Детишки, те, что были повзрослее, выглядывали в окна, прорезанные в стенах коровника поздней осенью. Стекло, привезенное из ближнего колхоза в обмен на копченое мясо, было мутновато, но мальчишкам и девчонкам все равно было интересно смотреть через него на двор.
Ближе к выходу из главного коровника пристроились бригадир и еще два мужика. От нечего делать и из добрых побуждений они мастерили салазки, постукивая молотками и повизгивая рубанками на длинном грубо сколоченном верстаке.
В коровник заглянула укутанная в пуховый платок баба. Крикнула:
— Глаша! Ты тут?
— Дверь закрой! — заорал на нее бригадир, подняв голову от верстака. — Давай или сюда, или туда!
Баба испуганно зашла и прихлопнула за собой дверь.
— Глаша! — снова выкрикнула она.
— Че тебе? — ответил женский голос.
— Давай на кухню, Степанида заболела!
— А, иду! — спокойно сказала Глаша. И снова стало тихо, только шум столярного инструмента иногда звучал.
— Снег кончился! — крикнул через пару часов Федька, самый старший из новопалестинских пацанов, было ему уже лет тринадцать. — Аида кататься!
И орда детей высыпала из коровника, потащив за собой все стоявшие под ближней к двери стенкой салазки. И дверь оставили открытой, на что бригадир чертыхнулся и саморучно ее закрыл, да еще на щеколду, чтоб не просто было им в коровник вернуться.
Понеслись салазки с холма.
А вокруг такая красота виднелась. Поля — сплошная белая скатерть без конца и края, а по другую сторону холма — синяя змея замерзшей речки и бело-зеленый лес, стоящий царственно и неподвижно.
Весело, раздольно детям было. Уже у всех, пожалуй, снег за шиворотом таял, и кричали они, и смеялись. Как вдруг Степка-маленький стал серьезным и, ткнув рукой в поля, сказал:
— Глядите, че это там!
Присмотрелись детишки и увидели черную точку, медленно-медленно двигавшуюся навстречу Новым Палестинам.
— Медведь? — предположил кто-то.
— Я сбегаю бате скажу! —крикнул Федька и понесся по снегу к главному коровнику.
А дверь закрыта. Барабанил в нее Федька минут пять, а бригадир стоял внутри и посмеивался. Потом открыл-таки.
— Ну че, замерз? — спросил бригадир.
— Не-а, а там вроде медведь сюда идет! — выпалил Федька, развернулся и назад во двор выбежал.
— Пойду погляжу, — бригадир застегнул верхнюю пуговицу на ватнике и напялил на голову ушанку.
Подойдя к детишкам, разглядел он эту черную точку, но что оно такое было — не понял. Однако любопытство у него появилось, и стоял он на снегу — хоть ноги в валенках мерзли без движения. Наконец точка увеличилась, и различил бригадир в этой точке человека с каким-то ящиком. Дух у него перехватило, и пошел он скорым шагом, не ощущая подмороженных ног, назад в коровник.
Через минут десять высыпал из коровника народ, и уже из двух других стали выходить посмотреть, что за суета во дворе зимой.
И виден уже был всем человек, несший какой-то ящичек. Тяжело ему было идти. И какая-то баба всплеснула руками: «Ой, не дойдет, бедненький!» — Чего не дойдет? — зло перебил ее счетовод. А ранний зимний вечер уже опускался, и опускался быстро. И хоть снег оставался белым на всю ночь, но все над ним темнело и делалось почти невидимым.
Когда еще не стало совсем темно, люди вдруг ахнули, увидев, как упал тот человек на снег, потом с трудом поднялся и снова, глубоко проваливаясь в белый покров земли, пошел вперед.
— Помочь ему надо, вот что! — сказал счетовод.
— А как ему поможешь? — спросил один из крестьян.
— Ну как, навстречу пойти да помочь, — пояснил горбун.
— А кто пойдет? Ты, что ли, пойдешь? — съехидничал крестьянин.
— Нет, я не пойду, — спокойно сказал счетовод.
Пока они говорили так, бабы снова ахнули — опять человек этот на снегу растянулся.
И тут бригадир, крикнув что-то мальчишкам, побежал вниз с холма, а за ним несколько пацанов с салазками.
А темнота уже достигла снега, и не видали стоявшие на холме ни бригадира, ни мальчишек, ни этого шедшего к ним человека. Однако стояли они на холоде — кого-то держало любопытство, других — волнение за людей.
Полчаса спустя внизу у подножья холма появился бригадир с пацанами. Несколько строителей сбежали к ним вниз, и уже все вместе притащили они на салазках в Новые Палестины и этого примерзшего человека, и черный чемодан.
— В коровник его, к печке, отогреть надо, пока жив! — командовал бригадир.
Полночи растирали замерзшего самогоном, и даже когда очухался он, растирать не перестали.
— Дорвались бабы до мужика! — бросил, глядя на них, бригадир, тоже стоя у печки, но с другой ее стороны.
Под утро все заснули, разойдясь по своим лавкам и укрыв предварительно согревшегося уже пришельца огромным тулупом.
Первыми проснулись дети и, осмотрев хорошенько похрапывающего во сне пришельца, принялись за ящичек-чемодан, который он с собой принес.
Щелкнули замками и ахнули, увидев в этом ящике настоящую гармонь. Тут же старший, Федька, знавший, что это такое, вытащил ее из футляра и растянул меха. Раздался хрипловатый безрадостный звук, и дети испуганно оглянулись, проверяя: не разбудили ли они кого-нибудь. Но все в коровнике спали, и тогда Федька опустил осторожно инструмент на пол возле спящего незнакомца. А сам отошел к ближнему окну.
За окном снова шел снег, и от этого зябко вдруг стало пацану. Вернулся он к печке, у которой незнакомец спал, открыл дверцу и только рдевшие угли увидел. Тогда бросил он туда еще дров, тут же рядом сложенных, закрыл дверцу, но так и остался сидеть в этом теплом месте.
Скрипнула дверь — пришла баба с кухни, прошлась между лавками, разбудила еще двух баб, и вместе они ушли из коровника.
Затем проснулся ангел. Подошел к ближней печке, подбросил дров и тоже, как Федька, погреться присел.
Завтракали во втором человеческом коровнике. Пришелец, дуя на горячую овсянку, с любопытством рассматривал помещение.
— И это вот так вы живете? — спросил он у сидевшего рядом бригадира.
— Ага, — ответил тот. — Хорошо живем, ты лучше о себе расскажи: кто такой, откуда?
Все за столом притихли, ожидая рассказа. Горбун-счетовод даже ложку с кашей обратно в миску опустил.
— А што рассказывать? — пожал плечами пришелец. — Зовут меня Демид Полуботкин, жил в Москве, потом прислали в колхозный дворец культуры тут недалеко, в село Нижняя Колода. Ну а оттуда я сбежал…
— А чего тебя туда прислали? — спросил один из мужиков.
— Культуру укреплять.
— А чем ее, эту, укрепляют?
— Ну чем, песнями, плясками…
— Так ты, што ли, и поешь?! — радостно воскликнул бригадир. — А?
— И пою, — горделиво произнес Демид Полуботкин.
— Так споешь, может, чего после завтрака? — спросил счетовод.
— Не-е, — мотнул головой Демид. — Для этого особый настрой нужен, радость должна внутри быть… это ж не копать.
Бригадир кивнул.
Счетовод нахмурился.
— Ну а про жизнь в Москве рассказать можешь? — спросил какой-то мужик.
— Могу, — сказал Демид.
— Вот што тогда, — заговорил бригадир. — Надо, шоб все слышали… Давай это в классе расскажешь, а?
Демид согласился, и тогда бригадир после завтрака объявил всем, что вечером в классе про Москву расскажут.
Прошелся потом Демид по Новым Палестинам, с интересом рассматривая строения и жителей, а когда уже возвращался в главный коровник, где ему лавку определили, столкнулся лицом к лицу с хорошенькой светловолосой девушкой, одетой в валенки и большого размера тулуп, и без всякой шапки.
— Это вы из Москвы? — спросила она, смущенно улыбаясь.
— Я, — ответил Полуботкин.
— Катя, учительница. — Девушка протянула руку.
— Дема. — Улыбнулся Полуботкин.
— Вы сегодня будете про Москву рассказывать?
— Ага. — Дема кивнул. — Буду.
— Это хорошо, — сказала Катя и, еще раз мило улыбнувшись, отошла, оставив Полуботкина в некотором недоумении.
Отошла она, потом обернулась и проводила его взглядом, пока в человеческий коровник он не вошел.
«Смешной какой! — подумала Катя. — И животик такой кругленький, что аж выпирает! Кушать, должно быть, любит!» Вечером Полуботкин рассказывал про жизнь в Москве. Про конных милицейских, про магазины, про кино.
Народу собралось очень много. Слушали его внимательно, затаив дыхание, и только иногда кто-нибудь из малокультурных мужиков перебивал рассказ простым вопросом, стараясь уяснить, на что похожи вещи, про какие Полуботкин рассказывает.
— А че это — кино? — прозвучал негромкий вопрос.
— Кино — это такая иллюзия, как жизнь, только в жизни все происходит один раз, а кино можно много раз смотреть…
— А че это — иллюзия?
— Подожди, — теперь уже Полуботкин осадил вопрошающего. — Вот, к примеру, фотографии знаете? Некоторые кивнули.
— Ну а это так же, только движение снимает. Ясно? Конечно, было это не ясно, но сам рассказ нравился новопалестинянам больше, чем разные объяснения.
