— Спасибо!!! — и мы полетели в сугроб. Я готова была расцеловать благодетеля, но мужественно сдержалась и вместо этого растянула рот в самой широкой из своих улыбок. Отплевываясь от снега, мы вылезли обратно на дорожку.
Мы миновали летнюю физкультурную площадку, обогнули учительскую столовую, а затем свернули на тропинку, ведущую обратно к главному корпусу.
— А когда ты ее мне принесешь? — допытывалась я, стараясь заглянуть Ладмиру в глаза.
— Когда нарисую, тогда отдам, — загадочно улыбался Ладмир, — за половину выигрыша.
— Что-о?! — возмутилась я, хватая ртом воздух. — Обнаглел совсем? Десять процентов и не медяком больше!!
— За какие-то жалкие семь золотых? — наигранно удивлялся Ладмир и недовольно поджимал губы: — Да у меня эту карту с руками оторвут и за тысячу золотых! Пожалуй, найду себе менее жадного покупателя. А я-то хотел по старому знакомству... — и надувал губы, смотря куда-то в сторону.
— Ха! Да ты найди такого дурака, который тебе поверит, полезет в древние катакомбы, да еще и на территорию школы как-то сможет пройти! — торговалась я. — А ученики у тебя ее шиш купят! За тысячу золотых скорее стукнут тебя чем тяжелым по темечку, ограбят, да сами пойдут картой торговать! А мои двадцать процентов не так уж и плохо!
— Тридцать! — встрепенулся Ладмир.
— Идет! — согласилась я, и мы хлопнули по рукам. Хотя я подозревала, что Ладмиру не так и нужны деньги, тут было скорее дело принципа.
— А кстати, откуда это у твоих спорщиков такие деньжищи? Или они так сильно уверены в своей победе?
— Да Мариска и Куня из дворянских семей, — хмыкнула я, — Ерема и Тилас — из купеческих. Что им стоит пощипать родительскую мошну? А вообще, скорее они и правда, как и остальные, уверены, что я проиграю, — я задумалась. — Я и сама была в этом уверена до сегодняшнего дня. На защиту Императорского семейства ведь лучшие маговские умы работают. Кто я против них?
— А ты из какой семьи? — невзначай поинтересовался Ладмир.
Я напряглась. Ненавижу эту тему.
— Ни из какой, — буркнула я.
— Так не бывает, — вкрадчиво заметил Ладмир. — Родители есть у всех.
— И что? — еще больше нахмурилась я.
— Как ты попала в Магическую ступень?
Я молчала.
— Варя, не забудь, карта есть только у меня, — мягко поговорил Ладмир.
— Шантажист, — засопев, посмотрела я исподлобья: — Зачем тебе это? — Вампир только с улыбчивым вниманием смотрел в мое лицо. — И ничего интересного! Потерялась, нашли на дороге, я не помнила, где дом. — Сердце защемило от воспоминаний. Сколько раз мне вбивали в голову, что все было именно так...
Краткое отступление от основного повествования.
Север. Как много в этом слове... снега, льда, холода, оленей, ягелей, балыка. Это прародина моя. Лучше всех на свете я!.. Впрочем, это так, кхм, к слову.
Так вот, север! Была я там, у деда, всего один раз — в возрасте шести лет. Сами мы с родителями жили много южнее, там, где не тянется насколько хватает глаз бесконечная тундра, перемежающаяся островками моховин и нижайшими кривенькими деревцами. Где в году не бывает бесконечного дня, сменяющегося бесконечной ночью. Страшна длинная северная ночь! Бесконечный мрак и столь же бесконечные толпы морозостойкой нечисти, скалящей зубы из каждого сугроба, постепенно подбирающейся к одинокому одындровому чуму.
Тянутся ручонки когтистыя, лапки склизлыя к заметенной, присыпанной снегом стеночке...
Но тут вспыхивает, щекочет во всю мощь искрами невидимая огородка, падает сожженный упырь, визжат, скаля зубы от боли, ослепленные и наполовину обугленные ледянки-ледяницы, уползают обратно в сугробы, поливая их зелено-синей жижей и сыпля ошметками, чуда южнее невиданные, там и не обитающие.
Так жил мой дед-отшельник. Северный шаман. До сих пор помню долгую дорогу в несколько недель на поскрипывающем рыдване, загруженном гостинцами для старика и моих дядьев, кочевников-оленеводов. В зимнее страшное время они отходили южнее, туда, где хоть и невысоко, но выплывало солнышко над горизонтом; к основным своим жилищам, стоящим на огромных столбах, а сразу после скорее выгоняли оленей на ягелевый, блушвяной прокорм обратно в тундру. Проведывали старого деда, обновляли защитные наговоры, обряды, амулеты, защиты для своих семей и хозяйств, привозили дары, пищу, мягкие пыжиковые гагагли, расшитые слезами земли лунтаи. Просили благословенья для новорожденных, просили заговорить от нечисти веревки для ухища и для ночного обнесенья — нечисть не только в полярную ночь хотела жрать. Слушали новые прорицания, сказы о том, что приключилось за зиму, что произносили духи, говорящие с неба. Когда я была у деда, он тоже водил меня смотреть на разговоры древних предков. Ночью, когда почти все легли спать, он попросил одного из дядьев о чем-то (не помню которого, я в них путалась во всех, кроме одного, самого младшего, безусого и веселого — Уклиса). И скоро мы уже ехали в запряженном аргише. А потом остановились, и дед стал творить волшбу, что-то жечь и бормотать, вознося руки в небо, потом долго и монотонно бил в задубевший кожаный бубен так, что я сама не заметила, как заснула, пока меня не разбудили грубым тычком в плечо (дед не отличался лаской, скорее был молчаливо-надменен и груб). Я спросонья недовольно протерла глаз, а когда посмотрела, на что задрали голову дед и дядя, то забыла обо всем. Диво, которого нигде и никогда, ни до, ни после я не видела, и о котором не слышала. Небо сияло розовато-фиолетовыми сполохами, перечеркивалось, возгоралось, вскипало... танцевало... Я знала только одно объяснение происходящему — колдовство. Но когда мы ехали обратно, дед стал вдруг разговорчивым, и объяснил, что это — вовсе не шаманская магия, а мол, он, дед-шаман, вызвал на разговор умерших предков. И что, де, иногда предки разговаривают сами, без шаманов, и тут же рассказал сказку о том, как один арчак подслушивал за предками, а потом решил сказать и свое Слово им, но не услышали его предки. Тогда встал арчак во весь рост и снова сказал свое Слово, но снова не услышали его предки. И тогда бросил арчак сы, оставил в покое гигну, и залез на оленя, но понял, что все еще недостаточно высок, чтоб быть услышанным, и полез самому рослому быку на лопаты (тут, видя широчайшее недоумение на моем лице, дед снизошел до пояснения, что бык — это взрослый самец-олень, лопаты — это у оленей широкие отростки на рогах, а не сельхозинвентарь). Но взбрыкнул олень, дернул головою, да упал арчак, зацепил унегом алак и гигну. Подстегнутые, помчались гордые олени, поскакали быстрее ветра, вот только погонщик после их копыт остался лежать на снегу и разговаривать с предками.
Потом наутро, когда я бегала гладить молоденьких хорошеньких пыжиков, дед долго скрипел о чем-то в сторонке с моими родителями, а когда я подбежала и с восторгом стала изливать на всех фонтан восхищения мягкостью шкурок и смешными хвостиками, и стала папу умолять взять себе одного безрогого, мама как-то побледнела, отвернулась, а дед погладил меня по голове.
А затем, когда мы уезжали, дядья долго выспрашивали, не велели ли боги шаману передвинуть куда-либо свою постройку для жилья? (Это длилось два часа, походило на кукольный тятр, который играли у нас в деревне, только вживую, и, судя по всему, являлось каким-то обрядом). Ответ все-таки был получен, что-то вроде «нет, но спросите еще раз через год». Шаман по нескольку лет оставался там, где жил. Ведь только шаман знал почти все секреты крайнего Севера и мог пережить в одиночку бесконечную ночь. Только к ним местные жители съезжались за особого рода шаманской помощью. Еще севернее шаманов не селился никто и никогда. Только мертвая стужа.
Позже (когда мы ехали в телеге домой) я узнала, что дед моим родителям говорил, что у меня какой-то дар, и просил, когда я подрасту, привезти меня ему на несколько лет в обучение. Мама, разумеется, была против. Отец свое мнение держал при себе, но, наверное, про себя считал, что поживем — увидим.
Однако, сбыться ничему этому не было суждено.
— Варька! Пожар! — с расширенными ужасом глазами кричит Глашка и, возбужденно озираясь, подпрыгивает на поляне. — Скорее вылазь!
«Ага! Сейчас, так я тебе и поверила!» — думаю я, усиленно прячась в кусте орешника. Быть салкой мне не охота.
Глашка, покрутившись на месте, что собака, заглотившая свой хвост, убегает, еле заметно шевеля ветки и траву. Дети, игравшие в игры в лесу, умеют ходить неслышно. Жду еще какое-то время, подозревая, что подружка просто затаилась. Тихо, даже птицы не поют. Вскоре мне надоедает. Змейкой вылажу из-под куста с предусмотрительным:
— Я в домике! — Налетевший ветер качает макушки деревьев. Шипят листвой потревоженные березки и ясени. Никого. Ватага мальчишек сегодня отправилась на речку без нас. Я и Глафирка, подражая первым сельским красавицам, задрав носы, заявили, что мужчины должны добиваться внимания женщин. Наши мужчины предпочли женщинам речку с окуньками; привязанным к ветке пологого дерева канатом, раскачавшись на котором так здорово сигать в воду, поджав к груди коленки; и водными брызгами, которые искрятся на солнце, как драгоценные камни. Мы назло им отправились в лес, хотя на речку тоже хотелось. Насобирав землянику прямо в рот, вытерли липкие руки об льняные сарафаны и занялись прятками.
