И она была совсем не похожа на Эфебскую библиотеку, где хранились всего четыреста или пятьсот томов. Многие из которых были изданы в виде свитков — чтобы уберечь читателя от необходимости звать раба каждый раз, когда нужно перевернуть страницу. Каждый том хранился в специальном, предназначенном только для него одного, отделении. Книги не должны храниться слишком близко друг к другу, так как они начинают взаимодействовать странно и непредсказуемо.
Солнечные лучи пронзали тени и казались такими же осязаемыми, как колонны.
Брута не мог не обратить внимание на странную конструкцию проходов, хотя она, пожалуй, была самой незначительной достопримечательностью библиотеки. Между рядами каменных полок на высоте двух метров были прибиты деревянные планки, поддерживавшие более широкие доски непонятного предназначения. Нижние стороны досок испещряли грубые, вырезанные из дерева изображения.
— Библиотека, — объявил Дидактилос.
Он поднял руку и провел пальцами по доске над головой.
И тут до Бруты дошло.
— Так ты — слепой?
— Верно.
— Но ты зачем-то взял лампу.
— Все нормально, не бойся, масла в ней нет, — успокоил Дидактилос.
— Лампа, которая не светит, для человека, который не видит?
— Да. Работает отлично. В философском смысле, конечно.
— И ты живешь в бочке?
— Сейчас очень модно жить в бочке, — пояснил Дидактилос, быстро шагая вперед и периодически касаясь кончиками пальцев деревянных узоров над головой. — Большая часть философов так живут. Демонстрируют презрение и пренебрежение ко всему мирскому. А Легибий свою бочку превратил в сауну. Говорит, такие поразительные мысли в голову приходят…
Брута огляделся. Свитки торчали из своих гнезд, будто кукушки из часов.
— Здесь все так… Никогда не встречал настоящего философа, — несколько сбивчиво промолвил он. — Вчера вечером…
— Следует запомнить, что в этих местах существуют три основных подхода к философии, — сказал Дидактилос. — Расскажи ему, Бедн.
— Есть зенонисты, — быстро ответил Бедн, — которые говорят, что мир сложен и беспорядочен. Есть ибидиоты, которые утверждают, что мир изначально прост и развивается в соответствии с определенными фундаментальными правилами.
— И есть я, — встрял Дидактилос, доставая свиток с полки.
— Учитель говорит, что мир в основном стар и смешон.
— И в нем вечно не хватает выпивки, — добавил Дидактилос.
— Боги… — вполголоса пробормотал он, и достал еще один свиток. — Ты хочешь узнать все о богах? Вот «Мышления» Зенона, вот «Банальности» старика Аристократа, вот глупые от первой до последней строчки «Отвлечения» Ибида, а также «Гимметрии» Легибия и «Теологии» Иерарха…
Пальцы Дидактилоса так и танцевали по полкам…
В воздух поднимались клубы пыли.
— И все это книги? — спросил Брута.
— О да. Здесь их всякая сволочь пишет.
— И люди могут их читать?
Вся жизнь Омнии подчинялась одной книге. А здесь были… сотни трудов…
— Ну, конечно, могут, если захотят, — пожал плечами Бедн. — Но сюда почти никто не заходит. Эти книги предназначены не для чтения. Скорее для написания.
— Мудрость веков, так сказать, — откликнулся Дидактилос. — Если хочешь доказать, что ты настоящий философ, ты обязан написать книгу. Потом ты бесплатно получаешь свиток и официальную философскую тогу.
В центре залы стоял большой каменный стол, освещаемый лучами солнца. Бедн развернул часть свитка. В золотистом свете заиграли яркие цветы.
— «О Прероде Растений» Оринжкрата, — пояснил Дидактилос. — Шестьсот растений и их использование…
— Как красиво, — прошептал Брута.
— Именно, в этих целях растения тоже можно использовать, — подтвердил Дидактилос. — О чем, кстати, совсем позабыл старина Оринжкрат. Молодец. Бедн, покажи-ка ему «Бестиарий» Филона.
Был развернут еще один свиток. Множество изображений животных, тысячи непонятных слов.
— Но… рисовать животных… это неправильно… Разве у вас не запрещено…
— Здесь собраны изображения практически всех живых тварей, — пояснил Дидактилос.
Искусство входило в список вещей, которые в Омнии крайне не одобрялись.
— А эту книгу написал сам Дидактилос, — сказал Бедн.
Брута посмотрел на изображение черепахи. На ней стояли… «Слоны, это слоны», — услужливо подсказала ему память, навсегда запечатлевшая мельком просмотренный бестиарий. …На спине у черепахи стояли слоны, которые держали большое, с горами и океаном, гигантским водопадом обрушивающимся с края…
— Как такое может быть? — удивился Брута. — Мир на спине черепахи? Почему все постоянно твердят мне об этом? Это не может быть правдой!
— Расскажи это мореплавателям, — хмыкнул Дидактилос. — Любой из них, кто хоть раз плавал в Краевой океан, знает, что наш мир — плоский. Зачем отрицать очевидное?
— Да нет же! Мир — это идеальная сфера, вращающаяся вокруг сферы Солнца. Так говорится в Семикнижье. И это… логично. Так и должно быть.
— Должно? — переспросил Дидактилос. — Ничего не знаю о том, что должно быть, а что — нет. «Должно» — это слово философами не применяется.
— А… это что такое? — Брута указал на окружность, расположенную сразу под изображением черепахи.
— Это карта, — пояснил Бедн.
— Карта мира, — добавил Дидактилос.
— Карта? А что такое карта?
— Это такая картинка, которая показывает, где ты находишься, — объяснил Дидактилос.
Брута в изумлении уставился на карту:
— А откуда ей-то об этом знать?
— Ха!
— Боги, — подсказал Ом. — Мы пришли сюда, чтобы расспросить его о богах.
— И это все правда? — спросил Брута.
Дидактилос пожал плечами:
— Может быть, может быть. Мы — здесь и сейчас. А все остальное — лишь догадки. Во всяком случае, я так считаю.
— То есть ты сам не знаешь, правда это или нет?
— Я думаю, что это может быть правдой, — ответил Дидактилос. — Но могу ошибаться. Быть философом — это значит сомневаться.
— О богах, о богах с ним поговори… — еще раз подтолкнул Ом.
— Боги… — едва слышно произнес Брута.
Его разум был словно охвачен огнем. Люди пишут все эти книги, а сами ни в чем не уверены, сомневаются. Вот он — уверен, и брат Нюмрод — уверен, а уверенностью дьякона Ворбиса вообще можно гнуть подковы. Уверенность — та же скала.
Теперь он понимал, почему при разговоре об Эфебе лицо Ворбиса серело от ненависти, а голос напрягался, будто натянутая проволока. Если истина вдруг перестает существовать, что остается? Эти самодовольные старикашки, посвятившие всю свою жизнь разрушению опор мира, могут предложить одну лишь неуверенность. И они этими гордятся?
Бедн стоял на небольшой стремянке и перебирал свитки на полках. Дидактилос сидел напротив Бруты, не сводя с него своих невидящих глаз.
— Тебе это не понравилось, верно? — спросил философ.
Брута ничего не ответил.
— Знаешь, — сказал Дидактилос почти небрежно, — говорят, что у слепых людей, подобных мне, очень хорошо развиты другие чувства. Только это неправда. Таким образом эти сволочи хотят искупить свою вину. Подобные сплетни избавляют их от обязанности испытывать к нам жалость. Но когда ты не можешь видеть, ты начинаешь учиться слышать. Прислушиваешься, как люди дышат, какие звуки производит их одежда.
Появился Бедн с очередным свитком.
— Не нужно было так… — голосом полным страданий произнес Брута. — Все это… — продолжить он не смог.
— Об уверенности я знаю все, — произнес Дидактилос, и в голосе его не было прежней легкости и раздражительности. — Я прекрасно помню, как отправился в Омнию, когда еще не был слепым. Это было до того, как вы закрыли границы и запретили людям путешествовать. И в этой вашей Цитадели я лично видел, как толпа забила камнями человека в яме. Ты когда-нибудь наблюдал подобное?
— Это обязательное действие, — пробормотал Брута. — Чтобы душа очистилась от греха и…
— О душе я ничего не знаю. На эту тему я стараюсь не философствовать, — прервал его Дидактилос. — Могу сказать только, что зрелище было ужасным.
— Состояние тела не…
— Нет, я говорю не о том бедняге, что сидел в яме, — снова перебил его философ. — А о людях, бросавших камни. Они были полностью уверены. Уверены в том, что в яме сидят не они. Это было написано на их лицах. И они были этому так рады, что бросали камни изо всех сил.
Бедн стоял рядом и явно испытывал некую нерешительность.
— Я достал «О Религии» Абраксаса, — сказал он.
— А, Уголек Абраксас. — Дидактилос явно повеселел. — Молния поражала его уже раз пятнадцать, а он все не сдается. Если хочешь, можешь взять этот труд, почитаешь ночью. Но никаких пометок на полях, разве что очень интересное встретишь.
— Вот оно! — воскликнул Ом. — Прощайся с этим идиотом и пошли быстрей!
