— Слушаю, — атаман высокомерно вздёрнул свою изящную гордую головку.
— Пани Анна... — вкрадчиво начал Тремба.
— Встать! — внезапно даже для себя воскликнул поэт. — Вы с прекрасной дамой разговариваете! Развалились тут у меня!
Панычи вмиг забыли про свои болезни, скатились с телеги и на всякий случай попадали в ноги Луке, норовя при этом облобызать подол сарафана.
— Пани Анна, — всё так же вкрадчиво сказал Тремба. — То не паж с вами и вовсе не мальчик.
То разбойник Тиритомба — правая рука трусливого и подлого атамана Луки Радищева, которого мы вывели на чистую воду. И увязался он за вами лишь с целью грабежа, а возможно, ещё и насилия с убийством. Почитайте-ка его стихи — и вы ужаснётесь! То певец крови и злодеяний!
Лука с трудом переварил оскорбления и жестом остановил паныча.
— Если вы ещё раз, — сказал он, — оскверните своими лживыми устами имя народного заступника, вам не миновать хворостины или чего похуже. Нынче я не в настроении — у меня дни такие тяжёлые. Поэт уже во всём признался мне под пыткой и во всём раскаялся. Вы говорили про дела Кесаря — вот и продолжайте.
— Як Кесаря кохам! — Тремба ударил себя в грудь. — То, что мы говорили паньству разбойникам в лесу, была, верно, чистая пропагация. Но настал час истины, провозвещённой нам Внуком Святым, что спустился к нашему каравану с небес. Беда, беда великая!
Лука снова прервал паныча.
— А ну-ка пойдём к дубу — там вас кое-кто ждёт. Пусть и он послушает. Да не вздумайте падать в обморок!
Как ни крепились папские легаты, а в обморок всё же рухнули — пришлось их водой отливать.
Привязанный синьор Джанфранко снял с плеч горшок и взял его в руки, чтобы лучше слышать. Видимо, безумие его исчезло вместе с головой.
Дрожащий Тремба поведал, что Лоренцо Берья — вовсе не легенда, что кондотьер с таким именем существовал и считался самым искусным воином во всей Италии и в деле своём соперничал с самим Кесарем. И что Лоренцо, в отличие от них, панычей, и даже от сличной паненки Анны, есть настоящий человек из прежних времён, каких во всём мире насчитывался от силы десяток. Поначалу злодей Лоренцо был верным соратником Князя-Папы, ведь это именно он завоевал для Кесаря все европейские страны...
— Постой, — вмешался поэт. — Как это так — настоящий? А мы кто?
— Потом растолкую, — нетерпеливо сказал атаман. — Продолжай, мерзавец.
Мерзавец продолжил, бросая испуганные взгляды на тело синьора Джанфранко. Он рассказал и о том, как завистливый и коварный («Коварней самого Кесаря, моя пани!») Лоренцо организовал заговор, в который втянул и сестру Кесаря, прекрасную Лукрецию. Лукреция же вовсе не померла родильной горячкою, как повсеместно считалось, но скрывалась под чужим именем в женском монастыре. Ей без труда удалось обольстить мудрого Джанфранко да Чертальдо, который до того самозабвенно пособлял непревзойдённому Чезаре Борджа в деле мироустройства, и смутить великий ум к измене. О нет, заговорщики вовсе не собирались вернуть мир к ужасным порядкам, царившим до Возрождения Кесарева, — они хотели только устранить самого Кесаря...
— А то ж не можно! — брызгая слюною, кричал Тремба. — Не можно поразить Князя Мира Сего! Подлый же Джанфранко...
При этих словах безглавец изловчился и достал носком сапога до панычёвых рёбер.
Тремба проворно откатился в сторону и открыл рот:
— Так это...
— Да, — сказал Радищев. — Ты наконец-то догадался.
Тремба, попутно кляня себя за куриные мозги и крепость заднего ума, сообщил, что достойнейший и высокоучёнейший синьор да Чертальдо счел за благо сменить своего работодателя. Увы, из затеи ничего не вышло, и Тёмный Кесарь прилюдно поразил Лоренцо Берья копьём в самое сердце, а тело приказал бросить собакам («Кто ж то знал, что он выживет!»). Прекрасная Лукреция и премудрый Джанфранко бежали и бесследно исчезли в степях и лесах Великой Тартарии. Кесарь объявил за их головы великую награду, а мир так и остался недоделанным...
— Дальнейшее я примерно знаю, — сказал атаман. — Но вот с вами-то что произошло, куда контролёры подевались?
— Так я же говорю пани, что с небес слетел Внук Святой и велел всем искать злодея Лоренцо, оставив прежние дела!
— Выходит, он ещё и говорящий — Внук Святой? — подал голос и арап.
— Так, пан разбойник! Голосок у него негромкий, но приятный, как бы писклявый...
— А я-то полагала, — сказал красавица Лука (и со страхом отметил, что впервые говорит о себе в женском роде без запинки, хотя бы и мысленной), — что это всего лишь обычный ручной нетопырь, разве что белый...
— Ни, слична пани! То великого разума креатура! Внук Святой нам объявил, что Кесарь ныне погружён в глубокие размышления и за недосугом поручил дела именно ему, Внуку, вот он и летает, оповещая верные Кесарю сердца о том, что Лоренцо Берья жив и плетёт новые козни! Что он таки обезглавил синьора Джанфранко и теперь спешит, воспользовавшись его головой, урядить мир по-своему...
— Так он вроде бы должен спешить в Рим, чтобы поклониться Кесарю головой мудреца... — сказал Радищев и задумался.
— О нет, ясная пани Анна! Берья знает, что не будет ему ни награды, ни прощения! Поэтому все так и всполошились!
— Кто — все? И почему всполошились?
— Как же пани не понимает? — досадливо сказал Тремба. — Ведь если злодею удастся склонить голову к сотрудничеству, грядут великие перемены, а кому они нужны? Нам, например, вовсе не нужны, мы тут уже с Недеком и к свадьбе начали готовиться...
— И что — посланцы Совета Европы тоже ищут голову?
— Так, пани Анна! Они здрайски бросили нас, больных и недужных, вскочили на коней и помчались в разные стороны!
— И фрау Карла? — с надеждой спросил Тиритомба.
— Нет, эта швейцарская курица всецело занята своими амурными делами, — — скривился Недашковский. — Она с этой... с этим... с ужасным трансвеститом! Они отстали, но скоро, вероятно, будут здесь...
— Синьор Джанфранко, — обратился Лука к премудрому телу, — всё, что плел тут этот ватиканский висельник, — правда?
Синьор Джанфранко вернул корчагу на плечи и сделал неопределённый жест рукой — дескать, кое-где правда, а кое-где брешет, гад, напропалую.
— Я так и думал, — вздохнул атаман. — Только что же нам-то делать?
Вместо ответа маэстро поднёс к горшку указательный палец и стал делать им вращательные движения.
— Просит дырку проделать, — догадался поэт. — Только разве можно проделать в корчаге дырку? Она же разобьётся!
Страшно девушке в мрачном, сыром и полуразвалившемся замке! Страшно и ужасно! Там сочится со сводов и падает на мокрые плиты тёмная густая влага, вовсе не похожая на обычную воду, там ползают по стенам кольчатые и многоногие насекомые, издающие тихий, но мерзкий скрежет, там гнездятся под потолком громадные чёрные летучие мыши, роняющие повсеместно свой зловонный помёт, там воет гнилой и затхлый ветер, перелетая из бойницы в бойницу, там позвякивают цепями в подвальных застенках давно умершие узники и оглашают пустые пространства коридоров своими унылыми однообразными жалобами: должно быть, и по-за жизнью им неймётся...
Да ведь, пожалуй, и всякому мужику станет страшно в такой обстановке!
Именно поэтому в старинные рыцарские замки мужиков и не пускают. Нечего им там делать.
А вот сами владельцы замков чувствуют себя превосходно: зажигают смоляные факелы, чтобы кровавые сполохи весело гуляли по гранитным стенам, подбрасывают в очаги толстенные брёвна, чтобы ветер переменил своё завывание на бодрое гудение, насаживают на вертела цельные бычьи и кабаньи туши, чтобы жир смачно шипел на угольях, разливают по кубкам старое вино, чтобы тоже шипело, отдавая запахи давнего, позабытого уже лета, кличут музыкантов, чтобы древние напевы и новомодные куплеты способствовали пищеварению..
...Всё было, кроме музыкантов. А музыка — музыка тем не менее играла, и несуществующая певица выводила нежным, светлым, совершенно неуместным в сумеречном этом обиталище голоском причудливые рулады без слов, словно бы тосковала здесь безвылазно уже многие, многие годы...
Аннушка сидела во главе длинного и, видимо, ни разу не обихоженного дубового стола. Перед ней стояла ваза с немыслимыми по весенней поре фруктами, дымилась на блюде кабанья нога, присыпанная мелко нарубленной зеленью, пенился кроваво-красным вином золотой кубок, ножку которого поддерживали два золотых же чертёнка с вилами и крючьями.
Рядом с Аннушкой на таком же стуле с высокой резной спинкой недвижно покоился хозяин замка, любезно увёзший её со страшного клоповьего пира и промчавший свою драгоценную ношу, как показалось Аннушке, едва ли не через всю Европу.
«Ну и пусть, — думала она. — Всё-таки не у султана, не в гареме. Мужчина обходительный, вежливый, по-французски знает. Да он, поди, и сам француз! Барон, а то и герцог! Могла ли я мечтать о таком? Жаль, что подруги меня сейчас здесь не видят: то-то бы обзавидовались! В самом деле, что за житьё с разбойником? Подумаешь, Новый Фантомас! А ты старого-то видел, нищеброд?»
