Чешский буржуа претерпел к тому времени сложную эволюцию.
Воинственность и патриотический запал молодой национальной буржуазии, игравшей известную прогрессивную роль в период национального возрождения, в революции 1848 года, в движении 60-х годов, постепенно сходят на нет. Былая ее активность вырождается в бесплодную политическую игру буржуазных партий. С развитием капиталистических отношений, с поляризацией классовых интересов она изменяет демократическим идеалам, идет на компромиссы с венским правительством, довольствуясь незначительными уступками с его стороны. В преддверии революционных бурь, в условиях зреющего народного возмущения все судорожнее цепляется за своо благополучие, страшатся перемен.
Мещане твои, Прага, превосходны!..
Вез знаков племенных различий
Они от сусликов наследуют свои привычки,
Где надо — по течению плывут,
Где надо спину горбить — горбят,
Где надо дерзость проявить — дерзят!
Эй, буржуа! Тепло тебе, удобно и уютно,
Ты пересчитываешь золото свое,
Дрожишь над пим, как скряга, опасаясь
Потопа социального Как светопреставленья…
Так писал младший современник Чеха, поэт Антонин Сова.
Растеряв свою прогрессивность, ио и не успев с достаточной очевидностью проявить себя как откровенно реакционная сила (общественные условия для этого еще не сложились), чешская буржуазия в своей значительной части как бы останавливается на своеобразном социально-нравственном перепутье — «обмещаниваетея». И критика мещанства в литературе 80-90-х годов все чаще сливается с критикой буржуазии, а последняя осуждается прежде всего за ее мещанские качества. Полное понимание ее эксплуататорской сущности, ее прямой враждебности народу, утвердится в литературе позднее, с творчеством пролетарских писателей XX века.
Герой повестей Чеха — именно типичный чешский буржуа второй: половиныXIX века. «Это не тот эксплуататор, который беспощадно продирается сквозь конкуренции и кризисы в погоне за прибылью; это и не та слабая жертва, которая гибнет в борьбе за существование. — Это домовладелец, состояние которого выросло само собой, благодаря росту доходов от собственности. Его интересы и потребности легко удовлетворить, они примитивны, он никуда не стремится, ему нужны лишь спокойствие и порядок, чтобы никто не нарушал ero тихую жизнь. Это тип внешне безобидный, который ничего не создает и не разрушает. Но на самом деле он тормоз любого прогресса, признак деградации целого класса. Сам по себе Броучек не опасен, как не опасен, к примеру, Обломов; но они опасны, когда им подобные составляют большинство или существенную часть нации».[1]
Одно из главных свойств характера Броучека — развитое чувство собственности. Психология собственника, твердо стоящего на земле, опираясь на нее фундаментом четырехэтажного дома, определяет его поведение и образ мыслей. Недвижимое имущество, которым он владеет, придает ему уверенность в себе, утверждает в своем превосходстве над окружающими.
Противоречие между претензией Броучека на значительность и его истинным ничтожеством (ведь он «жучок», не более того!), между уверенностью в своих неоспоримых достоинствах и отсутствием таковых — один из основных источников комизма повестей. Это проявляется уже в их внешнем интонационном рисунке: сквозь подчеркнуто почтительное отношение автора к герою, которое определяет ведущую «официальную» интонацию произведения, все время проглядывает ирония в его адрес, а сквозь романтическую версию «путешествия» все время просвечивает версия «сна».
Сближая противоположности, мобилизуя естественные ресурсы комического, заложенные в подобных столкновениях, автор создает произведения многоплановые. В повести «Путешествие На Луну» Броучек — не только объект, но и средство критики. Его сугубо утилитарное отношение к действительности помогает оттенить и высмеять другую крайность, которую отицетворяет мир лунян — полный отрыв от жизни, устремленность к. заоблачным сферам, бесплодную мечтательность и романтизм. Автор исходит из распространенных ассоциаций, жоторые обычно вызывает Луна — далекая, прекрасная, возвышенная, романтичная, и, изобретательно развивая эти ассоциации, превращает свою лунную фантазию в карикатуру на действительность, на ее вполне реальные стороны.
В повести можно увидеть насмешку и над пустыми фантазорами-мечтателями, столь же бесполезными для общества, сколь и эгоистичные мещане, и полемику с определенными тенденциями в искусстве, способными превратить его в пустоцвет. К концу века они заявляли о себе все решительнее, искали обоснований в концепциях и программах, давали жизнь эстетствующим направлениям. Не случайно высокопарные рассуждения лунян напоминают литературные манифесты, замешанные на философии идеализма и аристократическом презрении ко всему земному: «Знай, в беспредельной иерархии существ, обитающих в мировом пространстве, мы, луняне, стоим намного выше примитивных жителей Земли, гораздо ближе к величественному извечному Духу Вселенной».
Автор подчеркивает, как смешна и нелепа оторванность от жизни. Он в буквальном смысле отрывает подобных мечтателей от земли и водворяет их в заоблачные сферы, на Луну.
Там лунные поэты, живописцы, музыканты и создают свои творения, в которых нет ничего, кроме набора громких слов, хаоса красок, какофонии звуков. Он показывает, как смехотворна всякая нарочитая красивость, воплощением которой стал этот противоестественный мир, где изъясняются на языке романтических шаблонов и признают лишь «возвышенное и духовное». В соответствии с этим на Луне вместо трактиров — читальни. И луняне в них точно так же упиваются поэтическими строфами, как пражане сливовицей, засиживаясь где-нибудь в «Викарке» или «У петуха» (во избежание пьяных скандалов власти запрещают выдавать стихи после полуночи). Из материальной пищи там признают только росу и ароматы цветов, а обиженным судьбой бедолагам, которым достаются одпи объедки, приходится довольствоваться занюханными букетами полузасохших фиалок.[2]
Однако весь этот утонченно-изысканный мир профессиональных романтиков постепенно раскрывается как хорошо замаскированный мир мещан с его расчетливостью, продажностью, эгоизмом.
Люди умные и талантливые станут процветать, а глупцы — бедствовать. У Чеха же все насмешка, издевка: и букеты вместо супа, и стихи на закуску, которыми потчуют Броучека луняне, вызывая у него и без того стойкое отвращение ко всяким видам духовной пищи. Как оказалось, эти возвышенные существа совсем не чужды низменных забот о собственном благе. Их самозабвенное служение «чистой красоте», о которой они твердят земному пришельцу, не так уж и самозабвенно. Все они мечтают о. почестях, и рангах, завидуют чужому успеху. Рекламируют свою духовную свободу, а на самом деле зависят от щедрот мецената.
Первая повесть, таким образом, в известной мере — и косвенное изложение эстетического кредо автора. Высмеивая оторванность от жизни, автор высказывался тем самым за искусство, тесно связанное с действительностью. Издеваясь над романтической выспренностью, убеждал в преимуществах реалистического отображения — жизни, поддерживая — нерудовскую линию в литературе, ту, к которой тяготела и его собственная проза.
В повести есть еще один активный герой — сам автор. По праву рассказчика он комментирует похождения Броучека, сопереживает ему, вступает в переговоры с читателем, плавно и естественно меняет объекты своих насмешек. Это вносит в произведение публицистическое начало, придает ему черты памфлета. Строя, к примеру, вместе с паном Броучеком планы освоения лунной территории, он иронизирует и над шовинистическими настроениями чешской буржуазии («Мы сразу же станем величайшей нацией Европы и будем свысока смотреть на немцев, французов, русских — кто из них еще сможет похвастаться тем, что имеет на Луне своих собратьев…»), и над ее бесплодными культурно-политическими акциями, создающими видимость действия («Мы наладили бы массовые посещения Луны, где могли бы устраивать манифестации и митинги, пировать и ораторствовать на банкетах, сколько душе угодно…»), я над венским правительством, которое радо бы вытеснить чешский народ куда-нибудь подальше, хотя бы на Луну («думаю, что наши вожди в правительстве пошли бы нам навстречу, разрешив на Луне даже пользоваться кое-какими правами, хоть и записанными в конституции, но абсолютно неуместными на Земле…»).
«Истинное путешествие на Луну» — это веселая и едкая смесь гротескного изображения явных пороков «мира подлунного» и просто забавных моментов, которых тоже немало на Земле. Фантазия писателя опирается на конкретные наблюдения, имеет свои реальные земные истоки.
