– Ну, вот и хорошо, – успокоилась теща. – А то ты сразу из всего делаешь трагедию. Только вот за подъезды, я слышала, сейчас платят очень мало. Может, еще что-нибудь поищешь? Сам говоришь, времени у тебя теперь будет много. Ты вот что, попробуй заниматься с детьми. Говорят, это очень выгодно. Повесь объявление возле поликлиники, там всегда много народу.
– Это, конечно, идея. Но я совершенно не знаю здешнюю школьную программу. Надо будет все разузнать. И вообще, я надеюсь продолжать работать по специальности.
– Одно другому не помешает. Я свяжусь со знакомыми, выясним, кто у нас преподает в школе и тебе все расскажут.
– Э, Татьяна Самуиловна, это конечно все хорошо, но мне придется много заниматься в это время. Я хочу изучить пару новых систем, на которые сейчас возможен спрос, и не смогу работать круглые сутки. Я как раз прикинул, что договорюсь на два-три подъезда, не больше. Мне нужно будет много заниматься. Поймите, в моей специальности никак нельзя отставать, иначе я точно не найду работу.
– А на что мы будем жить, пока ты занимаешься? – с издевкой в голосе спросила теща. Мол, знаем мы тебя, запрешься у себя в кабинете, уткнешься в экран и плевать тебе на семью.
– Вот об этом я и хотел поговорить. По-моему, Веронике пора выйти на работу.
– Ага, Веронике на работу. А ты будешь сидеть дома перед компьютером! И что же, по-твоему, она должна делать? Подъезды мыть вместо тебя?
– Не вместо меня, а вместе со мной. Если она станет работать со мной вместе, то это будет очень удобно. Я видел, как работают вдвоем, получается очень быстро. Можно будет взять не по два подъезда на каждого, а сразу пять или даже шесть, и мыть их вдвоем. Это тяжело, на зато мы сможем продержаться, пока я снова не устроюсь на нормальную работу. И, главное, что квартира тогда точно останется за нами.
Повисла пауза. Вероника поднялась с дивана и подошла к кухонному шкафу. Она демонстративно достала оттуда сердечные капли и стала капать в стакан, считая вслух. Отсчитав сорок капель, она добавила воды, выпила, со стоном опустилась на стул и несчастным голосом произнесла.
– Мама, я так больше не могу. Объясняйся с ним сама.
И теща объяснилась. Я никогда не попадал под артобстрел, когда по окопам лупит батальонная артиллерия. Но думаю, что это не страшнее того шквала, который обрушился на меня. Теща не баловала меня разнообразием. В десятый, если не в сотый раз за мою семейную жизнь, мне объяснили, что я просто дерьмо, что я искалечил жизнь ее дочке и себе самому. Я узнал и другие, не менее познавательные факты о своем характере и образе жизни. Когда обстрел начал утихать, я попросил тещу перейти непосредственно к самой теме.
– Ладно, я – последнее дерьмо, и во всем виноват я один. Но почему сейчас Вероника не может пойти работать? Почему я всю жизнь должен содержать ее один?
Теща захлебнулась от возмущения. Затем, наконец, сформулировала. Предельно емко.
– Она твоя жена. Она с тобой спит. Этого тебе не достаточно?
Теперь захлебнулся я. Внутренне я кипел, и ответ был готов немедленно сорваться с языка. Но воспитание все же не позволило. Последним усилием воли я захлопнул открывшийся было рот, и молча ушел в свою комнату. Уселся в кресло и одним глотком опорожнил стакан с согревшейся колой. Во рту тут же появился привкус хозяйственного мыла. Я достал сигареты и закурил. Нахлынули воспоминания.
За время нашей семейной жизни Вероника не работала ни одного дня. Как-то не принято было в их семье поднимать вопрос о ее работе. Она просто не работала, и это считалось само собой разумеющимся. До замужества Вероника успела отработать полтора месяца. Она набрала этот стаж на одном швейном гиганте, куда ее распределили после окончания института.
Да, у нее была профессия. Какая же талантливая девочка из приличной еврейской семьи не имела в СССР высшего образования? Вероника окончила институт легкой промышленности, по специальности «модельер верхней одежды». Обычно считается, что это – золотое дно, а не специальность. Но дело в том, что кроме специальности, есть еще и специализация, которая и определяет будущую область работы модельера.
Специализация у Вероники была очень узкая: дизайнер мужских галстуков. То есть, человек, который создает рисунки для них. Дело тонкое, здесь должны сочетаться и способности художника, и специальные технологические знания. Галстук – это вам не бумага и не холст. Каждый материал требует своего рисунка. То, что смотрится на натуральном шелке, на лавсане выглядит бесцветно. Для шерстяных тканей нужны совершенно иные узоры.
Художник может рисовать один и тот же пейзаж годами. В дизайне одежды все сложнее и, главное, переменчивей. В отличие от пейзажей, требования моды меняются быстро, и надо восьмым, девятым или специальным тридесятым чувством угадывать будущие тенденции. Поэтому настоящих мастеров единицы. Специализация эта считается жутко престижной. Дизайнер галстуков – элита среди модельеров одежды. К сожалению, элита эта исчисляется дюжиной специалистов по всему миру. Остальные, как и моя Вероника, могут только гордо называть свою профессию. Спрос на специалистов такого профиля, мягко говоря, невелик.
И вот после окончания института Вероника по распределению попала на швейную фабрику. Начальник отдела кадров, человек со своеобразным чувством юмора, ознакомившись с ее делом, отправил молодого специалиста на работу по специальности. Он учел ее весьма узкую специализацию. В общем, назначил он мою Вероничку мастером в цех, шьющий галстуки. Пионерские галстуки. То есть, треугольники из ярко красной материи, которые повязывали на шею школьникам. С формальной точки зрения это были все же галстуки, и отказаться ей было невозможно.
Порой я сочувствую Веронике, когда начинаю задумываться о том, какое потрясение пережила бедная девочка, оказавшись в этом цеху. Воспитанная на престижных выставках модных художников и элитных показах мод в Доме Моделей, она оказалась в обычном производственном цеху с его шумом, вонью, грязью, матом, пьянством и прочими непременными атрибутами производственного процесса. Пережитый ею шок оставил впечатление на всю жизнь. С тех самых пор Вероника испытывает непреодолимое отвращение к любой работе. Промучившись в цеху полтора месяца, Вероника просто перестала ходить на работу. На звонки домой из отдела кадров отвечала ее мама. Через некоторое время звонки прекратились.
Здесь, в Израиле, где галстуки не носят даже члены парламента, Вероникины профессиональные знания по уровню востребованности оказались в самом конце списка: между шахтером угольного разреза и водителем снегоуборочной техники. Остальные виды работ, начиная от несложной, но приятной должности секретарши, и кончая тяжелой, но более выгодной работы кассирши в супермаркете, по-прежнему отторгались ее организмом.
Первые годы в чужой стране, как водится, были тяжелыми. Пока я прошел череду языковых и профессиональных курсов, без которых невозможно устроиться по специальности, пока после множества обманов и разочарований нашел настоящую работу, прошло несколько лет. Однако все мои попытки уговорить Веронику тоже пойти работать, были безрезультатны.
В качестве доводов против ее работы приводились следующие: слабое здоровье, что сразу исключало любую физическую работу; неспособность рано вставать (это если работа начиналась рано); опасность позднего возращения домой (о тех работах, которые заканчивались поздно); приставания хозяина к беззащитной женщине (небольшие офисы или магазины) и прочее.
Когда я напирал особенно сильно, внимание дискутирующих ненавязчиво переводилось на меня. Мне ставили в пример мужей каких-то таинственных знакомых, которые работали на престижных должностях в государственных учреждениях или в крупных частных фирмах. Если верить теще, они зарабатывали в десятки раз больше меня. При этом они с удовольствием помогали своим неработающим женам по домашнему хозяйству. Дискуссия заканчивалась восклицаниями типа «Научись сам зарабатывать сначала!» или «Сам ничего не может, а жену на панель посылает!».
Сейчас из-за стены доносились рыдания Вероники и низкий успокаивающий голос Татьяны Самуиловны.
– Что теперь будет? Что теперь будет? – причитала Вероника.
– Успокойся, ничего страшного не произошло. Он просто перенервничал. Ты же знаешь, у него неустойчивая психика. Он сейчас пошумит, покричит и успокоится. Ты сегодня очень правильно сделала, что не стала с ним спорить.
– Зато теперь ты с ним поцапалась.
– Я должна была поставить его на место. А то он совсем зарвался.
– А вдруг ему все это надоест и он уйдет?
– Куда он уйдет? Он абсолютно неприспособлен к самостоятельной жизни. Он уже давно не может жить один без нас.
– А вдруг уйдет? Я что, в тридцать пять лет должна искать нового дурака, который будет меня содержать? Мама, я боюсь. Нельзя было на него так кричать.
