— А что, топтать — это идея, — проговорил Пыжас, охорашиваясь.
— Вот и займитесь, — огрызнулся капитан. — Болтаетесь без дела.
— Болеть надо больше, — спокойно возразил Пыжас. — Шучу.
— А что, капитан, — невнятно спросил биолог Милашкин, орудуя во рту титановой зубочисткой, — топлива еще нет?
Шкворень только поглядел на него.
— Молчу, молчу! — Милашкин отступил за сейф и стал решать логическую задачу: топливо кончилось, но появились мухи. Что делать?
Неожиданно биолог издал невнятное восклицание и, придерживая рукой кепи, невероятно длинными прыжками умчался за стаей мух.
— Мухолов, — процедил капитан презрительно. — Мух, видите ли, он не видел.
Дело в том, что после того, как полвека назад дед Шквореня сводил любимого внука на свою работу в холерные бараки…
Покосившись на Пыжаса, сидящего в кресле и невозмутимо мерившего себе пульс, капитан надел громадные ботинки от скафандра высшей защиты, похожие на недоразвитые бульдозеры, и начал топтать оставшихся мух, платочком смахивая их со стен и столов.
Коридор задрожал — приближался тяжелый топот. Несколько голов на разной высоте — от плинтуса до притолоки — возникли в приоткрытой двери. Это собрался штаб. Штаб остолбенел, не решаясь войти. Тут же поползли сплетни.
Заведя одну руку за спину, изящно взмахивая платочком, капитан кругами двигался по рубке. Что-то с треском лопалось у него под бронированными подошвами.
Штаб переглянулся.
Быстрее всех сориентировался прогрессор Мокасин Карамора. Он проскользнул в каюту. Притоптывая левой в такт капитану, но по причине отсутствия носового платка просто щелкая пальцами на манер кастаньет, он сделал круг и как бы невзначай спросил:
— Капитан, а что случилось? Кто-нибудь умер? Почему вы пляшете качучу?
— Да что ты, Мак! — страшно прошипел от дверей планетолог Эрул Сумерецкий. — Он же танцует русского.
Внезапно рубка наполнилась хриплым ревом и сиплым рычанием, вперемешку с замысловатыми ругательствами, смысл которых сводился к следующему: отчего же вы до сих пор стоите в этих замечательных дверях, горячо ожидаемые гости? Пришедший было в себя автопилот вновь с ужасом погрузился в беспамятство. Тем более, что датчики сообщали, что топлива как не было, так и нет.
Слова капитана подействовали. Во всяком случае стало ясно, что не только никто не умер, но и сам капитан жив-здоров.
— По местам! — весело гаркнул Мокасин Карамора, предупредительно заняв место подальше от капитана.
Все разом рванулись в рубку. Но тут случилось непредвиденное. Двери звездолета не были рассчитаны на передвижение по коридорам «свиньей», то есть клином, и потому команда застряла в дверях. Все бешено работали ногами, но с места не двигались. Капитан потерял дар речи, смотря на это безобразие, на это не достойное взрослых людей мальчишество, и начал медленно раздуваться, как рыба-шар. Глядя на него, в глазах штаба рос ужас перед следующей вспышкой гнева здорового капитана. Локти и пятки заработали усерднее. Косяк затрещал. Ковровая дорожка улетела далеко в коридор. К ногам капитана покатились оторванные пуговицы, полетели пряжки, какие-то пружинки.
Капитан взбесился:
— Доколе я буду глядеть на это безобразие?! Кучу-малу извольте устраивать в Музее внеземных физкультур, дети панспермии!
Если капитан раздувается в шар — это очень плохо, значит, дела совсем никуда, что будет с виновником — лучше не знать. Но если капитан упоминает процесс сотворения жизни, сформулированный одним продвинутым греком три тысячи лет назад…
Штаб это знал.
Кто-то упал внутрь рубки вместе с косяком, проход сразу расширился, и все влетели в помещение, мигом рассевшись за столом. Упавший был поднят, оторван от косяка и сунут на свободный стул — поближе к капитану.
— Дела наши хуже некуда, — мрачно начал капитан Шкворень, обводя всех взглядом, словно маяк пучком света шарил в ночной бухте. — Топлива нет. Корабль заражен мухой восьминогой морозоустойчивой. Я топтал их ногами, но покажите мне хотя бы одну дохлую муху!.. Они оживают, они плодятся, как многоточие при запавшей клавише. Уже есть потери. На, — он заглянул в телеграмму-молнию, — двадцать пять лет прервана связь с планетой Яй-хо. Их посол отбыл на родину. — Капитан скрипнул зубами. — Вместе с сейфом, подлец! И я спрашиваю вас: «Как нам быть? Чем бороться?»
— Травить их макаронами, — брякнул в забытьи штурман Пузиков, добрейший человек, известный гурман, камбузотер и подливало. Это он оказался рядом с капитаном.
Несмотря на внешнюю мягкотелость, штурман был асом своего дела. Несколько лет назад он совершил аварийную посадку в жаркой пустыне Монголии. Корабль практически разрушился, врезавшись в древнее кладбище динозавров. Сбежавшиеся к месту аварии местные жители в ужасе замерли. К ним из дымящейся воронки, шевеля и расталкивая исковерканные куски титана и гигантские поломанные ребра, медленно и страшно выбрался покрытый сажей толстый черный человек — только белки глаз и зубы сверкали. Рука человека сжимала гигантский окаменевший мосол. Сначала его приняли за страшного духа Бабламырка, пожирателя костей титанов, но вскоре все прояснилось. За проявленную храбрость штурмана напоили кумысом и дали уважительное прозвище Черный-Пузиков. Или, по-монгольски, Кара-Пузиков.
Капитан нервно дернул усом:
— Посерьезнее, Владислав. Кстати, ты поел?
— Прости, Кешенька, сорвалось, — смутился Пузиков. — Но раз ты прямо ставишь вопрос… Да, поел, но эти макароны… Сегодня мой желудок не смог исполнить великолепную арию, а проскрипел жалкие страдания.
Гений Переделкин прослезился и полез за записной книжкой: «Таланты, кругом одни таланты. Труд и только труд!»
— У нас есть яды, — скучным голосом сказал начальник хозчасти Псой Карлович Кербер-Тявкин. — Дубарь, чмоген, упсин, соус хреновый…
Штурман Пузиков вздрогнул, как гончая, услышавшая звук рожка.
— Прошу прощения, — сказал Кербер-Тявкин и перекинул пару страниц в роскошном замшевом блокноте, — соус не сюда. Вот. У нас есть кое-какое оружие: долбайдеры, карачуны, автоматы Кондратия, разрядники Святого Витта, а также разные выкидухи, залепухи, плюхи. Мы не военный корабль, капитан, — он томно глянул на мрачного Шквореня. — Все это — средства индивидуальной защиты.
Капитан кивнул:
— Ясно. Бортинженер!
Жужелицын кашлянул, пальцем погладил Парсека, доверчиво прикорнувшего у него на плече.
— Полуразумный земной станок безопаснее разумного чужого.
— Понятно. Что скажет наука?
Ксенолог Нахиро Умора осторожно сложил ладони подушечками пальцев и мягко заметил:
— По всей видимости, это не разумные существа. Но тест на разумность чисто человеческое изобретение — он может ошибаться. Разве мы хотим повторения «казуса тушки-и-чучела»?
Конечно, вторично такого галактического позора для Земли никто не хотел. До сих ученые не могут понять, куда делась цивилизация, чей представитель попал в конце концов в руки земного таксидермиста. Полагают, что вся она целиком бежала в другой сектор галактики, ужаснувшись соседству с жуткой расой, где первого встречного Чужого, не здороваясь, подстреливают, как куропатку, чтобы затем, основательно выпотрошив и приготовив с овощами, выставить чучело в музее с табличкой «Рукобрюх двуногий». Но кто виноват, что несчастный Чужой как две капли воды был похож на обычного кенгуру, а у космонавтов как раз подходили к концу запасы белковой пищи?
— То есть вы предлагаете подождать?
Умора кивнул:
— Да. Вызвать специалистов, разработать тщательный план, провести серию экспериментов. Я уже составил список, к каким организациям и специалистам мы должны обратиться. — Он достал свиток в виде большого рулона.
— А вот сожрут они вас, даже нечего будет соломой набить, — заметил планетолог Эрул Сумерецкий, умудрившийся вольготно расположиться на стуле, словно сидел в кресле. — Они бросаются на все, что видят.
Глаза штаба тревожно забегали. Придавленные ботинком капитана мухи на полу рубки начинали шевелиться.
— Похоже, они и воздухом питаются, — вполголоса сказал Жужелицын, кивнув на манометр в длинном ряду приборов, опоясывающем рубку.
Все посмотрели на подрагивающую стрелку. После каждого вздрагивания стрелка чуть-чуть сваливалась влево. Туда, где в конце шкалы был нарисован большой красный нуль и какой-то остряк приписал: «Надо было выбирать небиологический путь».
— Ваша работа? — рыкнул капитан, подозрительно глянув на Переделкина.
— Нет, что вы! — горячо отрекся Гений, в глубине души испытав укол ревности к неизвестному автору: «Какая смелость мысли, какой неожиданный поворот! И где? Не в романе, не на холсте — на манометре!»
Посмотрев на гигрометр, Переделкин, стесняясь, представил, что стрелка его уперлась в ограничитель справа и мысленно приписал: «Я двоякодышащий. А ты?»
