— Ша! — гаркнул Шкворень, возвращаясь в командирское кресло. Он уже придумал, что надо делать. — Стажера Матюхина в рубку! — рявкнул он в переговорную трубу.
В ответ из трубы вылетело облако пыли и раздалось носоглоточное «есть!»
Запах щей кружил по рубке, раздражая вкусовые сосочки капитана. Капитан стоически крепился и шевелил усом.
Сидевший в теплых недрах пульта полуразумный силурийский клоп Феофан, однажды занесенный сквозняком в недра звездолета и недурственно в оных обосновавшийся, втянул в себя два миллиарда молекул запаха. Демонически расхохотавшись, клоп вылез из щели и забегал среди клавишей и тумблеров.
Глаза капитана удивленно расширились и полезли на лоб, сминая брови. Рука его стала лихорадочно хватать несуществующий у левого бока эфес бластера. Бластер был у правого бока. Среди кнопок бегал мерзкий насекомый — так говаривал дед Шквореня, в бытность свою ассенизатор при холерных бараках — что было чудовищным нарушением всех правил гигиены, а главное — субординации, так как касаться ногами пульта было привилегией исключительно капитана Шквореня.
Кухонные запахи пробудили в клопе дикие инстинкты, восходящие, видимо, к древней инсектоцивилизации, проигравшей борьбу за планетарное доминирование человеку. Все знают этот шедевр, висящий в Третьяковке слева от входа между ночной амфорой Патрокла и чучелом пришельца, препарированного по ошибке на заре первых контактов: художник Репей Коврига, батальное полотно, 6x9, позолоченный багет, недорого. «Апофеоз инсектоцида». Крошечный, коленопреклоненный дрожащий клопик, жалобно глядит вверх, а над ним на фоне неясных далеких руин и столбов дыма, восстает из-за горизонта громадный, попирающий землю человек с веником из стеблей клопогона мусорного в руке.
Клоп начал точить зуб.
— Покатаюся, поваляюся, Кешкиной кровушки попивши, — бормотал он скороговоркой о своих каннибальских замыслах.
Капитан, цепляя носком правого ботинка пятку левого, стащил его и двадцатью двумя точными ударами по кнопкам наголову разбил наглого клопа. Брызнул дорогой одеколон. «Впрочем… — Шкворень принюхался. — «Шипр», что ли? Вырождаются кровососы. Раньше все больше курвуазье был, или, на худой конец, бренди».
Шкворень с довольным видом рухнул в застонавшее кресло и цыкнул зубом мудрости. Он положил ноги на пульт и стал шевелить пальцами ног, одновременно корча страшные рожи в потолок. Вот так, вот так!
Автопилот, чьи камеры смотрели и внутрь рубки тоже, знал могучую неуправляемую натуру капитана и пока терпел это безобразие.
А тем временем звездолет рассекал Вселенную. В связи с этим у него кончалось топливо. Поэтому Никодима Шквореня взяла тоска. И тогда он запел на всю ивановскую:
— Замучен тяжелой неволей!..
Шкворень нахмурился и замолчал.
«Нельзя же так! В самом деле, надо взять себя в руки», — подумал он и неожиданно вслух продолжил:
— На обед обычно подавали тушеные мозги с горошком. Шкворень гулко глотнул, снял ноги с пульта, нервно забарабанил пальцами и, чтобы отвлечься, стал рассуждать логически: «Чьи мозги? Кто обедал? Что подают «необычно»? Что ел… э-э… о чем думал тот, чьи мозги теперь подают? Ничего же не понять!»
— Звали, капитан? — раздался за спиной жизнерадостный голос. Капитан, забыв убрать с лица очередную рожу, обернулся. Стажер Матюхин, по прозвищу Недолей — так его окрестили после трагического вмешательства непредсказуемой гравитации системы трех солнц в процесс разливания некоей субстанции по рюмкам, — поперхнулся и схватился за косяк. По его лицу (я имею в виду, конечно, стажера, а не косяк) сменяя друг друга, пронеслись несколько выражений, как то: гримаса атавистического ужаса, неописуемое желание бежать за валерианкой и бромом, извиняющаяся улыбка вроде «я ошибся дверью», ответная рожа и, наконец, готовность к любым приказам и уставной оскал типа «гы».
В общем, парень справился.
Капитан мрачно сообщил:
— Для тебя есть задание. Топливо на исходе. Реактор пуст как… как я не знаю что.
Нашарив каблуком нужную кнопку, капитан вдавил ее в пульт вместе с соседними. Вспыхнул экран.
— Смотри сюда, тараканья немочь, — попросил он. Стажер преданно вытаращился. Панибратская манера капитана общения с техникой его восхищала.
На экране среди звезд кувыркалась шишковатая картофелина.
— У нас по курсу загадочный объект Синяк № 2. Заметь, не фингал, не гематома, именно синяк. Похоже, это астероид. Усек? Не рубероид, не анероид и не гиперболоид. Произведи разведку на предмет наличия топлива. Напоминаю, нам нужен алямезон. Уловил? Не лямбда-зонд, не патесон и даже не франкмасон, а именно алямезон. Ну, — он посмотрел в вытаращенные далеко по Уставу глаза Матюхина, — все ясно?
— Все!
— Что все?
— Ясно!
— Тогда исполняйте.
Стажер лихо козырнул (капитан едва успел увернуться) и вдарил галопом по коридору. Как лошадь, ей-богу!
Капитан не удержался и состроил одну из своих коронных рожь — рачий глаз, на что киберпилот совсем обиделся, корабль вильнул и пол ударил капитана в лоб. Мнемодатчик пробубнил: «Гиена ты, Шкворень, вот и все».
И голодный киберпилот отключился.
Капитан не обратил на это внимания. Он знал, что в электронный мозг корабля вмонтирована чья-то занудная душа, впрочем, довольно честная и работящая, а главное — отходчивая. Через час все обиды будут забыты. Душа эта была любопытной и в свободные от работы часы почитывала в корабельной библиотеке «Жизнь животных» Брема. Почему не рыб или насекомых — неизвестно, но звериные эпитеты сыпались из динамиков обильно. Причем упоминание фауны было отнюдь не только в ругательном контексте. Желая похвалить, корабль мог ласково назвать капитана Шквореня орлом двуногим, или, скажем, моллюском жемчуженосным.
— Синяк № 3, — прокряхтел капитан, прикладывая ушибленное место к похолодевшему автопилоту.
Шкворень поднялся, оттолкнувшись от подлокотников кресла, и легко прошелся по рубке, почесывая спину стволом бластера и сладостно приговаривая:
— Ай, хорошо! Ух, замечательно!
«Дело сдвинулось с мертвой точки. Вот теперь и поесть можно с чистой совестью, — подумал он. — И вовремя».
Тягучий звук проник под своды рубки. Звонили в электронную рельсу, призывая всех на обед.
Капитан Шкворень изящно выскользнул в коридор и споткнулся о гроздь невостребованных бананов. Гроздь шевельнулась и отползла на метр в сторону. Капитан в изумлении протер глаза и приписал увиденное начинающимся голодным галлюцинациям. А ноги уже сами несли его по липнущему к магнитным подошвам полу в широкие двери столовой. Туда, где за длинным столом под пятисотсвечевыми лампами потирали руки, предвкушая, говорливые братья по разуму — его экипаж, его семья. Они уже взяли в руки космические вилки с костяными ручками, они уже нервно разглаживают складки на старой фамильной скатерти, на которой раньше так много и вкусно ели и пили из тюбиков.
Капитан Шкворень цыкнул всеми зубами сразу и последние два метра коридора преодолел галопом. Впрочем, в столовую он вошел — даже не вошел, а вступил — степенно, как подобает капитану,
Все уже садились, а бортповар Федя Головоногов уже выбегал из камбуза с огромной кастрюлей макарон.
— Десять метров макарон заменяют курбульон! — каламбурил Федя.
— Опять макароны! — возмущенно завопил бортбиолог Рудимент Милашкин, бросая вилку. — У меня же атрофируются вкусовые сосочки.
— Да не волнуйся ты так, Руди, — лениво воскликнул планетолог Эрул Сумерецкий, потомственный гедонист и сибарит, со всех сторон разглядывавший свою порцию, очевидно, в тщетной попытке найти новый взгляд на осточертевшее блюдо. — Все кончается, даже макароны. Мда… Кстати, а где же щи? Я положительно обонял высокий запах кислой капусты. Эй, на камбузе!
— Это я мыл вчерашнюю кастрюлю, — стесняясь, объяснил Федя Головоногое, выглянув из-за перегородки. — Еще макарончиков, Эрик?
И осекся.
Сумерецкий поднял на Головоногова задумчивые, совершенно смотрящие внутрь глаза. Головоногое хорошо знал этот взгляд и начал отступать, на ощупь ища за спиной то ли опору попрочнее, то ли наоборот — дверь.
— Федор, не найдется ли в твоем хозяйстве вусе-пуэхаелинь? В крайнем случае — шуудабо-кинд-за? Замечательные, знаешь ли, приправы. Оживим эту анемичную лапшу!
Головоногов сорвался с места и с ужасом нырнул в свой закуток. Донесся удаляющийся звон кастрюль и затихающий отчаянный крик.
Планетолог беспрестанно доставал бортповара зубодробительными рецептами, не заботясь о том, что даже перечисление их составляющих может порой отбить аппетит у свежего человека.
— Если главное блюдо нехорошо, нас могли бы спасти закуски. Хотя бы камамбер а ля вьерж, — сказал себе под нос Сумерецкий, — в крайнем случае фуа гра с изюмом и яблоками, — голос его превратился в едва разборчивое бормотание, — а салат пантикапей — что может быть проще? Я даже не прошу шампиньоны в шерри или лимонную корзиночку с начинкой из брусники и хрена. Хотя бы канапушки, обыкновенные канапушки на маленьких остреньких шпажках!.. — Сумерецкий зажмурился. — Как я мог забыть, что к борщу обязательны пампушки! Классические ржаные и пшеничные, с чесноком, а также из творога с картофелем, пампушки рыбные, пампушки медовые с карамелью, японские рисовые пампушки моти, наконец!.. Пампушки — холодные закуски.
