— Бери, Паша! — сказал он. — Это казахи прислали. Бери и дальше рассказывай!
Так, попивая чай и разжевывая сухие фрукты, продолжил Добрынин свой рассказ. Рассказал про «кожаную» книгу, про танк с замерзшими танкистами, про жизнь в геологической экспедиции.
Потом замолчал. Странным показалось, что вот прожил он где-то на Севере столько времени, может, два года, может, больше, а все, что с ним присходило, за какие-то сорок минут рассказал. Но потом спохватился народный контролер, вспомнил, что про поезд «разноглазого» еще ни слова не сказал. И тут же решил про вино не говорить. Лишь вкратце о том, как доехали. Вдруг про помощника своего вспомнил. Разволновался, рассказал об урку-емце товарищу Тверину, Тверин долго молчал, размышляя.
— Глупо ты сделал, Паша! — наконец выдохнул он. — Мы и в мирное время никого без специального пропуска в Москву не пускаем, а ты так в военное время сделал… По нему что, сразу видно, что он не русский?
— Нет, не сразу… — упавшим голосом ответил Добрынин.
— Ну, знаешь, сам я тут сделать ничего не могу, но давай попробуем кое-что другое…
Добрынин с готовностью кивнул.
Тверин поднялся из-за стола, выглянул из кабинета и сказал что-то охранявшему его красноармейцу. Вернулся за стол.
— Сейчас придет один солдат… — пожевав землистыми губами, сказал товарищ Тверин. — Может, он что придумает… Только ты ему сам все расскажи.
Минут пять после этого длилось в кабинете молчание. Наконец, в кабинет без стука зашел красноармеец. Лицо его показалось Добрынину знакомым. Словно он его уже видел, и даже разговаривал с этим человеком.
Тверин пригласил солдата сесть за приставной столик как раз напротив народного контролера.
Рассказал Добрынин красноармейцу, в чем дело. Тот задумался, попросил описать еще раз встречавшего их военного. Потом сказал:
— Ну шо, опробую, но тохда надо будет продухтами платить…
Добрынин кивнул.
— Пошел я… —оказал красноармеец и свободной походкой вышел из кабинета.
— Сделает! — кивнув вслед ушедшему солдату, сказал товарищ Тверин. — Он тут недавно тещу мою спас… вот только жену не смог выручить, а так он много может…
— А это не он раньше милиционером был? — припомнил наконец народный контролер.
— Был, был тут на входе…
Теперь Добрынину стало ясно, что именно этот человек отбирал у него когдато котомку с топором и сухарями, и он же, наверно, пытался тогда съесть сухари.
В дверь постучали.
Вошли двое других красноармейцев: у одного в руках раскрытая большая тетрадь, у другого — бидончик с ручкой.
— Вот, товарищ Тверин, распишитесь в получении. — вежливо произнес красноармеец с тетрадью. — Это за август и сентябрь.
Тверин надел очки, наклонился к положенной перед ним на столе тетради, прочитал, что там было написано, потом расписался.
Красноармейцы ушли, оставив закрытый крышкой бидончик на приставном столике перед носом у Добрынина.
— Ну вот, — оживленно проговорил Тверин. — Еще чаю выпьем, а потом и вина можно! Портвейн марочный! Дай-ка сверю — все ли правильно?
Вытащив из высокой стопки бумаг блокнот депутата, хозяин кабинета полистал его, отыскивая нужное, потом, найдя, еще раз наклонился к собственному мелкому почерку.
Снял очки. Закрыл блокнот.
— Так и есть! — сказал немного огорченно. — За июнь-июль не приносили! Зазвонил телефон.
— Да! — сказал в трубку товарищ Тверин. — Заседание Совета Обороны? Хорошо, приду! Положил трубку, глянул на часы.
— Ну что, часик у нас еще есть, Паша!
По второму стакану чая уже не пили. Просто в заварочный осадок разлили из бидончика красного вина. Подстаканники Тверин убрал.
— Давай за победу! — предложил он.
Выпив, Добрынин узнал вкус. Это было то самое вино, которое они вместе с «разноглазым» Куриловцем укатывали.
— Из чего они его сейчас делают? — недоуменно произнес товарищ Тверин, не выпив и полстакана. Снова помолчал немного.
— А старший лейтенант Волчанов тут сейчас, в Кремле? — нарушил молчание народный контролер.
— Тут, тут он, — товарищ Тверин вздохнул. — Только он теперь младший лейтенант. Разжаловали… — Я тебе не говорил, — сделав паузу, продолжил хозяин кабинета. — В общем, спасибо моей болезни, что сейчас я живой…
Добрынин посмотрел на Тверина с испугом и непониманием.
— Проверка тут у нас очередная на преданность была. Как обычно, график составили, каждый знал, когда кому идти… Мне как раз идти надо было, а тут печень прихватило, и я позвонил, сказал, что через пару дней пройду это ПНП, а вместо меня другие пошли… И вот троих там убило… электричеством убило. Сказали, что замыкание… Хорошо, хоть под шумок удалось пропустить ПНП вообще в тот раз, теперь только через три месяца… Вот за это замыкание Волчанова и разжаловали…
Рассказывая, товарищ Тверин разволновался. Взял в руку стакан с недопитым вином — вино чуть не расплескалось. Выпил.
— Надоело… — едва уловил ухом Добрынин прошептанное с выдохом слово.
— Хочешь его увидеть? — очнувшись через пару минут, спросил Тверин.
— Да.
— Что-то я еще хотел тебе сказать? — Тверин глянул в белый потолок. — Тут еще в кабинете муравьи завелись. Приходится сахар в две банки упаковывать… Да! Тут два письма тебе от семьи. Разрешили выдать тебе для чтения, чтобы в курсе был…
Из той же высокой стопки бумаги вытянул товарищ Тверин тонкую синюю папочку, развязал тесемки и подал народному контролеру разглаженные листы письма. А сам тут же вышел.
В первом письме Маняша рассказывала о тяжелой, полной слез и обид жизни в сибирской эвакуации. Жила она там с детьми в доме сосланного украинского кулака. Писала, что сама кулацкая семья каждый день ест картошку, а им только картофельные очистки перепадают, из которых Маняща детям похлебку варит. В селе этом никто их, эвакуированных, не любит. Даже называют их нарочно «выковыренными» чтоб им обиднее было. Дочитал Добрынин первое письмо, и сердце в комок сжалось. А тут еще при внимательном взгляде на исписанный чернилами листок заметил народный контролер, что некоторые чернильные буквы как бы «поплыли» и в тех местах проступили будто высохшие капли.
«Слезы!» — понял Добрынин и сжал до боли зубы.
Взялся за второе письмо — и тут отлегло на душе. Писала во втором письме Маняша, что на ее жалобу приехал в село военный проверяющий, быстро во всем разобрался, приказал кулацкую семью, у которой Маняша с детьми жила, сослать еще дальше, на какие-то необитаемые речные острова, а все их хозяйство вместе с погребом, заполненным картошкой и соленьями, и козой отдал ей, Маня-ше. И теперь живут они с детьми хорошо и сытно, и соседи обзывать их «выковыренными» перестали, ходят теперь к ним на чай и гостинцы детям приносят, испугались, видать!
С удовольствием дочитал Добрынин второе письмо, совсем успокоился и даже обрадовался. Все-таки Родина любит его и ценит, и о семье его заботится. А значит надо еще больше для Родины делать, еще больше любить ее.
Товарищ Тверин все не возвращался. А за окном уже темнело.
Решил народный контролер попробовать самому отыскать своего друга и товарища Волчанова. Для смелости, да и для успокоения взбудораженных мыслей налил он себе в стакан еще вина из бидончика, выпил и пошел к двери.
Уже выйдя в коридор, Добрынин столкнулся с возвращавшимся товарищем Твериным.
— Уходишь? — спросил Тверин.
— Да вот… хотел Волчанова увидеть…
— Товарищ солдат, — обратился тут Тверин к охранявшему его кабинет красноармейцу с автоматом. — Проводите товарища Добрынина к товарищу Волчанову, а то еще заблудится!
— Слушаюсь! — рявкнул солдат, и тут же гулкое коридорное эхо разнесло слово-выстрел в звуковые клочья.
— Да, Паша! — остановил Добрынина голос товарища Тверина. — Война скоро кончится! Только что решено было победить в апреле-мае будущего года! Позвони мне завтра!
— Хорошо, — пообещал народный контролер. Волчанов, увидев Добрынина в дверях кабинета, просиял, вскочил из-за стола, вышел навстречу.
И они обнялись, как друзья, не видевшие друг друга долгие годы.
— Посылку получил? — сразу же спросил младший лейтенант.
— Да, и посылку, и письмо… товарищ Волчанов…
— Ну ты что, — младший лейтенант сделал шаг назад. — Какой я тебе товарищ, я же друг твой! Или забыл, как мы тогда договорились? Я.Тимоха! А ты — Паша! Вспомнил?
И тут же Тимофей Волчанов рассмеялся, заметив, что его деланная строгость была Добрыниным воспринята всерьез.
— Голодный? — спросил младший лейтенант.
— Ну… чай я уже пил с товарищем Твериным.
— Ага, — Тимофей кивнул. — Значит ничего не ел! Старик никого не кормит! Ну, погоди!..
И Волчанов вышел в коридор, что-то кому-то сказал и вернулся.
— Счас сделают! А ты пока садись, рассказывай, что делал, кого видел!
Только начав рассказывать, понял народный контролер, что отяжелел его язык после вина. Трудно было проговаривать слова, особенно длинные. Но, к своей радости, заметил Добрынин, что даже если и выговорит только полслова — все равно Тимофей кивает, мол, понял. На рассказе про японцев Волчанов перебил Павла.
