Гай собирал его всю сознательную жизнь — примерно лет двести. Примерно — потому что Гай своих лет не считал. Что значит год-другой или десяток с его-то сроком жизни.
Основная его сокровищница, с красивыми камушками была надежно упрятана совсем в другой стороне. Упрятана, укрыта несколькими слоями защиты и личным Словом, смешанном с каплей его крови.
А это так. Баловство. Ухоронка на случай.
Когда-нибудь придет и его час обустраивать семейное гнездышко. Пещера, в которой он жил сейчас, на семейную пока что никак не тянула. Просторная — тут ничего не скажешь. Но совершенно не обустроенная. Впрочем, в ней было достаточно сухо, ни плесени, ни сырости, ни мелкой живности, что так надоедливо ползает под лапами.
Но это когда еще будет! Пока что он об этом и думать не собирался. Просто на всякий случай собирал красивые обломки. Шлифовал их, полировал, доводя до совершенства. И складывал. Задел на будущее.
В каком-то смысле Гай был романтиком, предпочитал не заводить серьезных отношений с драконами противоположного пола. Даже в тайне от самого себя мечтал встретить такую, как в одной старой летописи, найденной им в самом дальнем отнорке собственной пещеры. Пещера ему досталась в наследство от пра-пра-пра и еще восемь раз прадеда, числившимся когда-то Хранителем древних знаний.
Поскольку ящеры писать не умеют — лапы у них для этого не приспособлены — знания передаются устно. Правда, легенды и предания молодняк слушать не желает, предпочитая ограничиваться необходимым для жизни минимумом.
Гай и в этом оказался непохожим на своих приятелей. Ему было интересно слушать прадеда. Возможно, именно поэтому тот и оставил свою пещеру в наследство именно Гаю.
Гай был доволен. Собственная жилплощадь весьма приличных размеров, с возможностью ее еще и увеличить за счет соседних полостей в горе. И плевать, что находится она в самом неудобном месте. Недоступность — плюс для драконов.
А уж когда ему повезло наткнуться в дальнем отнорке на целый склад туго скрученных пергаментных свитков — радовался, как ребенок. С трудом, но все же сумел так настроить свое зрение, чтобы разглядеть мелкие, красиво выписанные рисунки. Долго ломал голову — что бы это значило. Потом пошел еще к одному старейшине, приятелю прадеда. Затеял с ним пространную беседу и выпытал таки, что рисунки — это не рисунки вовсе, а древний язык когда-то дружественного драконам народа. И даже получил несколько уроков — старейшина чертил знаки на песке, объясняя надоедливому мальчишке их значение. Гай запоминал. А потом и сам принялся их писать. Тоже когтем. После и до чтения добрался. С трудом поначалу складывал знаки в слова, а когда сумел одолеть эту премудрость — был счастлив так, будто ему в лапы попал легендарный черный алмаз размером с новорожденного дракончика. А это не так уж и мало.
*****
Между тем, во дворце королевства Азалийского творилось неизвестно что. Нет, король Эдвин Х и его семейство пребывало в относительно мирном состоянии. Король, которого пустили в постель супруги, был всем доволен: Елисабель вела себя почти так, как и полагается уважающей себя королеве. Единственное, что было не по негласным правилам аристократов — кормить детей продолжала сама. Играла с ними, выходила в сад на прогулку. Конечно, новый штат фрейлин, набранный вместо предыдущего, сопровождал повелительницу. Дамы были молоды, все замужем, у всех дети. Главной няней оставалась Илланель, и правила своими подчиненными железной рукой.
Не радовал старший принц.
Энгельберт по-прежнему маялся с больной рукой. Обезболивающие и охлаждающие мази не приносили облегчения. Более того — в какой-то момент в месте их нанесения появились странные ощущения. Энгельберт почувствовал, что рука почти перестала ему подчиняться, превратившись в некое подобие указующего маячка. Грубого такого маячка. Временами заставляя не то чтобы терять сознание. Скорее — терять ориентир. Или, наоборот, находить его? Энгель и сам не знал — что именно с ним происходит в такие минуты. Бывало идет по делу в кабинет брата, легкое головокружение — и он уже стоит на верхней площадке башни. И смотрит точно на юг. Туда, где смутно видны очертания Огненных гор. Еще и рукой туда указывает.
Энгель пытался с этим бороться. Пытался забыться — так, как это делают все мужчины. Вне зависимости от расы и возраста. То есть, надравшись до…. У эльфов нечистой силы в виде чертей нет. Поэтому пусть будет до зеленых чивриков — довольно крупных гусениц-вредителей.
Не помогло.
Хорошо, что пытался надираться не один, а в компании брата и дядюшки Джи. Брат уснул на столе, а дядюшка, знавший о проблеме чуть больше, не столько пил, сколько наблюдал и оберегал незадачливого подопечного. Потому и не грохнулся принц с высоты на каменные плиты, когда в порыве догнать и удержать, попытался шагнуть за ограждение. Дядюшка удержал, без особых затей отключив того ударом по затылку.
После чего приволок подопыт….подопечного в свои покои и строго сказал жене:
— Ланюшка, да поговори ты с ним уже! Или тебе не жалко мальчишку?
Леди Илланель грозно нахмурила брови, собираясь высказаться на тему бестолковых мужей, но взглянула, как трогательно бывший воспитанник обнялся с подушкой. В этот момент припухшие губы принца плямкнули — будто он кого-то целовал, и пробормотали:
— Сашенька моя…
— Ладно, так и быть. Проспится — поговорю. А ты, заступничек, собирай парня в дорогу.
— Далеко? И надолго ли?
Илланель посмотрела за окно. Там уже вовсю бушевала весна. Деревья в парке подернулись дымкой — предвестницей скорого появления листвы, а ветки Весеннего Древа, покачивающиеся у самого стекла, уже готовы были взорваться бело-розовыми цветами.
— Далеко, — сказала она. — И надолго. Может быть, даже навсегда.
Утром следующего дня вороной скакун бешеным галопом пролетел по столице славного королевства Азалийского по Южной дороге, унося на могучей спине одинокого всадника в неприметной одежде лесных эльфов. Принц Энгельберт спешил на поиски сбежавшей супруги.
А во дворце воцарилась обычная жизнь.
Саша
Сегодня у меня получилось договориться с собственным источником силы. Всего-то и надо было провалиться на несколько часов куда-то на другую сторону собственной личности, чтобы там столкнуться с собой — пятилетней.
Может быть, дело в особом складе характера — не знаю. Меня всегда интересовало не то, как поступают люди. А то, почему они поступают именно так, а не иначе. Так у меня было со всеми, меня окружающими. Так было и с героями пьес, которые мне приходилось ставить. Их было пока немного, но все же….
А чтобы лучше понять — я углублялась в дебри психологии. И где-то, уже не помню где именно, вычитала, что в нас до самой глубокой старости живет пятилетний ребенок — наше подсознание. Которое не понимает слова «нет». Вообще не понимает отрицательных частиц в мысленной беседе. И чтобы с ним договориться — надо тщательно подбирать слова и образы. Что-то типа: «Если мы поступим так, то получим это. Если сделаем по-другому то случится вот это». И спросить, ласково поглаживая кроху по головке: «Что выберем? Белое или черное? А может быть — цветное? Или вовсе бесцветное».
Вычитать-то я вычитала, а попробовать все как-то времени не находилось. Зато теперь — вот. Нашлось. Сижу в позе «Закаменевший лотос» и беседую мысленно с маленькой девочкой, заблудившейся где-то внутри меня. Девочка на мой теперешний взгляд довольно странная. Синие глаза-кляксы на белом личике. Коротенькие волосы невнятного цвета — не белые, не золотистые. Так — нечто среднее. Ручки-веточки прижимают к груди куколку. Смутно припоминаю, что была у меня такая. Размером с ладонь, в смешном сарафанчике из голубого шелка и такими же невнятного оттенка волосами.
Девочка со мной не разговаривала. То есть, мы бродили с ней по пещере детских страхов, где за каждым поворотом таился ужас.
Мы бродили, и вспоминали — чего же я так боялась.
Темноты под кроватью. Потому что в ней прятались зеленые глаза. Вспомнился большой пушистый кот. Темно-серый, с белыми лапками и таким же белым пузом. Именно он прятался за чемоданом, который стоял под кроватью родителей. Кровать была высокая, с латунными шариками на спинке и панцирной сеткой, на которой было так весело прыгать.
