Человек поднял глаза на Костю и ответил без малейшего удивления:
- Я Шамси Абазаров, урус-албасты. С шайтан-арба ходил. Твой товарищ тоже ходил. Там, - он махнул рукой вперед по ходу поезда.
Светка, услышавшая последние слова, а еще раньше уловившая мысли Грыма, пулей пронеслась мимо. Но ефрейтор уже топал навстречу, отчаянно матерясь и слегка подволакивая правую ногу.
- Светочка, будьте так любезны, - попросил он встревоженную даму, - там с поезда выпал такой маленький черненький таджик по имени Шамси. Так вот, его совсем не надо кушать! Ви будете смеяться, но он пришел до фрицев немного раньше!
- Уходим, - распорядился Костя, словно ребенка, подхватывая на руки 'маленького черненького', - там разберемся. У немцев скоро такой шухер начнется...
По лесу неслись минут десять. Потом сзади негромко, почти на пределе слышимости, бухнуло, через несколько мгновений раздался еще взрыв, изрядно приглушенный расстоянием и лесом. А потом начался такой грохот, что любая артиллерийская канонада позавидовала бы!
- До вагонов со снарядами дошло! - радостно заорал Яшка. - Слышь, Шамси, кирдык станции!
- Кисмет, - спокойно ответил таджик и поднял глаза к небу, одновременно пытаясь сделать руками какой-то жест.
Сделать это находясь в охапке у бегущего йети оказалось затруднительно, и Абазаров только еще раз повторил:
- Сектыш кысмет. Ай, хорошо!
Впрочем, его довольная физиономия говорила красноречивее любых слов.
Еще минут через пятнадцать выбежали к месту, где, отправляясь на операцию, оставили лишнее барахло. Яшка немедленно занялся готовкой, громогласно объявив о полезности регулярного питания. Случайно заметив брошенный на буханку хлеба взгляд таджика, Костя спросил:
- Шамси, ты когда последний раз ел?
- День, два, три... потом кушал, - ответил тот. И снова развел руками. Кысмет, мол, что уж сделаешь...
- Яшка!
- Не учите мене жить, - бросил одессит, - лучше поддержите продуктами! Братишка, ты служил где?
- Пехота слюжил, - вскинул голову Абазаров. - Сто восьмой стрэлковий дивизия слюжил. Генерал Маврычев камандир бил.
- А занимался чем? - поинтересовался уже Костя.
- Шурпа на весь рота делал, - гордо ответил таджик, аккуратно отламывающий кусочки хлеба от краюхи, отхваченной щедрой рукой Любецкого. - Лепешка пек. Лагман делал. Плов для целый батальон варыл! Сам комбат хвалил, говорил, таджикский плов - настоящий плов! Потом грязный шакал пришел. Комбат убыл. Лейтенант убыл. Сержант Свинарэнка тоже убыл. Все убыл. Шамси винтовка взял, стрелял. Много шакал убыл. Только патроны кирдык. Кисмет, - азиат пожал плечами, - Шамси лук дэлал, к урус пошел, домой пошел! День шел, седьмой шел. Везде шакал, урус нэт савсэм. Решил, не дойдет к урус. Умрет от нэмэц. Нога сильно болит. Видит станцыя, много шакал. Если шайтан-арба разогнать, балшой кирдык будэт. Не зря Шамси умрет. Полез на шайтан-арба. Кери хар! Шамси два шакал лук убил! Два зарезал, как баран! Яшка-джан приходил, станцыя балшой кирдык делал! Потом сказал с шайтан-арба ходи!
- А что с ногой? - поинтересовался Костя.
- Пуля ногу стрелял. Давно. Плохо нога. Халва пахнет. Кирдык Шамси.
- А ну-ка...
Таджик спустил штаны, обнажив бедро. Человек и йети уставились на крайне неприятного вида рану.
- И ты с этим пер туеву хучу километров, а потом на поезд прыгал? - выдавил Костя. - Железный мужик! У тебя же гниет всё. Считай, газовая гангрена на подходе, если не уже. Яшка, доставай аптечку! И сам работай, с моими пальцами только ампутации хорошо получаются.
- Таки да, - согласился Любецкий, - особенно немецких конечностей и до самой шеи. Терпи, братишка, больно будет!
Абазаров только кивнул и полностью снял остатки штанов.
Яшкины руки замелькали над раной, так же ловко, как несколько минут назад - над котелком. Впрочем, рот при этом не закрывался. К Шамси он, изменив своей вечной привычке, обращался исключительно на 'ты'.
- Таки тебе надо было до погранцов идти, а не до пехоты, - тараторил Яшка. - Не могу сказать плохого слова за полк, где раненые ротные кашевары эшелоны на гоп-стоп берут, но таки пограничники, это вам совсем даже другое дело. Братишка, до каких мест надо будет прийти в гости, когда наш Грым ампутирует последнему немцу его дурную голову, а мадемуазель Светочка засунет свой любимый огнетушитель в задний проход Гитлеру? Я таки хочу дойти до твоего уважаемого папы и сказать большое одесское спасибо за то, шо вырастил настоящего батыра!
- Нэправильна гаваришь, ака, - произнес Шамси слегка дрожащим голосом, - 'батыр' узбек гаварыт. Тоджик скажет 'пехлеван'. Я Зеравшан живу. У самых гор. Город Айни, слышал, брат?
- Таки нет, - чистосердечно признался Любецкий. - но это совершенно наживное дело. После войны обязательно сходим до ваших мест. Там же живут йети?
- Албасты ест. Только он не ходит к люди. Нэ любит.
- Я имею таких оснований полагать, что для нас он сделает исключение. Если ему это скажет сам Грым, а не какой-нибудь потомок мелкой лысой обезьяны. Я тебе скажу без второго разу, шо с ногой у тебя будет в лучшем виде. Как очень правильно заметил наш специалист по кардинальным ампутациям, железные люди не имеют такой привычки гнить заживо. Бывает, они имеют немного такой ржавчины, но это всегда можно поправить. Полежишь до утра, да пару дней тебя будут носить на руках, а потом ми будем иметь самого правильного кашевара на всем партизанском фронте. Таки фрицам сильно не повезло, шо они разозлили 'железного' Шамси.
30 июля 1941 года. Белоруссия. Первая реальность
Эшелон приближался, деловито постукивая колесами на стыках рельсов. Первыми неладное почуяли не часовые на въездном посту и не охрана на платформах эшелона. Самым бдительным оказался майор Остерман, комендант станции. В обязанности престарелого ветерана, еще юным фенриком травленного французским фосгеном в окопах Западного Фронта, совсем не входило встречать каждый прибывающий поезд. Но обожженные легкие майора давали о себе знать и через двадцать пять лет. Остерман при первой возможности выходил из тесного помещения комендатуры, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Терпкий аромат близкого соснового бора перебивал даже вонь нефтепродуктов и прочего креозота, в изобилии носящуюся в атмосфере...
Острый взгляд старого служаки тут же отметил слишком большую скорость приближающегося состава... Не исключалась возможность, что машинист-лихач просто форсит перед дружками, или перед прелестницами из женского персонала, и с минуты на минуту начнет торможение, но... В голове щелкнул неведомый переключатель из штатного в боевой режим... Рискуя сорвать горло, комендант заорал: 'Аларм!'. Сознание еще успело поставить маленькую отметку, что не было предупредительного гудка, который обязан звучать при въезде на станцию...
Но было поздно. Вернее, стало. На очередной развилке паровоз срезал стрелку и на полном ходу протаранил стоящий на параллельном пути эшелон с боеприпасами. Оба состава начали складываться, напоминая 'змейку', детскую игрушку, которую Остерман подарил внуку перед отправкой на фронт. Складывались медленно, словно бы нехотя... Переворачивались вагоны, пришпоренными лошадьми вставали на дыбы платформы, лениво заваливались еще движущие цистерны. Рассыпающиеся из ящиков снаряды окунались в лужи авиационного бензина. Бенгальскими огнями рассыпались искры, рождающиеся при ударе металла о металл...
'Это конец, - проволочила отнявшиеся ноги старая уставшая мысль, - сейчас вспыхнет. Неминуемо... Почему еще не полыхнуло? А вот, уже...'
Пламя взметнулось, заливая станцию. И в этот момент он увидел в самом центре бушевавшего ада паровоз. Старая заслуженная машина. Очень похожая на тех трудяг железных дорог Германии, что везли юного Остермана на его первую войну...
Паровоз, с появления которого все и началось, стоял нерушимой скалой. Волнующееся с обеих сторон море разъяренного металла и огня словно боялось прикоснуться к исполину. А может, разрушительное пламя Армагеддона боялось не паровоза, а человека. Того, что, по-турецки скрестив ноги, устроился на крыше будки и, с каменным лицом, что вызвало бы у Карла Мая приступ дежавю в связи с краснокожими, выпускал пулю за пулей в лежащую на боку цистерну, бывшую первой в уже несуществующим эшелоне. Истратив последний патрон, человек небрежно отбросил винтовку, встал на ноги и обвел возникший хаос довольным взглядом. Глаза странного человека на долю мгновения задержались на лице коменданта, и губы растянулись в улыбке.
Видимо, близость смерти до предела обострила чувства майора. Или, может, Провидение подарило на краткие мгновения неизвестные ранее способности, компенсируя скорую смерть. За крошечный промежуток времени Остерман успел понять всё, что хотел сказать этот человек. И пониманию вовсе не помешало то, что слова звучали не по-немецки, и не по-русски...
