Поэтому Марта и приблизила к себе «нахалку». И не просто приблизила — сделала своей наперсницей. «Повод приструнить придворных всегда найдется, а, благодаря этому пугалу, и подавно! Какая ж я умница! Эх, угораздило меня родиться в женском обличье… Сколько великих дел я могла бы наворотить!» — И Марта с обидой глянула на небольшую мраморную статую святого. Суровый лик не изменился ни на йоту.
«Да уж, от этого помощи не дождешься», — хмыкнула она и ласково провела рукой по сафьяновой поверхности. Некогда покрывавшие ее золотые узоры почти стерлись, буквы заглавия кое-где угадывались с большим трудом, а кое-где — даже не угадывались. Зато драгоценные камни на переплете, как и много лет назад, радовали глаз. А вычурные золотые застежки и висевший на цепочке маленький золотой ключик одним своим видом доставляли Марте несказанное удовольствие, утешали ее сердце и ободряли помыслы.
«Если у этой твари все получится, — по-прежнему любуясь гроссбухом, размышляла Марта, — если все выгорит… ну, я надеюсь, не дотла! Там ведь, по слухам, столько ценностей — о некоторых и хозяевам невдомек. Заполучить пару-тройку (а лучше — штук десять-двадцать) артефактов и раритетов, ей-богу, не помешает. Выгодно их продать…скупить пустующие земли короны… м-да, да-а!… потом скупить у бедняков-дворян их земли и замки (да, за бесценок, разумеется)…их обратить в своих подданных, а потом…у-ух! Потом…»
— Потом можно — за деньги ведь все можно, не правда ли? — повернулась она к статуе святого, — купить еще один титул, и еще парочку имений, и новые документы — чем черт не шутит?! — подтверждающие мое королевское происхождение. И не смотри, не смотри на меня так! Почему же не купить то, что продается?
«А почему раньше не нашли да не предъявили?»
«А документы уж больно древние, древнее Свидетельств Короны. Так что, ежели не захотите уступить трон, придется на нем подвинуться. Да-да, Ваше Величество!»
— И не смотри на меня так! — Она вскочила, топнула ногой и погрозила тонким полупрозрачным пальцем перед носом статуи. — За деньги можно все! Деньги и знания правят миром! Да, деньги и знания. А совсем не то, что ты проповедовал. «Ах, любовь! Ах, доброта! Ах, сострадание! И ко всем тварям, непременно ко всем! Ах, ох!» Сомнительно и, в высшей степени, ненадежно! То ли дело королевская корона…о-оо! Ведь я этого достойна! Ну, чего молчишь?! Или у тебя по-прежнему свое мнение на этот счет?!
Хмурый лик святого подтверждал: да, свое! Разумеется, свое! Другого нет и быть не может, да и не должно. Возможно, то была игра света и тени — всего лишь игра света и тени. (Не более!) И небесному покровителю, и его каменному подобию, скорей всего было давно плевать на бренное и суетное. И уж, конечно, святой — славившийся при жизни (яркой, но — увы! — недолгой) беспримерной добротой, великодушием и милосердием — не смог (да и не стал бы) обижать даму.
Но Марте эдакие тонкости и нюансы были глубокобезразличны.
— Ах, да! Конечно! — сквозь зубы процедила она. — Ты же лет двести как занят исключительно собственными внутренностями! Никак не наглядишься, фу! Прости за беспокойство! Больше не потревожу!
Выплюнув эту тираду, она трижды поцеловала гроссбух, с аккуратностью и даже некоторым благоговением застегнула на все застежки, еще раз нежно погладила, а затем — вернула его в тайник.
Глава двадцать восьмая
— Ты эта, бабка… шевелися давай!
Запыхавшийся, потный и красный от натуги и порядком обозленный слуга ввалился в каморку Элоизы. Двадцать… нет, целых двадцать пять ступеней — крутых, отвесных и («черти б их драли!») вьющихся по спирали — эт вам не хиханьки! Особенно, когда тебя посылает сама Хозяйка. Не исполнишь, чего велено — в лучшем случае, прогонят взашей, ну, а в худшем… Ох, лучше и не думать об этаком! Потом изойдешь, но исполнишь!
— Шевелися, я сказал! — набросился на оторопевшую ведьму толстяк. — Сама зовет… Сама-а! Ясно тебе, старая?!
Он схватил удивленную, испуганную, не ожидавшую ничего подобного Элоизу за шиворот, как следует, тряханул и…кусок ворота с засаленным, рваным кружевом остался в его жирных белых пальцах.
— Ах, ты-и… рух-хлядь! — пропыхтел толстяк и покраснел, и надулся еще больше.
Согнав растерянную ведьму вниз, он направлял ее пинками — так, на всякий случай, чтоб ненароком не заблудилась — и, в конце концов, благополучно допинал до заветного кабинета. Словом, блестяще справился с поставленной задачей и теперь мог рассчитывать на небрежную господскую похвалу.
Но буквально у самой двери «проклятущая бабка» зацепилась ногой за краешек ковра и упала, увлекая за собой и конвоира. Который едва не раздавил, не расплющил хилое старушечье тело и при этом ругался так, что окружавшие их каменные статуи — и те покраснели бы (если бы могли).
А было от чего! Перед потной от напряжения физиономией стражника оказалась нога Элоизы. Раз-в-раз! Рваный шерстяной чулок съехал до самой щиколотки, обнажив кожу. Желтушно-синюшную. То-о-ощую… Будто куриную. Всю в мелких плоских бородавках — ни дать, ни взять налипшее пшено (или мышиное дерьмо). Покрывавшие ее там и сям седые волосенки также не добавляли ей красы и прелести. Ох, не на такую ногу предпочел бы он пялиться! Одно слово, мерзость! Стражник прикрыл глаза, сплюнул и негромко выругался. Эк его угораздило! «Еще, не приведи бог, прибежит кто, а я тут с этой образиной… Житья ведь потом не станет! Ох, нет, господи!»
На шум и грохот, однако, не прибежал никто. Либо никто не слышал, либо подобные звуки были привычны для этих стен. И лишь через некоторое время, когда и слуга, и старуха, побарахтавшись, поднялись на ноги, обитая металлом высокая узкая дверь медленно, не спеша, отворилась, и на пороге возникла Она. Сама.
Тонкий силуэт, туго обтянутый бледным атласом, многочисленные серебряные украшения и полупрозрачные камни — казалось, перед ними не женщина, не Прекрасная Дама, а выходец из Потустороннего Мира. Призрак, мираж, фантом. Фата-моргана — только не существо из плоти и крови.
Слуга облизал вмиг пересохшие губы. Если б он своими руками, самолично то есть, не начищал до блеска, и не устанавливал эти доспехи… Если б он не знал точно (а как ему не знать-то!), что внутри металлических чучел нет ничего, ни-че-го — ну, ровнехоньким счетом… Если б он не понимал какой-то частью своего и без того невеликого разума: из страшилищ в здесь водятся разве что пауки… Если б он (ох-хх!) всего этого не знал…
— Молодец, — произнесла госпожа графиня. — А теперь — пшел вон!
В следующую же минуту слугу, несмотря на все его (признаться, весьма обременительные) семь пудов, как ветром сдуло. Был — и нету его!
Госпожа графиня раздвинула губы в некоем подобии улыбки и подмигнула Элоизе, отчего та вздрогнула и сжалась в комок.
— Здесь мое личное пространство. Мужчинам сюда вход закрыт, женщинам — тем более. Но ты ведь — не мужчина и не женщина, ты — ведьма. Поэтому — милости прошу! Входи!
Минут десять (или несколько долгих жизней, как с перепугу почудилось Элоизе) госпожа хранила молчание. А уж взгляд ее при этом… Если бы взглядом можно было снимать кожу и отделять мясо от костей, Элоизе, наверняка, не поздоровилось бы!
«Нуждается в реставрации. Причем, срочной. Сроч-чнейшей, — с удовольствием подумала Марта. — И полномасштабной, к тому же.»
Солнечные лучи плясали на складках ее атласного платья, на куньей оторочке, то и дело, пробегая по тройному алмазному колье. Оно не столько украшало, сколько отягощало шею Марты — худую, жилистую, будто куриную. Зато внушало почтение и трепет — глубокий, священный трепет — перед своей хозяйкой. И сейчас (впрочем, как и всегда) эта цель была с блеском достигнута.
Брызги света? янтарь? небесная синева? лепестки роз? пламя? трава и грозовые тучи? — все это, вместе взятое, причиняло боль… нет, не глазам — сердцу старой ведьмы. «Лучше б меня отстегали крапивой! Никогда, ни-ког-да у меня не будет такого украшения», подумала Элоиза и, сглотнув слюну, поджала и без того тонкие губы. «И модной мне уже не быть. И красавицей меня никто, ни одна сволочь земная или небесная, не назовет. Никто и никогда», продолжала она заниматься самобичеванием. «Да уж, имея столько денег, легко быть и модной, и красивой».
