— Там, там.
— Покажи, чего ведро убираешь? Куда дел мои волосы?
— У вас паранойя, Камарис Ховери! — залепил сердито сосед, но его глаза как-то по-особенному сверкнули.
— Тогда покажи мне ведро, — спокойно ответила я, продолжая смотреть в его серые-серые глаза, ни темные, ни светлые.
Блондинка холодеет. Она понимает, что в очередной раз доверилась не тому человеку, и что в этот раз ошибка будет стоить ей очень дорого. Ферма на самом краю пустыни, кричи сколько угодно — никто не услышит. Мужчина с ровно-серыми глазами, дружелюбный сосед, всегда готовый прийти на помощь, смотрит на свою жертву, не отрывая взгляда; ему уже нет нужды скрывать свое истинное лицо и намерения. А самом деле он…
— Маньяк, — выдыхает блондинка.
— Цвин с тобой, — с досадой шепчет мужчина.
— А! — вздрагивает жертва. — Так и знала, что ты по духу настоящий центаврианин! Холодный и бездушный!
— Как же я жалею, что дал тебе эту водку…
— Или, наоборот, рад? Нарочно для такого дела держал? Что ты собираешься со мной делать? Где мои волосы?
Мужчина издает что-то угрожающее, затем опрокидывает ведро и его содержимое высыпается на кухонный пол. Светлые неровные прядки хорошо заметны среди мусора.
— Вот твои волосы, чокнутая! Делай с ними, что хочешь!
— Не та реплика, — сказала я с досадой, и скривилась. — Такой диалог испортил…
Брови Слага приподнялись.
— Я тут подумала, — объяснила я, — что это очень интересная завязка для триллера. Мужчина и женщина покупают фермы по соседству, начинают общаться, становятся друзьями, а потом выясняется, что мужчина — маньяк, повернутый на блондинках, и…
— Банально, — прервал меня сосед. — Пусть лучше маньячкой будет женщина, а жертвой — мужчина. Кстати, ты больная, Ками. На всю голову.
— Вдохновение всегда нападает на меня внезапно. А мусор и волосы и правда лучше бы сжечь… не верю я ни в какие ритуалы, но раз уж отчекрыжила челку, то надо закончить дело.
— Больная, — повторил уверенно Тулл.
…Но спустя пятнадцать минут стоял вместе со мной во дворе и смотрел, как пламя пожирает мусор и мои волосы.
— И что, — протянул Слагор, — это правда должно как-то избавить от душевной боли?
— Пустынницы заверили меня, что обязательно должно избавить. По мере отрастания челки мне будет становиться все лучше и лучше.
— Может, тоже попробовать? — задумался мужчина. — Надо отрезать немного волос и сжечь?
— Нет, друг мой, — усмехнулась я; меня по-прежнему мутило, но больше не было позывов к рвоте, да и на свежем воздухе голова уже не так сильно трещала. Кажется, гадость, которой меня поил Слагор, действительно помогает.
— Как это нет?
— Ты видел, что я с собой сотворила? Это же ужас какой-то, огрызки на лбу! Тебе тоже надо выстричь огрызки, причем на самом видном месте. Как только огрызки отрастут, ты исцелишься душевно.
— Хорошо, — покладисто сказал Тулл.
Я посмотрела на мужчину внимательно, серьезно, долго. Слагор Тулл либо очень-очень хороший человек, совестливый и эмпатичный, либо я очень-очень ему нравлюсь, раз он впустил меня к себе в дом, угостил импортными чайком и водкой, а после всю ночь следил за мной и ухаживал… Но волосы выстригать — это какой-то уже другой уровень…
— Слаг, это дурость, — протянула я, и улыбнулась. — Мне простительно, я творческая личность. Но ты-то?
— Дурость — мое второе имя.
— Значит, выстрижем тебе на голове букву «д» на самом видном месте.
— Выстригай, — легко согласился сосед.
Я управилась с этим делом очень быстро, буква получилась действительно уродливая. Состриженные волосы я торжественно вручила Туллу. Глядя на них, он промолвил:
— Ты сожгла в огне боль, а я сожгу дурость.
С этими словами он бросил волосы в костер, и тот весело их пожрал. Мы с Туллом переглянулись, обкорнанные, но довольные, с таинственными улыбками, как дети, чья шалость удалась.
— Тебе лучше, Ками? — спросил двухметровый «ребенок».
— Да!
— Я про тошноту. Все еще мутит?
— Немножко.
— Хорошо, что тебе лучше. Я тут вспомнил кое-что…
— Что?
— Маньячку.
— Это ты к чему? — с подозрением спросила я.
— Если ты думаешь о сценарии с маньяком, у меня есть кое-какая история из жизни. Одна эффектная центаврианка яро фанатела по звезде реалити-шоу. Везде за ним следовала, покоя не давала. Наконец, обвинила в том, что он ей любовь внушил — он психокинетик, причем мощный. Его из-за этого обвинения даже на трудовую планету ссылали, но, вроде, все разрулилось. Прошло какое-то время, звезда эта женилась, а центаврианка, как узнала, так совсем с катушек съехала, и та-а-акое начала творить… Род ее прикрывал, как мог, но все равно просочилось.
Слагор начал увлеченно рассказывать об этом случае, а я не менее увлеченно слушала. Когда сосед закончил с этим случаем, я начала расспрашивать его о других интересностях. Беседа затянулась; мы перешли в дом, снова выпили чаю, затем Слагор велел мне поспать…
Проснулась я утром, дико голодной. Потянувшись и откинув замечательнейший пледик с кисточками, я встала, зевнула, и осознала, что нахожусь в доме мужчины. Мужчины, который готовит завтрак на кухне; ароматы до меня донеслись интригующие.
Дружба, это, конечно, прекрасно, и добрососедские отношения тоже, но я все же не настолько наивна, чтобы полагать, что человек, называющей меня «Медовенькой», думает обо мне только как о подруге. Надо четко дать понять ему, что между нами не может ничего быть, и что я скоро покину Луплу. Да-да, я просто скажу ему, что скоро возвращаюсь домой, и он все поймет правильно.
Я прокралась в ванную комнату, привела себя в порядок (не смотреть на лоб, не смотреть на лоб!), и зашла на кухню, где Слагор занимался готовкой.
— Блага протрезвевшим и похмелье пережившим! — весело произнес он. — Садись, кормить буду.
Я присела на стул; сосед выставил передо мной ложку и тарелку с чем-то пюреобразным и теплым.
— Тебе надо поберечь желудок хотя бы дня два, — сказал Тулл. — Это перетертые овощи.
— Спасибо, — поблагодарила я и ковырнула массу ложкой. Вроде бы не ужасно на вид… Решившись, я попробовала пюре и нашла, что оно хоть и пресное на вкус, но съедобное.
Слагор сел за стол и принялся есть ложкой ту же самую пюрешку.
— Себя-то зачем мучить? — спросила я.
— Как зачем? Из солидарности. Если бы я начал есть что-то вкусное, тебе бы было тяжело пихать в себя овощи.
— Вообще-то я ничего не пихаю, они вкусные, — заверила я.
— Правда? А по мне так бурда. Но я к бурде привычен; бывало, жил на одних пищевых концентратах.
— Когда служил?
— Ага. И жуков порой ел.
— Правда? Расскажи!
Тулл охотно стал рассказывать о службе и невероятных случаях, свидетелем которых был. Мы так заговорились, что забыли о времени, и пили одну чашку чая за другой.
Я глядела на соседа завороженно. Где он только ни был, в какие только переделки ни попадал, сколько раз был при смерти (однажды он даже умер, но его вовремя реанимировали лирианцы)!
—…Ты долго молчишь, — заметил Слагор; он так долго говорил, что его голос немного охрип. — Надоело слушать про службу?
— Да ты что! Просто я слушаю тебя и понимаю, что твоя жизнь ярче, экстремальное и богаче на повороты, чем самое драйвовое кино. Такое ни один сценарист не пропишет — сочтет перебором.
— Вот бы за меня решал сценарист, как поступать и как жить… я ведь такой дурак, Ками.
— Был, — поправила я. — Не далее чем вчера днем мы сожгли твою дурость. Забыл уже?
— Забудешь тут, — проворчал Тулл, и почесал голову прямо на месте выстриженной «д».
Наши взгляды встретились.
Впервые за долгие часы мы замолкли, и в кухне стало тихо-тихо.
— Мне…
— Я…
Мы заговорили одновременно и замолкли тоже одновременно.
— Ты первая, — уступил мне Тулл.
Я кивнула; от волнения некуда было девать руки, и я сунула их в карманы. Нащупав в одном из них что-то твердое, я достала этот предмет.
