А в те поры шел себе до дому казак. Издалека возвращался, из плена турецкого. Оно, конечно, в Турции-то потеплее будет, и фрукты, и курага, и жен хоть целый гарем иметь можно, но вот потянуло домой человека! Поломал он стенку в тюрьме турецкой, форму свою назад взял, шашку верную забрал, хотел было еще чего попутно разнести, да турки отговорили… Мол, иди отселя, добрый человек, никто тебе препятствиев чинить не будет, а минареты ломать тоже не дело — все ж таки культурно-историческое наследие! А дороги-то и не указали… Может, оно не со зла, конечно, да тока рано ли, поздно, заплутал казак. Крюком срезать хотел, да, видать, свернул не в ту сторону…
Долго шел, матерился, но как-то вышел себе к закату солнышка на тропиночку мощеную, а впереди, на горе высокой, здоровенный такой замок стрит. Сам весь черный, архитектуры романской, и вороны над ним кружат с мышами летучими вперемешку. Казак, душа добрая, общительная — дай, думает, зайду рюмку чаю выпить, поздоровкаться. Его ж и не предупредил никто, что в замке том живет гроза Карпат, сам бледный граф Дракула! Да он бы и не поверил, покуда сам не налюбовался…
Однако сказка не кот, чтоб ее зазря за хвост тянуть. В общем, постучал казак в ворота резные, дубовые, — отворились двери без скрипа. Шагнул на порог, а там темно да сыро, а из-под ног тока мыши серые так и прыскают. Подивился казак, усы подкрутил, глядь-поглядь, ан в конце коридора-то огонечек светится! Пошел туда, а двери за спиной сами собой закрываются, засовами лязгают, замками звенят, путь к отступлению отрезают напрочь!
Идет себе казак, шаг печатает — козырек с глянцем, походка танцем, портупея скрипучая, щетина колючая: не брит три дня, плохо… так везде ж без коня, пехом! Доходит до большущей залы красоты неописуемой — люстры горят хрустальные, стены повсеместно картинами изувешаны, посредине стол богатый, закусью разной щедро уставленный, а в уголочке, на табуреточках, — черный гроб стоит!
— Здорово вечеряли, хозяева, — поклонился казак, да тока не ответил ему никто. — А не будете ль в претензии, коли я от щедрот ваших слегка откушаю? Не пропадать же христианской душе под вечер без провианту, уж не объем небось…
Сел он за стол, перекрестился, да тока первую рюмочку водки налил, как гроб черный вздрогнул, явственно. Пожал плечами казак, шашку на колени уложил поудобнее… В те поры слетает крышка гробовая об паркет с жутким грохотом, и встает из красного бархата красавец мертвец типажу вампирского. Высок да строен, костюм ладно скроен, ликом бледен, недужен и два зуба наружу!
— Я, — говорит, — хозяин сего замка, бессмертный граф Дракула. Но ты меня покуда не бойся, можешь есть-пить вволю, я позднее ужинать буду…
— Благодарствуем, граф. — Казак кивает. — А тока бояться тебя у нас резону нет. Вот она, шашка златоустовская, клейменая — тока пальчиком помани, сама из ножен выпрыгнет!
— Ха-ха-ха! — демонически эдак граф хихикнулся. — Да разве ж мою бессмертность обычным оружием поразишь?:
— Ну попробовать-то можно?
— Изволь…
Подошел к казаку граф Дракула, плащик черный с изнанкой красною распахнул, манишку белую предоставил, а сам глазом хитрым мигает насмешливо — дескать, бей, руби, казачина! А ить казака-то и самого интерес берет: ткнул он графу в пузо тощее — шашка возьми, со спины и выйди. Стоит вампирская морда, хиханьки-хаханьки строит. Казак клинок назад потянул, а на лезвии, вишь, хоть бы капля крови — так, пыль одна…
— А все потому, что кровью чистою я сам пропитаюся. И за то сила мне дана великая, могу одной рукой хоть пятерых казаков победить! — Взял граф со стола вилку железную да и скатал в ладошках в шарик ровненький. А сам все ухмыляется: — Ешь-пей, гость долгожданный. Как ты закончишь, так и я начну…
Казак с силою спорить не стал — кто ж голым задом гвозди гнет?! Налил с горя, налил еще, а на третьей чарке водка кончилась. Огорчился он:
— Что ж за гостеприимство такое? И полчасика не посидел, а уж выпить нечего?
— Как нечего, — возмущается Дракула. — Вона вино, да коньяк, да пиво — пей, хоть залейся.
— Баловство энто все! — поясняет казак. — Винцо слабое — хоть до утра пей, а ни в голове, ни в… С пива тока в сортир кажный час бегать, коньяки клопами да портянками пахнут, а вот нет ли водочки?
Осерчал вампир румынский, стакан хересу разбавленного хлопнул да и самолично из подвалу бутыль литровую принес. Усидел ее казак за разговором, еще требует. Подивился граф, но спорить не стал — с двумя бутылями возвратился. Казак уж повеселее глядит, фуражку набекрень заломил, анекдотами похабными, турецкими хозяина потчует. Час-другой, а и нет водки-то! Граф со стыда сам не свой, по щечкам беленым румянец пополз зеленоватый — в третий раз побежал поллитру добывать! Спешит, спотыкается, вишь, до рассвету-то недалеко, а он всю ночь не жрамши. Один херес на пустой желудок, ить развезет же…
А казак знай свое гнет, он, может, последнюю ноченьку гуляет на свете. Так наливай, злодей, — за Русь-матушку, за волю вольную, за честь казацкую! До краев, полней, не жалей, все одно помрем, че ж скупердяйничать?! Истомился граф, колени дрожат, кадык дергается, изо рта слюнки бегут, на манишку капают…
— Не могу больше, — говорит, — сей же час крови чистой хоть глоточек да отведаю!
А казак, после четырех литров беленькой, тоже языком-то натужно водит:
— Н-наливай, не жалко! Угостил т-ты меня на славу, ни в чем не перечил — потому и я тебя, ик, за все отпотчую!
Сам, своею рукой шашку вытянул да по левой ладони и полоснул! Полилась кровь теплая, красная, густая, казачья, прямо в рюмку хрустальную… Как увидал сие вампир Дракула, пулей к столу бросился, рюмочку подхватил да и в рот! Так и замер, сердешный…
Глазоньки выпучил, ротик расхлебянил, из носу острого пар тонкой струйкой в потолок засеменил, а в животе бурчание на весь зал. Потом как прыгнет вверх да как волчком завертится! Сам себя за горло держит, слова вымолвить не может, а тока ровно изжога какая его изнутрях поедом ест, зубьями кусает, вздохнуть не дает. Кой-как дополз до своего гроба черного, крышкой прикрылся и в судорогах биться начал без объяснениев…
Помолчал казак, протрезвел, сидит как мышь, свою вину чувствует. Глядь, а за окошком, в щели узкие, уж и рассвет пробивается. Встал он тогда, руку салфеткой перевязал, к гробу подошел, прощаться начал:
— Уж ты извиняй, светлость графская, ежели не потрафил чем. За хлеб-соль спасибо! А тока что ж тебя, горемычного, так-то перекорежило?
— А не хрен стока пить, скотина! — из-под крышки донеслось истеричным голосом. — Я ить чистую кровь пью, а у тебя, заразы, апосля четырех литров такой коктейль сообразовался — у меня аж все нутро огнем сожгло! На три четверти — водка! Совесть есть, а?!
— И впрямь… нехорошо как-то получилось… — пробормотал казак, поклон поясной отвесил да и пошел себе — благо с рассветом и двери нараспах открылися.
А тока одну бутылку водки с собой втихаря приобмыслил. На всякий случай, вдруг еще какой другой вампир по пути попасться решит. Ну а нет, так хорошей водочкой возвращение в края родимые отметить!
А граф Дракула, говорят, с тех пор тока кефиром и лечится и о казаках вспоминает исключительно матерно. Уж такой он малоприятный злодей, прости его, Господи…
Как казак банницу отвадил
Завелась в одном селе — банница… Сиречь сила нечистая! А может, скорей всего, и чистая, поскольку в бане живет. Но и нечистая все ж тоже, поелику — покою от нее никому нет. Выглядит соблазнительно до крайности, ажно и в словах описывать неудобно, да уж куда денешься… Внешне баба как баба, леток осьмнадцати будет — телом бела, грудью взяла, фигурою ладная, в любви шоколадная, и че кто ни пожелает — уж ТАК исполняет… Грех, одним словом! Срамотища, а подсмотреть хочется… образованию ради!
Ну дак поселилась она в баньке на отшибе, и с той поры начал народ на селе любовными томлениями мучаться, вплоть до полной чахлости. Зайдет ли в баньку мужик — так она, девка отвязная, во всем безотказная, таковое с ним, на нем, под ним, и сбоку, и с прискоком, и в лежку, и как две ложки…
В общем, выползает человек апосля беспутства энтого едва живехонек. Кому везло, тот уж на обычных баб и глядеть-то без содрогания не мог. Кому не везло, у того все хозяйство на корню вяло, и спросу с него, как с хвоста селедочного… Ну а тех, кто здоровьем слаб али в годах седых, бывало, наутро — тока в гроб и клади. Вроде бы приятственной смертью померли, да поп отпевать стесняется — уж как все было, так и застыло…
А ежели девки в ту баню пойдут, то и тут счастья мало — защекочет, замилует банница ласками нежными, тайнами женскими, куда мужику заглянуть ни ума, ни фантазии не хватит. На все про все мастерица — ей что баба, что девица: уложит, причешет да так разутешит — девки потом на парней и не глядят, загодя инвалидами обзывают обидственно. Сплошной для села раздор и нравов порушение!
