря. Для того, чтобы описать, как жили ее сородичи, в нашем языке слов не хватало, понял только, что ни с нашей наукой, ни с техникой ничего общего у них не было. Спросишь, куда же все подевалось? И я спрашивал, а она только улыбалась в ответ, да так, что я с этим больше не приставал — до чего грустная то была улыбка! Так и оставалось загадкой ее одиночество здесь.
Я все же программу исследований кое-как вел — облетел планету на флаере, в океан спустился, везде понатыкал датчиков, надеясь обнаружить психоизлучение, однако все без толку — ничьих излучений, кроме наших, не фиксировалось. И как это меня угораздило сесть точнехонько в том месте, где находилось единственное разумное существо на планете? Что-то здесь было не так, и поневоле я стал задумываться.
…Но случилось в один вечер, что я дал ей имя, и она стала моей женой. Скажи, можно ли сойти с ума от счастья? По-моему, я тогда помешался… А назвать ее пришлось, потому что на нашем языке имени у нее не было. Долго я не думал и назвал ее Евой, прародительницей жизни — вспомнил, о чем подумал, когда увидел ее впервые. Конечно, Адам из меня…
Он смущенно крякнул. Я посмотрел на него новыми глазами, как бы со стороны. И нашел, что это вполне достойный экземпляр земной расы — может, до херувима ему и далеко, но фигура и лицо дышали энергией, силой — такого тростинкой не переломишь. И та инопланетная девчонка могла не сетовать на судьбу — с таким мужем она не пропадет.
— Так это ты своим детям игрушки везешь? — спросил я его.
Он кивнул, багровея — молодой папаша, да и только! Правда, подобные шалости в нашем корпусе не приветствуются, ну да уж… Поймут ведь — любовь! И искренне поздравил его:
— В таком случае могу задним числом благословить ваш брак, и поздравляю с рождением… А сколько их у тебя?
Он сделал неопределенный жест:
— Да так… Несколько.
Такой уклончивый ответ меня удивил — ведь главное-то рассказано, чего уж теперь… Но — дело хозяйское. И приготовился поднять тост за счастливого отца:
— Давай тогда за них и выпьем… Посмотреть-то пригласишь?
В нем шла какая-то внутренняя борьба, словно он хотел что-то сказать, но не мог решиться. Наконец, решимость победила — он коротко взглянул на меня и произнес:
— Я ведь не все сказал тебе, Ригар. Самого-то главного ты и не знаешь…
Кажется, я понял, в чем была причина сомнений:
— Не бойся, Мик, ты же знаешь, я не трепач!
Он вроде облегченно вздохнул:
— Не хотелось бы, чтобы мне, как снег на голову, свалился весь флот Федерации. А с детьми… Скажи откровенно, что ты знаешь обо всем этом?
Вопрос застал меня врасплох.
— О чем, о детях?
— Да, и о том, как они появляются.
— Брось, Мик, кто же этого не знает!
— Вот и я так думал, когда Ева объявила, что у нас скоро появится ребенок. Радовался, беспокоился — а ну, как он окажется каким-нибудь уродом. Но она меня успокоила — не знаю, откуда такая уверенность, но она передалась и мне. А сама Ева ходила весь срок просто сияющей — никогда раньше не видел ее такой. И как она меня тогда любила — ты бы слышал. Все такие… знаешь… ласковые словечки выучила… А то приготовит что-нибудь — такая оказалась мастерица! После сухомятки-то просто объеденье. В общем — примерная жена. Но вот незадолго до родов я увидел ее задумчивой и даже грустной какой-то, потерянной… Когда спросил, в чем дело, она мне и призналась. «Не хочу, — говорит, — тебя больше обманывать, ты мой муж, но я тебя люблю, и ты должен все знать». И выложила мне историю. Оказывается, как я и предполагал, она оказалась у места посадки не случайно. Единственная женщина, сохраненная угасающей цивилизацией Грезы для будущего возрождения, должна была встретиться со мной в любом месте планеты. О причинах угасания цивилизации могу сказать немного — из ее объяснений понял только, что в процессе совершенствования люди Грезы перешли какую-то грань, за которой началось вырождение. У всех оказалась совершенно идеальная наследственность, и притом совершенно одинаковая. Идеалов-то не может быть десяток, он только один… Катастрофа растянулась на столетия — детей рождалось все меньше и меньше, и с этим ничего нельзя было поделать. Размеры угрозы были осознаны слишком поздно, спасения не было… Нужны были гены совершенно другой расы, здоровой и сильной. И для встречи с представителем этой неведомой расы была оставлена последняя женщина Грезы. Было оборудовано специальное хранилище — одновременно и дом для ее будущих детей, где собрано все необходимое — от еды до учебных компьютеров, хранящих в памяти наследие исчезнувшей культуры. Вот только об игрушках не позаботились… Как я уже говорил, их техника совершенно отличается от нашей по принципам действия, но, по словам Евы, совершенна по самому действию, к тому же может самовозобновляться. Практически они могли ждать вечно…
…Что я почувствовал после этого рассказа, трудно передать. И удивление, и злость, и уязвленная гордость — еще бы, после того, как тебя использовали как быка-производителя! Но в конце концов осталось одно чувство — жалость к этой девочке, на хрупкие плечи которой взвалили такое бремя. Представь, что от тебя одного зависит будущее человечества!
Обревела она мне все плечо… Потом говорила, что боялась — а ну как я ее брошу? Гордость моя уязвленная поутихла, как представил я себя не месте тех, кто снаряжал Еву в этот далекий путь. Тоже ведь — такую девушку отдавать первому встречному звездному проходимцу! Ну, была, правда, какая-то страховка — встретиться с Евой мог только гуманоид. Расчет строился на том, что межзвездную экспансию достаточно долго мог осуществлять лишь энергичный и здоровый народ, молодость которого должна была спасти этот мир. Так что, пока я исследовал планету, меня, в свою очередь, прозондировали с головы до пят и дали добро на пробуждение. Представляю ее чувства — вокруг ничего знакомого, того, что любила — все следы стерло время… Но главное не в этом — понять все можно. Дело-то все в том, что, когда я вошел в хранилище после родов (кстати, оно оказалось на другом континенте, чему я уже не удивился), то увиденное потрясло меня гораздо больше, чем я ожидал…
