— Съел, — честно отвечает казак.
— Не может быть, побожись!
— Вот те крест!
Пожал черт плечами, налил еще. Выпили, опять сидят, думают. Нечистому и невдомек, что казак вторую стопку его пешкой захрумкал. Зубы крепкие, организм закаленный, главное, чтоб заноза в язык не попала…
— Да у меня здесь пешка стояла!
— Где ж она?
— Ты шельмуешь, казак! Куда пешку дел?
— Съел!
— Врешь! Побожись!
— Вот те крест — не вру! Съел я ее!
Бедный черт аж пятнами пошел. А игра уже не в его пользу. Ход за ходом, зажал казак черного короля в угол. Понял черт, что проиграл. Добавил для храбрости и попросил:
— Вижу, что подфартило тебе. Но будь человеком, расскажи, на каком ходу ты моего ферзя съел?
— Не помню… — честно закашлялся казак, постучал себя кулаком в грудь и сплюнул горсть опилок.
Посмотрел на него черт, подумал, и счастье догадки озарило его лицо.
— Чтоб я еще раз с вашим братом взялся в шахматы играть — да ни в жизнь! — заключил нечистый и грустно пошел за мясорубкой…
Как казак студента спасал
… Продал как-то раз один студент душу черту, Дело, что и говорить, не особенно красивое, однако в былые времена встречалось не так уж редко, Да и продал-то по глупости, за смешную, можно сказать, цену… Ляпнул, не подумав, разок, дескать, замучили профессора университетские, у них, мол, и сам черт экзамен не сдаст!
Ну а нечистому тока намекни — уж тут как тут: хвостом вертит, ученость изображает, помочь обещается всячески. Поговорили они как два интеллигента, да и подписал студент желтую бумагу с буквами красными! О том, что, дескать, передает он душу свою бессмертную черту в руки, а за то ни один профессор его ни в чем нипочем срезать не сможет.
Сами знаете, откуль у энтих молодых атеистов о душе понятие, им бы тока Бога за рукав пощупать да и тиснуть в книженцию, мол, «материальных доказательств не обнаружено, а то, что есть, безобъективная иллюзия», во как!
Сроком поставили тот день, когда студент самый распоследний экзамен сдаст. Все честь по чести — серы нюхнули, договор скрепили, по рюмочке опрокинули за сотрудничество, и кажный к себе пошел, собою довольный.
Уж о чем черт думал, нам неведомо, а тока студент оченно счастлив был! Он, вишь, человек городской, образованный, знаниями перегруженный, премудростями книжными набитый, решил: что ему стоит нечистого обмануть? Трудно ли, умеючи, «вечным студентом» стать… Знай учись через пень-колоду, чтоб и выгнать жалко, и в люди выпустить стыдно! Мало ли таких… То-то облапошится хвостатый, долгонько будет меж рогов чесать, души атеистической дожидаючись…
Да почему-то не вышло ничего. С того дня, как ни пойдет студент в аудиторию, дык профессора с ним первые раскланиваются, за ручку здоровкаться в очередь толкутся, без экзаменов, экстерном все дипломы всучить норовят. Недели не прошло, а готовят на бедолагу полный отчет — уж такой разумности редкой молодой человек попался, что никак нельзя его в университетских стенах томить, а самый наипервейший диплом, со всеми печатями, вручить надобно да и просить самого государя слезно, чтоб он эдакую глыбищу над всем ученым советом наиглавнейшим поставил!
Вот тут-то и присел студент… Чего-чего, а не ожидал он от нечистой силы такенной-то прыти! Перепугался, однако… Они молиться пробовал — да не идет к Богу та мольба, что не от сердца… И в церкви поклоны бил — да только лбом ворота райские не отворишь… Опосля еще к гадалкам и колдовкам за советом бегал — куды тебе, они от него еще резвее деру дали: кто ж у черта законную добычу отнимать посмеет?
Парень с горя да по дурости уж и больным сказался, так к обеду цельная делегация ученая, всем составом профессорским, к нему диплом прямо на дом так и принесла! Только тут и понял студент, что не он нечистого, а нечистый его на хромой кобыле три раза вокруг елки обскакал… Залился он слезами горючими да и пошел с печали великой в садик вишневый погулять, последние часы вольным воздухом с ароматами напиться.
А в те поры шел по городу казак… На сапогах глянец, на щеках — румянец, лампасы яркие, штаны немаркие, «егорьевский» кавалер — всем героям в пример! Видит, в саду зеленом, за забором крашеным, студент в фуражке сидит, очки стеклянные слезами промывает. Не сдержался казак:
— А и какая же холера молодежь нашу культурную эдакие слезы лить заставляет? Какое ученое название у сей напасти?
— Безальтернативность… — студент ответствует да из-за пазухи договор треклятый пальчиками выуживает.
Глянул казак и так и сяк, сверху вниз да боковым зрением по диагонали и не понял ничего. Объяснил студент. Ну тут ровно тучка громовая на чело казачье набежала! Как топнет он сапогом со шпорою, как закричит голосом впечатляющим:
— А не бывать тому! Не позволит честный казак душе христианской, атеизмом научным отравленной, в адском пламени гореть по дури собственной. Ну-кось, появись здесь сей же час, дух нечистый! Мы с тобою по-иному потолкуем…
Один миг и вот он вам, черт лысый, тока позови — тут как тут: пятачком светит, улыбку клеит, а глаза бесстыжие добрые-добрые…
— Зачем звал меня, казак православный? Ваше племя с нашим дружбу не водит, а ежели морду бить али опять до Петербурга транзитом, так, увы, нет — слуга покорный… Я уж лучше в пекле пересижу. А господин студент еще с полчасика по земле походит, мне разве жалко, я ж тоже не без сочувствия…
— Студента не замай! Нешто сам не видишь, до чего человек образованностью на всю голову ужаленный?!
— Ой, да я бы и рад, но ведь договор — вещь бумажная, нетленная, юридической силы немереной! Хоть бы мне его и отпустить, так начальство со мной такое извращение сделает — ведра вазелина не хватит…
— Не гундось, чертово семя, — строго прикрикнул казак, спиной широкой студента прикрываючи. — А вот забирая меня вместо него! Что тебе проку в душе темной, неверующей, страха Божиего не имеющей, покаяния не испытывающей… Бери мою!
— Твою?! — в один голос ахнули черт со студентом.
Кивнул казак.
— Погодь, погодь, — заспешил нечистый. — То есть ежели мы сей же час, полюбовно, договор прежний без претензиев расторгаем, так ты согласен в тот же момент мне свою душу передать? Чистую, казачью, православную, без всяких аннексий и контрибуций?! Побожись!
— Вот те крест, — гордо отвечает казак, осеняя себя крестным знамением.
Студент бледный с переполоху в ноги ему кинулся, сапоги целует, батюшкой своим называет, что-то о величии души русской и ее отражении в литературе графа Толстого лепечет…
Стыдоба, одним словом. Ну да черт везде свою выгоду чует: старый договор мигом изорвал, обрывки по ветру пустил, а уж и новый готов, вот он вам — извольте, подпишите!
— От слова казачьего отступаться грешно, где подпись-то ставить?
— А вот тута, туточки. — Черт в конец листа когтем тычет, сам от радости ужо и ножонками сучит, копытцами трется, хвост вензелем вверх держит.
Еще бы, такую удачу словил — душу казачью!
— Делать нечего… Роспись-то кровью, поди? Дай-кось об шашку руку оцарапаю.
Обмакнул казак предложенное перо в кровь густую, красную, да и поставил в требуемом месте четкий… крест! Хороший такой, жирный, православный! Бумага адова в единый миг вспыхнула и сгорела, ровно и не было ее…
— Это как… это ты что ж… да как ты посмел, дубина стоеросовая… Роспись, роспись ставить надо было! — взвился черт. А у самого уж и губы прыгают, вот-вот в истерику ударится…
— А я завсегда так подписываюсь, — безмятежно пожал погонами казак. — Поскольку грамоте не обучен. Простые мы люди, необразованные…
Черт в ярости только хвостом себя по лбу треснул да и провалился на месте! Поднял казак студента, усадил на лавочку, асам дальше пошел, насвистывая. Благодарностей не ждал, не ими душа жива.
А черту в пекле крепко досталось — не связывайся впредь с казаками! Вот тока насчет ведра вазелина ужо преувеличил он — и полведра хватило…
Как казак графа Дракулу напоил
В давние времена, в далекой земле румынской, в горах Карпатских, стоял черный замок. Все жители окрестные за семь верст его обходили, потому как жил там ужасный вампир граф Дракула. Заманивал он к себе одиноких путников да и сосал у них кровушку. Нет, не сразу, знамо дело, он же граф — стало быть, культурою не обиженный, благородных статей, опять же воспитания приличного.
Поначалу всегда накормит, напоит, спать в постелю чистую уложит, свечку лично задует — как же без обходительности… Это уж потом, как стемнеет окончательно да уснет гость разомлевший, тут он и кусаться ползет… Но опять же по благородному, без насилия — так, придушит слегка, в глаза посмотрит эдак, со значеньицем, и уж тогда в шейку белую зубищи-то и вонзает! Ему что мужик, что баба, что дите малое — все без разницы, насосется себе крови и в родной гроб спать-отдыхать завалится. Уж такой вот был малоприятный злодей, прости его господи…
