Сырой насквозь полушубок и шапка ему под стать были сняты с гвоздей и напялены в мгновение ока почти без вздоха и оха.
Щелкнула задвижка, распахнулась дверь – и в сени тут же ворвались ночь и зима, завывая и заметая сугробами пол и Ивановы сапоги. Но царевича, нацеленного на доброе дело, словно ядро с лазерным наведением, таким пустяком с верного пути было не сбить. И, прикрывшись левой рукой от миллионов крошечных ледяных метеоритов, азартно хлещущих по лицу и не отнимая правой руки от шершавых боков избы, он двинулся, шаг за шагом, по стеночке, куда и глаза его не глядели.
Бревно… Бревно… Бревно… Сруб… Поворот… Бревно… Бревно… Бревно… Бревно… Доска. Поворот. Доска… Доска… Доска… Снова доска… Бревно… Ой, кончилось… Кругляш… Сруб?.. Еще кругляш… И еще… Дрова!!!
Уткнувшись носом в стену из щетинистых спилов разного диаметра, Иванушка вытянул обе руки и стал ощупывать возникшую перед ним так кстати поленницу, неуловимо пахнущую сыростью, снегом и давно распиленным деревом.
Направо и налево, насколько хватало рук, простирался один и тот же тактильный пейзаж: тюльки, тюльки, тюльки и снова тюльки… Тюльки побольше, тюльки поменьше, тюльки средних размеров, тюльки плотно прильнувшие друг к другу под укрывшим их снегом… Не вытащишь.
Тогда он привстал на цыпочки и взялся нащупывать мокрыми, медленно коченеющими пальцами верхний край великой дровяной стены.
Усилия его были скоро вознаграждены свалившимся едва не на голову чурбаком.
Обрадованный успехом, лукоморец наступил на падшую тюльку, вытянулся и еще энергичней зашарил по невидимому верху поленницы, цепляя наугад чурбаки и скидывая их вниз. Бух. Бух. Бум. Ой!.. Бац. Бам. Ай!.. Хватит. Восемь штук, остановился Иванушка и задумался. Интересно, восемью чурками печь протопить можно?
Впрочем, этот вопрос перешел в разряд академических приблизительно через полминуты, когда царевич опытным путем обнаружил, что на сгиб одной его руки умещаются только четыре из них. Конечно, для увеличения грузоподъемности можно было задействовать и руку вторую, но рисковать оторваться от путеводного забора и заблудиться во дворе или, что еще хуже, невзначай снова оказаться на улице или в лесу, он не стал. Четыре так четыре. Если что – схожу снова.
И, не прошло и пяти минут, как, проделав полный трудностей, ветра и мокрых сугробов обратный путь, Иван оказался в наполовину заметенных снегом сенях.
Ну, после такого похода дальше всё покажется простым и предельно неинтересным, с облегчением вдохнул и выдохнул царевич без риска захлебнуться пургой, и занялся протопкой маленькой печки.
Втиснув кое-как все четыре чурки в узкую дверцу плиты, Иванушка опустился перед ней на колени и ловко выколотил из кресала целый фейерверк ярких и сочных искр. Несколько из них – скорее, по теории вероятности, чем по какой-либо иной причине – даже попали на колючие кругляши в проеме дверки. Но, падая на волглые тюльки, искорки, вопреки всем представлениям и ожиданиям, моментально гасли и пропадали без следа. …растопка!.. …береста, щепки, ветки!.. Растопка?.. Береста?.. …береста на растопку!!!.. Ах, береста…
Иван вспомнил о так неосмотрительно вышвырнутой в метель бересте и болезненно поморщился. Щепки и ветки?
Хм… может, в сенях остались… э-э-э… какие-нибудь щепки… от чего-нибудь? Щепок в сенях не осталось.
Критически обозрев разнообразный и абсолютно не горючий мусор на полу, Иванушка вздохнул. Или придется выковыривать чурбаки из печи и проверять, нет ли среди них березовых, или…
Другого «или» не оставалось, и он, понуро натянув полушубок и нечто, в прошлой жизни, не исключено, именовавшееся шапкой, распахнул дверь и побрел по стеночке в буран. Из принесенных четырех чурбаков березовых не оказалось ни одного.
Недолго поразмыслив, нельзя ли употребить на растопку осиновую кору, и экспериментальным путем придя к неутешительному выводу, что нельзя, царевич отправился в третий поход в непогоду. Три, как он давно и подозревал, цифра счастливая.
Потому что среди очередной четверки чурок оказалась одна, раньше принадлежащая березе.
С широкой неконтролируемой улыбкой лукоморец проворно ободрал ее как липку, утолкал чурбаки подальше, сложил перед ними в кучку бересту и снова взялся за кресало.
Береста помялась, поломалась, ссылаясь на то, что ее мокрая тюлька от других мокрых тюлек ничем не отличается, но, в конце концов, потихоньку-полегоньку, разгорелась.
Довольный Иван уселся перед открытой дверцей печи по-тамамски и приготовился долго и самозабвенно созерцать долгожданный огонь… Под понятием «долго» он подразумевал час или два.
«Четыре минуты» в его понимании описывали совсем другой промежуток времени.
Но четыре минуты – это всё, что он за свои усилия получил, ибо ровно через четыре минуты, прогорев до конца и слегка подкоптив один из чурбанов, береста превратилась сначала в кучку теплой золы, а потом, очень скоро – в кучку золы холодной. …тюльки!.. …тюльки поколи!.. …чурбан… Поколоть чурбан?..
С жалобным видом заглянул Иванушка в зев плиты, высветил притаившиеся в глубине ее так надежно утолканные еще несколько минут назад чурбаки и на всякий случай оглянулся: нет ли поблизости еще какой-нибудь печи?
Но другой печи не было, и пришлось ему, чихая и кашляя от поднятого облака пепла, совать руку по плечо в дверку и вытаскивать злосчастные дровешки обратно.
То, что заколачивалось пинками, проявило злопамятство и обратно просто так вылезать не собиралось.
Но не на того напало, и через полчаса все четыре чурбака, перемазанные в золе и саже, как и сам Иван, были извлечены на свет белый и перенесены в сени. Где-то там он видел топор.
Откровенно говоря, колоть дрова он никогда не пробовал, но общее представление имел, и ничего сложного в процессе этом не усматривал. Возможно, ему стоило присмотреться еще раз.
Разрушения, которые могли причинить бедному крестьянскому дому абстрактные землетрясения, наводнения, ураганы, переезды и нашествия сотен неприкаянных роев, не шли ни в какое сравнение с разгромом, устроенным за двадцать минут наследником лукоморского престола при помощи простого топора и четырех чурбаков. Стены сеней выглядели так, словно по ним палили из катапульт.
Свежеотремонтированная скамья протянула новые ножки под тяжестью отлетевшей тюльки с застрявшим в ней топором и прицепившимся к нему Иваном.
Кадушка, притаившаяся в самом темном углу и до последнего надеявшаяся на благоприятный исход предприятия, по форме теперь напоминала больше дизайнерское кресло, если бы какому-нибудь дизайнеру пришло в голову произвести мебель с таким количеством торчащих вверх острых и длинных щепок.
Разрубленное пополам коромысло было не различить на фоне расплющенных ведер.
На стене не выжило ни одной полки, как бы высоко, далеко и хорошо не были они прибиты – для разошедшегося в трудовом азарте царевича не было ничего невозможного.
Гордо собрав с пола то, что осталось от четырех тюлек, Иванушка, давя подметками сапог бренные останки стекло– и прочей посуды, плавающие в лужах вытекшей из пробитой бочки воды вперемежку с подмоченными сугробами, отнес плоды своего труда в горницу и запихал обратно в плиту.
Конечно, поленьями это назвать было сложновато, даже приняв ударную дозу дурман-травы, но гореть оно обещало славно.
Голос совести пытался сказать ему на разные голоса еще что-то, но утомленный, но довольный собой царевич только отмахивался от него, как от беззубой пчелы: вот-вот, с минуты на минуту, должна была произойти первая в его жизни растопка печи. Самостоятельно и чрезвычайно просто. Вот только за березовой чуркой к поленнице сейчас схожу… Как и в прошлый раз, только третья ходка принесла кусок ствола березы. Удар кресала, один, другой, третий, четвертый, пятый… Сноп искр… И берестечко так и зарыдало.
Щепки, стружки, опилки и пульпа в плите закоптились, затлели, загорелись… И дым веселыми серыми клубами повалил в комнату. …трубу!!!.. …трубу открой!!!.. …болван!!!.. …открывай!!!.. …скорей!!!.. …время проходит!.. …открой трубу!.. Открыть трубу?.. А разве она закрыта?..
Задыхаясь и кашляя от едкого дыма и краем слезящегося покрасневшего вмиг глаза замечая, что огонь в печь снова угас, Иванушка бросился в сени и для начала открыл дверь в метель. Что там подсказала его интуиция? Открыть трубу?
Конечно, он над трубами многих изб видел железные крыши разных фасонов на тонких стоечках, или на кирпичах, но что они, оказывается, открываются и закрываются при каждой топке печи, он не предполагал.
И тут ему пришла в голову вторая, пугающая мысль, заставив напрочь позабыть удивление первой.
Как он сейчас, в такую круговерть, должен лезть на крышу, чтобы открыть эту трубу?.. И стоит ли протопка какой-то глупой печи таких жертв? Может, хозяин и не вернется сегодня вовсе! И не холодно ему будет!
