И волк почуял его. Инстинкт хищника, пусть расслабленного и привыкшего к безопасности, никогда не дремлет. Сталин ощутил это, как дуновение пронизывающего февральского ветра, нырнувшего за пазуху. Ощутил, но не позволил себе остановиться. Пусть волк все видит.
Он видел неисчислимое множество портретов Принцессы Селестии. Их печатали и рисовали во множестве, украшая ими все, от понивилльских улиц до ратуш и цветочных ваз. Сталин знал черты этого растиражированного в миллионах экземпляров портрета так хорошо, что мог воссоздать любую мелочь. И все-таки увиденное потрясло его.
Принцесса Селестия была такой, какой он себе ее представлял. И в то же время — совершенно другой.
Очень высокая, какого-то невероятного, несуществующего в природе белоснежного оттенка, по сравнению с которым даже снег девственных высокогорных ледников показался бы грязным асфальтом. Огромные трепещущие крылья за спиной, при взгляде на которые отчего-то думается не о грациозности лебедя, а о хищной стремительности сорвавшегося с герба имперского орла. Грива мягких пастельных цветов, один взгляд на которую столь расслабляет, что хочется уткнутся носом в подушку, подобно маленькому жеребенку. И глаза. Неправдоподобно огромные даже для аликорна, они изливали в окружающий мир излучение особого рода, которое Сталин ощутил еще задолго до того, как приблизился к золотому трону. Проникающее, пронизывающее насквозь, жгучее — неисчислимое множество энергии, выплеснутое в загустевший воздух. Кажется, про излучение подобного рода что-то докладывали товарищ Иоффе и товарищ Курчатов, Лаврентий Павлович еще лично курировал проект… От взгляда королевской особы отчего-то самым неприятнейшим образом слезились глаза и першило в горле.
Держись, Коба. Это есть наш последний и решительный бой… Держись, развалина.
— Я думала, что помню всех гостей, которые почтили меня своим присутствием в светлый праздник Гранд Галопинг Гала. Но, кажется, некоторые гости оказались здесь неожиданно и без уведомления. Чем подарили мне дополнительное удовольствие.
Голос был звучен и чист, но при этом столь громок, что легко заглушил грохот оркестра. И столь нежен, что по телу разливалась сладкая истома. Этот голос был подобен глотку ледяной воды в пустыне. Не голос, а божественная музыка, на фоне который слаженный поток собственных мыслей начинает сбоить и фальшивить, как пионерский ансамбль на первой репетиции.
— Некоторые гости приходят точно в срок, Ваше Величество, — с достоинством ответил Сталин, — Им не нужны пригласительные. Просто… час наступает.
Оркестр смолк, отрывисто пискнув флейтой. Сталина заметили. Еще минуту назад он двигался в толпе, теперь же вокруг него мгновенно образовалось кольцо пустоты — царственные единороги торопливо пятились, лишь бы оказаться подальше от него. В их глазах была неприкрытая опаска. Сами не понимая, отчего, они отступали от невзрачного серого пони с курительной трубкой на крупе.
— Час наступает… — Принцесса Селестия склонила голову в величественном и в то же время прекрасном жесте, многоцветная грива мягко затрепетала на ветру, — Как верно сказано, Сталион. Очень справедливо. Действительно, час наступает, а против удара часов самого Рока бессильны даже сильнейшие, что императоры, что генералиссимусы.
— И принцессы, — тихо добавил он, — И они тоже.
Принцесса Селестия улыбнулась. Сталин ощутил, как пружинисто дрогнуло собственное сердце. В улыбке царственного аликорна не было того, что он ожидал увидеть. Страха, ненависти, презрения, алчности. Ничего подобного. Это была грустная улыбка белоснежного небожителя, очень уставшего в окружении позолоты и тончайших витражей. Улыбка Принцессы Селестии коснулась щеки Сталина теплой и мягкой ладонью, прошелестела в его седой гриве, прошлась по спине до самого хвоста.
Из глубин души, которые Сталин считал навсегда замурованными, засыпанными миллионами тонн песка и грунта прожитых лет, вдруг поднялось воспоминание, зыбкое, но удивительно осязаемое…
Сладкий воздух родного Гори, такой сладкий, что можно захмелеть, если вдохнуть слишком много. Шелест раскидистых крон. Запах табака и готовящейся еды. Бедная обстановка небольшой комнаты, даже унизительно-бедная. И печальное лицо матери, Екатерины Георгиевны. Оно бледно, и бледность эта болезненная, какая бывает от долгой непосильной работы. На нем улыбка, грустная улыбка уставшей женщины. Матери. Маленький Коба стоит перед ней, уронив голову, потому что эта улыбка жжет его, как ладан, по словам приходского священника, жжет чертей. Коба провалил вступительные экзамены в Горийское православное духовное училище. Это позор. Мать накажет его, рука у нее стальная и жалости сроду не знала. Но еще хуже этого грядущего наказания — грустная улыбка на материнском лице. Которая говорит — ты подвел меня, Коба. Ты, кого я люблю, опозорил меня. Ты сделал мне больно…
Усилием воли Сталин заставил себя вынырнуть из этого омута. Вот оно, оружие Принцессы. Первое, но не последнее. Она никогда не будет выглядеть жестокой. Даже верша свои страшные дела, она будет представать белоснежным агнцем, к которому не липнет грязь. Самое страшное зло в мире всегда творят такие агнцы…
— Приходить без приглашения невежливо!
Твайлайт Спаркл, конечно же. Устроившись на своем законном месте по правую руку от Принцессы, сейчас она была куда меньше похожа на усердную и немного застенчивую ученицу. Скорее, на дикую кошку, напряженно высматривающую добычу в высокой траве. Без сомнения, ее удерживала на привязи только молчаливая воля Принцессы. Наверняка достаточно едва заметного движения золоченого копыта — и Лучшая Ученица обрушит на голову наглеца настоящую бурю. А ее возможности Сталин знал.
— Он совершенно невежлив! — подтвердила Рарити с другой стороны, — Это сразу заметно по его манерам. Посмотрите, он ведет себя, как деревенский пони. Нескладный, грязный, невоспитанный… Фу! Мне противно даже находиться в одной зале с ним. Кажется, он него несет навозом, как от выгребной ямы! Интересно, что он ел в последний раз? Дохлую крысу?
В прошлый раз Сталин не успел рассмотреть ее — палуба падающего «Пони темного» не располагала к спокойному разглядыванию. Сейчас же у него было время. Он подметил грациозную позу, завитую с большим старанием фиолетовую гриву и бессчетное множество украшений на фоне белоснежной шерстки. Каждое из украшений было, без сомнения, произведением искусства, а их сочетание порождено изрядным вкусом хозяйки. Но Сталин лишь поморщился. Огромные драгоценные камни, заточенные в сверкающие оправу, не впечатлили его. Истинный вкус заключен в простоте. И все, что ставит целью демонстрацию внешней вычурности, на самом деле призвано лишь скрыть пустоту содержимого. Но здесь пустоты не было. Была злость, было нетерпение, была кровожадность. Эта усыпанная украшениями эффектная пони хотела его смерти, и не скрывала этого. Огонь ненависти в ее глазах горел ярче граненого бриллианта.
На фоне своих визави Принцесса Селестия выглядела средоточием терпения и доброты. На Сталина она взирала с ласковой укоризной, как на непутевого сына, который наделал глупостей и наломал дров, но который всегда останется в ее сердце. И от этого фальшивого тепла хотелось сплюнуть на дорогой паркет бальной залы.
— Зачем же ты пришел, гость? — ласково спросила Принцесса, — Ты желаешь присоединиться к нам на Гранд Галопинг Гала и своим присутствием подчеркнуть наше единство в дружбомагии?
— Нет, — сказал Сталин, — Я желаю сделать то, что трудолюбивому народу Эквестрии следовало сделать давным-давно. Снять жестяную корону с головы зарвавшейся кобылы, которая пьет кровь из своих подданных. И отшлепать ее по королевскому крупу.
Толпа вокруг Сталина дрогнула. Высокородные единороги — сложные прически, монокли, парча и бархат — зашипели от злости, и ненависти в этом звуке, что прошелся от одного конца бальной залы до другой, было больше, чем в шипении умирающей сколопендры.
— Понивильское отродье!
— Безрогий хам!
— Чернь, моя дорогая, всего-навсего чернь…
— На плаху мерзавца!
— Что? Этот, с позволения сказать, мерин…
— Позвольте, кажется, его кличут Сталионом…
— Голову! Рубить!
— Ах, эти бунтари в чем-то очаровательны, разве нет?… Этот романтический ореол… Впрочем, он, конечно, невероятно дурен своею внешностью. А манеры!..
Сталин лишь покачал головой. Оскорбления и брань отскакивали от него, как снаряды отскакивают от лобовой брони могучего танка. Если влез в гнездо змей, не жди, что они начнут петь по-соловьиному…
— Как интересно, — звучно произнесла Принцесса Селестия, ничуть не смущенная его словами, даже, кажется, всерьез заинтересованная, — Снять корону? Ты удивил меня, признаться. Я думал, твое нелепое учение, которое ты называешь «коммунизмом», опирается на логику. Но где же логика в твоих безумных рассуждениях? Ты уже один раз пытался сорвать с меня корону. Напомнить, чем окончилась эта безрассудная глупость? Ты схватился с моей Лучшей Ученицей, и она легко одолела тебя одним копытом. К счастью или сожалению, ты уцелел. И вот теперь… — Селестия сделала многозначительную паузу, — Теперь ты самонадеянно возвращаешься, чтобы бросить вызов лично мне. Зная, что твоя душа испорчена тленом «коммунизма», я не пытаюсь апеллировать к твоим чувствам, лишь к логике. Ты все такой же старый жеребец, бессильный и не имеющий никакой поддержки. И ты явился в королевский дворец, нагло и цинично. А ведь здесь не только моя Лучшая Ученица и моя добрая подруга Рарити. Здесь — Стража Принцессы. Здесь — «Вандерболты». Здесь — тысячи единорогов, которые могут насадить тебя на свои золоченые рога быстрее, чем ты успеешь спеть хоть строчку из своего пафосного «Интерпонициала».
