Где-то кричали «брафа Гренделя на сцарство» и «корону мне, корону». Впрочем, первый лозунг за своей сложностью в произношении был скоро отброшен, и путем естественного отбора остался только второй, но и тот сильно эволюционировал с каждым выкриком: кому-то нужна была корона, кому-то корова, а кого-то устраивала и простая ворона.
При сгруженных в переулках с телег горах и горках серых безликих бочонков – для продолжения банкета – стояли в карауле графские слуги. Они зябко постукивали ногу об ногу, напевая «Ай-да не ой-да, да ой-да не ай-да» и безнадежно мечтая присоединиться ко всеобщему блаженству.
Сам «браф Грендель», то ли устыдившись деяния рук своих, то ли просто устав от воплей поддатых верноподданных, организовав факелы, куда-то с площади пропал, оставив алкогольное действо в руках первого советника – тщедушного крикливого старичка с тростью и в полушубке и роскошном малахае из чернобурки.
Между столами шмыгали лоточники со всеми продуктами, которые наспех смогло собрать министерство торговли и коммерции, распространяя их по неумеренным ценам среди тех, кто еще был в состоянии что-то понимать и, самое главное, платить.
* * *
Городская резиденция баронов Дрягв возвышалась посреди недавно очищенного от накопившегося за полвека мусора двора безмолвная и погруженная во мрак.
Издалека, с Дворцовой площади, доносился разухабистый шум и гомон попойки века и неразборчивые, но настойчивые крики «Д-даешь к-корову д-драфу К-кренделю!». Здесь их показательно игнорировали.
Приказав возвращаться домой еще на этапе раздачи кружек, барон Силезень поспешно отужинал и лег почивать в чрезвычайно дурном расположение духа.
Что черни задушевные песни! Что им петушиные бои, устроенные глупым воинственным Карбураном! Им только подавай напиться на халяву, да побольше, побольше!.. Обидно.
Кроме того, немало для ухудшения самочувствия сделало и угрюмое подозрение, что вопрос о победителе этого этапа даже не стоИт[87].
Слуги и придворные, осязая шестым чувством, или пятой точкой плохое настроение господина, разбежались по своим комнатам и каморкам, погасили огни и затаились. Дворец барона погрузился в тяжелые беспокойные сны.
Ничем не примечательный человек в ничем не примечательной одежде и с ничем не примечательным шестопером за поясом терпеливо ждал напротив в кустах, пока шевеления в доме утихнут, и погаснут последние огни. Полчаса, сорок минут… На втором этаже в последний раз мигнула и потухла лампа. Наконец-то. Теперь – когда все уснут. Полчаса… Сорок пять минут… Час… Пора.
Человек зябко поднял воротник, поправил за спиной тощий мешок, быстро пересек разделяющую место его засады и дворец Дрягв дорогу и беззвучно перелез через ограду. Второй этаж.
По водосточной трубе, глухо звякнувшей под его ногами, осторожно добрался он до узкого карниза и опасливо, боком-боком, заскользил к нужному окну. Пятое от трубы направо. Вот и оно.
Лезвие ножа было просунуто в щель между половинками рамы, и защелка, удерживающая их вместе, тихонько поднялась и безответственно вышла из своего гнезда по первому требованию незнакомца.
Вот что значит – хороший эконом в доме, усмехнулся про себя ночной визитер. Всё смазано. Ничего не скрипит, не отваливается и не падает. Мечта, а не дом…
Едва не зацепившись шестопером за край рамы, незваный гость медленно перелез через подоконник, с удовольствием ощутил под ногами густой ворс ковра, и при скудном свете мелких звезд и криворогого месяца взглядом отыскал во мраке покоев широкую кровать под балдахином с вышитыми золотом винтокрылыми селезнями.
Удовлетворенно кивнув, он вынул из переплетения ремней у пояса шестопер и на цыпочках покрался к изголовью…
* * *
Кошарик служил графу чуть не с самого рождения, и уже сорок пять лет. За сорок пять лет верной службы, можно было подумать, его светлость могла бы вознаградить своего верного прислужника таким пустяком, как назначение на этот вечер в виночерпии, а не засовывать его как какого-нибудь мальчишку в караул в темном холодном переулке с очень подходящим моменту названием Уматный. Ну что тут охранять?! Бочки? Да кому они нужны! Суслёха и один бы справился!.. Вдвоем-то тут что делать, а?
И за что такая обида служивому человеку от власть предержащих?.. Служишь им, служишь… Как собачонка… А они… М-да-а… Нет в жизни справедливости.
Притопывая по мерзлому булыжнику, похлопывая себя по плечам облаченными в шубенки руками и уныло припевая «Ой да ли, ай да, ой да ли, ай да"[88], Кошарик ходил вдоль составленных у стены бочонков, то и дело останавливаясь и завистливо разглядывая площадь, где, казалось, происходит сейчас самое главное и приятное событие всей столичной жизни за последние полвека.
Поскорее бы кончились охраняемые запасы – и, может, будет и ему кружечка счастья от его светлости графа Бренделя, станет и ему легко, тепло и светло, как летним утром в выходной…
– Дя-аденька, дай хле-ебушка, – внезапно потянули его за рукав и от воздушных мечтаний.
– Нет у меня хлеба, – не глядя на попрошайку, отмахнулся Кошарик, и снова умильно, как кот на сметану, уставился на площадь.
Гундосый противный голос – словно проклятый мальчишка специально тренировался сделать его гнусавым и мерзким на грани человеческих возможностей – не унимался.
– Ну дя-аденька-а-а!.. Тогда де-енежку да-ай!..
– Да нет у меня!.. – в сердцах повернулся слуга к маленькому спиногрызу, замахнулся зажатой в кулаке палкой, но мальчишка с неожиданным проворством подскочил к нему вплотную, поднырнул под руку, сдернул с головы шапку и бросился бежать.
– Стой!!! Стой, кому говорят!!! Ах, ты!.. Кошарик кинулся за пацаном.
– Не уйдешь, подлец!..
Тот, на удивление, бежал не слишком быстро, стабильно держась метрах в трех впереди. Решив, что воришка ослаб или болен, караульщик радостно прибавил ходу, рассчитывая настигнуть и схватить нахаленка уже через пару шагов…
Но тот внезапно оглянулся на бегу, показал ему язык, и ловко свернул направо в темный переулок.
– Сто…
Мягкий, но точный удар встретил его в темноте и погрузил в легкость, тепло и свет быстро и без участия алкоголя.
– Готов? – прошептал детский голос.
– Как супчик, – заверил его голос мужской. – До утра отдыхает. Сейчас свяжем на всякий пожарный голубя, и за вторым дуй.
– Кондрат, затаскивай его в дом – освобождай место для следующего, – скомандовал голос женский.
– Серафима, а почему вам с Иваном не нравится то, что происходит сейчас на площади? – выполнив поручение, вернулся Кондрат. – По-моему, в этом нет ничего плохого. Всем ведь весело, все счастливы?.. Это ведь только Костей говорил, что подданные должны работать и бояться, а пьяный не может ни того, ни другого. Но сейчас-то люди отдыхают!
– Эх, Кондраша, Кондраша… Поколение, загубленное сухим законом… А ты знаешь, что алкоголь – это яд?
– Да?!
– Да. С одной-двух-трех-четырех рюмок, конечно, ничего страшнее похмелья не случится, но если перестараться… Утром можно и не проснуться. Особенно с непривычки. А у вашего брата ее нет.
– Но Брендель назвал это развлечением! – возмутился то ли поступком графа, то ли мыслью о том, что такое веселье – и всё зря, Панкрат.
– Это он не подумавши ляпнул. Не пили – нечего и начинать, – хмуро резюмировала антиалкогольную лекцию царевна. – А нам теперь расхлебывать. Кысь? Где ты?
– Здесь, вашвысочество!
– Сколько там этажей бочонков, разглядел? Пять, шесть?
– Пять. Но в длину кучка метра четыре. На одну телегу не уйдут, а на две – пожалуй, – важно сообщил свое мнение мальчик.
– Хорошо. Значит, зелье вывозим в лес, выливаем, чтоб в городе его духу не было.
– А бочки? – поинтересовался хозяйственный Панкрат.
– С бочками делайте, что хотите, но чтобы на глаза в ближайшие месяца два они никому тут не попадались. В таком количестве, по крайней мере.
– Ясно. Не попадутся.
– Ну, что, Кысь, неси второго?..
Через несколько минут к сослуживцу на полу заброшенного дома таким же манером присоединился Суслёха, и настал черед главного этапа операции «Пьянству – бой».
Распорядитель, окинув соколиным глазом положение на столах, нахмурился и сердито повернулся в сторону Уматного:
– Эй, вы, там – сюда еще три бочонка тащите, бегом, бегом, дармоеды!..
Дармоеды свое название оправдывали полностью: даже при звуке гневно возвышенного советничьего голоса, во второй раз приказующего немедленно притащить добавки, в переулке никто и не шелохнулся.
– Уснули они там, что ли? – раздраженно прорычал себе под нос первый советник Собыль. – Или нажрались? Ну, вот я им сейчас устрою… К его немалому удивлению, перед грудой бочонков никого не оказалось.
