– Выходит, себя ты жалеешь больше, чем меня, – рассудила тетушка. – Вот как. Я полагала, ты любишь меня тоже. Не только себя одного?
– Что ты, тетя, тебя я люблю намного больше, чем себя, – испугался я. – Тебя я очень-очень люблю. А себя просто очень…
Тетушка рассмеялась, явно довольная моим ответом.
– Ладно, беги, не мешай мне готовить обед. И ни о чем больше не беспокойся…
И я действительно больше не беспокоился. Мои мысли занимали совсем другие вопросы. Не беспокоился, пока не оказался в колонии. И вот теперь, на этом корабле.
«Хорошо, что у меня нет хвоста, как у Провокатора, – думал я, – значит, мне его никто не оторвет. Но… – От ужаса холодели внутренности. – Он может оторвать что-нибудь другое».
На этом чертовом корабле я постоянно испытывал страх и манию преследования, состояние мое все более явственно напоминало паранойю.
Я давно заметил, сапиенсы, лишенные фантазии, обыкновенно почти бесстрашны. А тот, кто обладает живым воображением и может представить, какой ужас в одночасье может на него обрушиться (ох, уж эти оторванные части организма), нередко производит впечатление труса. Но это вовсе не трусость. Скорее, разумная осторожность.
Только не надо думать, что только я боялся умереть. Атмосфера ужаса пронизывала корабль сверху донизу, как женщину бывает пронзает острое желание близости. Многие делали вид, что им совсем не страшно, но я отлично видел – у них все поджилки трясутся. Все они судорожно оглядывались, подозревая, что кто-то идет следом. На ночь они баррикадировались в своих каютах. На этом рейсе каждый подозревал каждого. Они собирались вместе за карточным столом, сбиваясь в стаю. Им казалось, что если они будут вместе, им проще будет защититься от неведомого врага.
По здравому рассуждению я решил, что и мне следует обзавестись друзьями. Никогда не помешает заручиться поддержкой тех, кто может дать отпор любой опасности. Последнее время я старался держаться поближе к лемурийцу. Как и Лео Глуц, он отличался решительным характером. К тому же, он единственный выглядел абсолютно невозмутимым. Казалось, его совершенно не волнует, что по кораблю бродит убийца. В общем, мы подружились. Ему нравилось много говорить, а я умел слушать. Полагаю, в этом кроется основная причина нашей дружбы.
Теперь мы каждый день играли в шахматы и обсуждали самые разные темы. Я сказал «обсуждали», но точнее было бы слово «говорил». Чаще всего о представителях иных разумных рас – не креторианцах и лемурийцах. Умник знал о них буквально все. Всеобъемлющие познания позволяли моему новому другу свободно рассуждать о любых вопросах бытия сапиенсов и их мышление. Отдельные темы, такие как половые пристрастия различных видов и их физиологические особенности, вызвали у меня самый живой интерес, другие я слушал с деланным вниманием, чтобы не обижать Умника небрежением к его удивительной эрудированности.
– Эволюция – процесс не ровный, а скачкообразный, – говорил он. – Живые организмы трансформируются не постепенно, а в результате внезапной мутации. Раньше ученые полагали, что эволюция ведет лишь к улучшению выживаемости вида. Но оказалось, что та или иная мутация может вызвать как позитивные сдвиги в развитии вида, так и негативные, которые приведут к полному его вымиранию. Природу этих неожиданных мутаций не удалось понять до сих пор. Что именно их вызывает неизвестно. Но самая большая загадка – это мутация, которая вызвала развитие того или иного вида, и появление у него разума. Есть предположение, что эта мутация носит одинаковый характер у всех двенадцати рас. Произошла она примерно в одно и то же время. При этом виды были выбраны совершенно случайно.
– Очень интересно, – пробормотал я, хотя не понял половины сказанного. – Ты хочешь сказать, что кто-то давным-давно наделил нас разумом? Но кто это – неизвестно. И зачем он это сделал – тоже.
– Именно так. Если говорить о Земле, то я совершенно не понимаю, почему именно приматы стали обладателем мутации разумности. А не какие-нибудь кошачьи, к примеру. По-моему, в тиграх и львах куда больше грации и красоты, чем в человеке. Человек, говоря откровенно, уродлив. С другой стороны, мутация разумности включает также изменение внешнего облика. Неизвестно, как выглядели бы потомки пещерных львов, надели их неизвестная сила разумом.
– Наверное, были бы лысыми, и ходили на двух конечностях, – развеселился я.
– Кстати, друг мой, знаешь ли ты, каким был облик древних креторианцев?
– Примерно, – ответил я. – В общих чертах. Наша наука – это что-то с чем-то. Вроде бы, наши далекие предки имели плавники и жили под водой и над водой.
– Это очень интересно, – заявил Умник. – Погляди, как вы стали похожи с людьми. Между тем, у вас не было общего предка. Однако такие совпадения случаются. К примеру, полуразумные существа с одной из планет Лемурианского сектора как две капли воды напоминают земных крабов. А птичка кукермерра с планеты-колыбели рангунов имеет двойника в созвездии Лиры. Причем, предки у этих созданий были разные.
– Внутри мы очень непохоже устроены, – сообщил я. – У людей, например, есть сердца, а у меня четырехкамерная печень. Одна знакомая дама говорила мне, что именно поэтому люди острее чувствуют, переживают эмоции. Не понимаю, как можно чувствовать острее из-за того, что у тебя функции печени возложены на отдельный орган? Бред собачий!
– Люди одушевляют сердце. Считают, что оно умеет чувствовать само по себе. По большей части, это действительно бред. Но бред, включенный в сознание. Устойчивый миф. Я читал много материалов о человеческом разуме. Он имеет самые причудливые формы. Главное, что я для себя вывел – людям нельзя доверять и их нельзя недооценивать. В их разуме скрыто подсознательное коварство, они и сами порой не представляют, на какие шаги способны в случае, если представиться возможность…
– Не будем обсуждать людей, – предложил я. Мне все время казалось, что капитан Лео Глуц может оказаться где-то неподалеку. Ему очень не нравилось, когда кто-то из команды начинал критиковать человечество, справедливо полагая, что люди подчинили себе всю галактику и продолжали на правах старшего брата стяжать все блага развитой космической цивилизации.
– Боишься? – проницательно заметил лемуриец. – Наверное, твоя печень тоже одушевленный предмет, способный испытывать страх.
Иронию я уловил, криво улыбнулся.
– Не боится только кретин. Вполне естественная реакция.
– Всего лишь эмоция, – согласился Умник, ответная реакция на воображаемую или реальную угрозу. И как любую эмоцию, ее можно вывести из подсознания, и разложить на составляющие, чтобы полностью изъять. Сделать это возможно. Но делать этого не стоит. Потому что выживаемость индивидуума, лишенного столь ценной эмоции, как страх, уменьшается в геометрической прогрессии.
– Зато возрастают шансы получить по физиономии, – подхватил я. – Так что, пожалуй, буду и дальше трусить. Целее буду.
Слова мои были отнюдь не голословны. Я испытывал все большее волнение. Федеральный агент вконец обнаглец. Он бродил по кораблю и устраивал всем допросы с пристрастием. Причем, вопросы задавал самые странные, расспрашивал, к примеру, о каких-то зеленых сапиенсов небольшого роста. Ума не приложу, как его до сих пор не пришили. По идее, тот самый живодер должен был именно с него начать череду кровавых убийств.
Накануне правительственный агент зашел, навестил каюту лемурийца, где мы играли в шахматы, пришел, якобы, для того, чтобы просто пообщаться, от скуки. Мне хотелось сказать все, что я думаю о таких примитивных методах дознания. Но я счел, что не стоит вступать в открытую конфронтацию. Кто знает, что на уме у этого дуболома. Когда федерал ушел, Умник заметил:
– Он практически Леня Стаканов.
– Кто?
– Знаменитый сыщик. Герой романов одного знаменитого писателя.
– Не знаю, как работал Леня Стаканов, но этот прет напролом, – поведал я.
В мою каюту федерал заходил пару дней назад – сначала сообщил, что все знает и мне следует сознаться, потом угрожал расправой, затем взывал к моему гражданскому долгу и напоследок сулил правительственные награды, если я окажу ему помощь в поиске опасного убийцы. Осознав, что я не могу дать ему никакой информации, потребовал, чтобы я повнимательнее следил за лемурийцем и сообщил ему, если замечу что-то странное.
– Прошу меня извинить, – сказал я, – но стукач из меня не получился даже на каторге. Не получится и здесь.
– А кто тебя просит стучать? Просто будь бдительнее. Ты же не хочешь сыграть в ящик, сынок, – и федерал, сделав рожу кирпичом, что у него получалось великолепно, вышел за дверь.
А я остался в одиночестве, в тяжких думах о прошлом и будущем. Я и так находился под постоянным давлением, а теперь еще приходится думать о том, как бы выкрутиться из этой ситуации. Я не собирался подставлять лемурийца, испытывая к нему искреннюю симпатию.
