А Кундо ободряюще кивал, улыбаясь, и разматывал с себя шнур.
Она умолкла, все еще удивленно глядя на него. Он жестами объяснил, что им нужно обмотаться проводом — плотно, вдвоем друг с другом.
— Зачем? — очевидно, спросила она, силясь встать. Даже если б она знала его язык, Кундо все равно ничего б не смог объяснить. Он и сам толком не знал, что может выйти из его затеи. Кто он? Откуда? — даже этого не растолкуешь.
Что она поняла, когда тоже кивнула!.. Просто она верила. Он единственная ее надежда на спасение. Он знает, как им поступить.
Далеко в коридоре вновь послышались проклятые мерные шаги. Шел не один и не двое, а трое-четверо… Снова гулко захлопали двери, снова проверка! Кундо рывком поднял девушку и, прижимая к себе — она не достигала ему до подбородка, — лихорадочно стал обматываться проводом.
Затягивая последние узлы, он неожиданно вспомнил про снотворные таблетки. Хорошо, что не запеленал и карман своей пижамы. Выудив их кончиками пальцев, он на ощупь нашел губы девушки.
— Жуй, — приказал ей.
Она сразу подчинилась, подбородок задвигался — глотнула.
— Горько, — тихо сказала она, он тоже ее понял. Через несколько минут обход неумолимо дошел до них.
Стиснутые тугими витками провода, они еле могли дышать, даже ему было трудно — он, видимо, выдохнул воздух, когда обматывался, — а уж каково ей!.. Тяжелые шаги, коротко звякнув, остановились.
Кундо стоял спиной ко входу, он попытался обернуться, потерял равновесие и упал вместе с девушкой на пол. Теперь он их увидел… Четыре длинных негнущихся, точно вырезанных из алюминия плаща с просторными капюшонами, в которых терялись лица. Издав лишь краткие возгласы, словно общаясь одними междометиями, они подняли пленников, бросили поперек каталки, развернули ее и выкатили в коридор. Да, они посмеивались — как же, смешно! — так сказать, готовый товар в упаковке со своим транспортом. Тащить не нужно.
Они вновь засмеялись, когда привязанный Кундо еще и обнял девушку свободными руками. Умора, обхохочешься!
Он видел только убегающую назад стену: мелькала, заворачивала на поворотах и снова мелькала…
Судя по скрипу колесиков, дорожка на полу кончилась. Забавляясь, четверка гремящих плащей с разбегу старательно разгоняла каталку и пускала вперед. Тоненько пели подшипники, и Кундо с девушкой стремительно неслись в неизвестность.
Последнее, что он помнит, когда неустойчивая каталка вдруг стала переворачиваться на ходу, — захлебнувшийся крик позади.
Связанные, полуоглушенные, они лежали на полу, и первое, что с нежностью увидел Кундо, был столь родной рисунок обоев над плинтусом его односпальной квартиры.
— Пахло жженым пластиком, изоляция на проводе, связывающем его с девушкой, обуглилась сплошь. Если бы в тот момент он не был примотан к ней, он бы в миг помчался на Трафальгарскую площадь ставить своей хозяйке памятник рядом с колонной адмиралу Нельсону!
Правда, провод ей он так и не вернул.
— …Веревка бы сгорела начисто, — закончил свой рассказ Кундо в пабе на Бейкер-стрит, — понимаешь?
— Не-а, — честно ответил я. — Водолаз Ураганов человек честный. Уж если что не понимает, то надолго. Будь добр — разъясни.
— Магнитные поля, — туманно покрутил Кундо пальцами в воздухе. — Я и сам толком не знаю, — честно признался он. — Главное, результат!
— Пусть. Дальше что?
— Дальше?.. На мое счастье, головные боли окончательно прошли. Как рукой сняло! И я больше ни разу не попадал на тот свет, ни во сне, ни наяву. Хорошего понемножку, — хмыкнул он.
— А девушка? — выпалил я.
— Что девушка?.. Я ей дал индийское имя Унда. Кундо и Унда — звучит?!
— Звучит, — пробормотал я.
— Она выучила английский язык. Знаешь, какая она способная!.. Ну, и мы поженились.
— Погоди. А что она говорит про свою прежнюю жизнь? Про эти коридоры? Про все?
— Унда ничего не помнит. Совсем ничего. Пришлось ее как ребенка всему учить заново.
— Хоть пытался напомнить? Он нахмурился:
— Сначала она не верила…
— А потом? — подхватил я.
— По-моему, поверила… Знаешь, я все боялся, что она вдруг исчезнет. Особенно по ночам. Даже к себе привязывал первое время, — рассмеялся он. И опять нахмурился. — Может, ее и спасло, что она буквально ничего не помнила и не помнит… Ну, а затем у нее появился якорь понадежней меня, — улыбнулся он такой, знаете ли, мудрой восточной улыбкой, уголками губ.
— Какой якорь?
— Ребенок. Наш сын! — расхохотался он. — Куда ж она от него денется? Ведь он-то не из сна.
Я и верил и не верил. Я и сам могу такое загнуть — ахнешь! Но мне хотелось верить.
А тут пришла его жена. Унда. Она ходила в соседний магазин за покупками со своим трехлетним малышом. Смышленый парень. Когда я посадил его себе на колени, все пытался отвинтить с моего лацкана мой значок «Морфлот СССР». А уж по-английски бормочет куда лучше меня.
Красавица у Кундо жена. Я еще невольно подумал: наверное, тоже родом из Индии. Смуглая брюнетка. Правда, не знаю, бывают ли у индусов такие голубые глаза.
Вскоре мы тепло расстались и разошлись. Свой значок на прощание я, конечно, презентовал мальцу.
Удивительная история… Не уверен даже, сумел ли в ней разобраться бы сам Шерлок Холмс. Наверняка бы голову сломал. Как он говорил: «Эмоции враждебны чистому мышлению…» — в повести «Знак четырех». Ошибочка: выходит, что не всегда. И там же: «Каким бы простым поначалу ни казался случай, он всегда может обернуться более сложным!» Не помню дословно, он еще утверждал: странно не то, про что мы узнали, а то, что нам пока неизвестно. Я возвращался на метро в порт — неказистая у них подземка, сразу видно, самая старая в мире, — и все вспоминал, как Унда, тепло взглянув на мужа, якобы невзначай заметила: «Я к нему очень привязана». Но тут я больше согласен с ним — насчет самого надежного якоря. Достаточно увидеть, как она смотрит на сына.
Вот во многих сказках говорится о добром молодце, который жену себе за семью морями, в тридевятом царстве нашел. А мой Кундо не где-то, — во сне отыскал!.. Вы спросите, почему я все-таки поверил ему? Когда он знакомил с женой и она протянула мне свою тонкую руку, манжет ее блузки соскользнул с запястья.
Там был выжжен знак: кружок, разделенный на пять секторов. Нарочно себе такого никогда не делают.
Одно только не дает покоя: кто там победил и победил ли?.. Я думаю, те, кто надо. Тому пример — Кундо.
Не помню, кто из великих заявил, что мы ленивы и нелюбопытны. Все спехом, бегом! Нет бы остановиться, оглядеться, задуматься. Сколько вокруг прекрасного и загадочного! До меня тоже не сразу дошла ошибка: мол, на бегу за то же время вроде бы больше увидишь. Да только чего? Куда гнать-то: на скорости даже пейзаж за окном смазывается.
Вспоминаю знаменитый Лувр — наш «Богатырь» стоял в Гаврском порту и нас возили в Париж на длинном автобусе, — в том музее иные посетители от картины к картине носятся, стараясь побольше впитать прекрасного. А я как встал перед «Джокондой» Леонардо да Винчи, так все два часа на картину смотрел сквозь пуленепробиваемое стекло и очень много понял… Сколько споров вокруг этой «Моны Лизы»! Утверждают, что именно Мона Лиза, жена флорентийского купца Джокондо, послужила моделью художнику. Чепуха. Здесь не какая-то определенная женщина нарисована. Наверное, тот вандал, который покушался когда-то на жизнь картины, соображал, в чем вся суть. Лично я полагаю, что великий Леонардо вообще был человеком из будущего. Ведь не кто другой, как он, парашют изобрел, когда и воздушных шаров даже не было. А уж про остальные его чертежи и проекты умалчиваю.
Нагородили по поводу знаменитой картины разные искусствоведы ворох небылиц. И все без толку. Не дали себе труда подумать как следует. А ведь если вглядеться, на картине есть все: и земля, и вода, и воздух, трава есть, лес, скалы, болота и вроде бы человек. И этот вроде бы человек — женщина, и она будто бы загадочно улыбается. Даже если она и беременна, как предполагают иные ученые, то она родит Человека. Неужели нельзя понять?.. Не бегите, постойте!.. Снимите шапки — да ведь это Земля наша, планета родная со своей природой. Мать-Земля, самая гармоничная на свете, улыбается нам с материнской грустью, отдавая всю себя как жизнь и уже понимая, что с ней мы сделаем: и с самой жизнью, и со всей природой. В то же время она загадочна и хитра, скрывая великое множество тайн. Она проницательна и так же пристально разглядывает зрителей, как и они ее. У величайшего изобретателя всех времен и народов, Леонардо да Винчи, нет в картине ни плотин на реках, ни ударного лесоповала в рощах, ни автострад, ни воздухоплавательных аппаратов. Все это еще придет в спешке с временем. А на картине пока беспредельная, вне времени доброта и такая же прозорливая грусть. Если бы сама Земля захотела нарисовать автопортрет, он был бы именно таким. А он такой и есть. Может, она нарисовала себя руками гениального художника. И если постоять перед полотном еще и еще, то увидишь, что картина — живая, откроешь у все про все понимающей гостеприимной Земли и иронию, и космический холодок. И руки у нее сложены — потрудилась на славу, все сделала, все готово, ни-че-го-шень-ки не надо переделывать в этом идеальном мире.
