Он тут же сообразил, что его, — даже сумасшедшего, — немцы смогут использовать для фотопропаганды или в качестве источника информации — ведь он не в состоянии контролировать свою речь. Но, если разобраться, любые сведения быстро устаревают, да и веры никакой — как отличить вырванную под пытками правду от горячечного бреда душевнобольного?..
"Надеюсь", улыбаясь про себя, подумал старый генерал, "вылечить меня не сумеют".
Он прислушался к ощущениям. Странно: боль, конечно, чувствовалась, но… какая-то отстранённая, словно чужая. Он, пожалуй, не смог бы точно указать, что именно его беспокоит. В целом же порядком изношенное тело работало на удивление спокойно и справно, как, — пусть и не в молодости, — в зрелости. Неужто здесь настолько сильные врачи?..
Он повнимательнее присмотрелся к сиреневому чудищу.
Чудище дружелюбно пошмыгало красным носом и произнесло несколько слов, смысла которых он не понял, но по профессионально-успокаивающему тону безошибочно определил медицинского работника. В определённом возрасте научаешься распознавать докторов по одной интонации.
Да и не так уж много осмысленного могут они тебе сообщить на седьмом десятке… главное, что это всё-таки врач, не мордоворот-эсесовец.
Скальпель…
Что-то, видимо, эдакое проскользнуло в его взгляде, потому что девушка вздрогнула, пробормотала ещё несколько успокаивающих слов и так же плавно вывернулась в коридор.
— Спасибо, товарищ Гесура, мы идём, идём! — весело донеслось из-за двери. Голос был мужской, мягкий, но уверенный. С лёгким польским акцентом — в принципе, это не означало ничего.
Куда интереснее оказалась дверь, на которую генерал обратил внимание только теперь. Она не висела на петлях, а с приятным тихим шелестом отъезжала вбок.
Корабль, подводная лодка? Качки не чувствовалось.
Подземный бункер? Неужто логово самого Гитлера?
Ну-ну, товарищ генерал, не будем врать себе: не того полёта ты птица. Хотя забавно вышло бы: раздобыть скальпель, выбраться в коридор…
Из коридора в дверной проём, с явно машинальной уже осторожностью пригибая голову, шагнул высокий стройный военный.
В форме РККА. Генерал-майор.
Неужели всё-таки у своих?..
— Спасибо, товарищ Гесура, — сказал военный, улыбаясь маячившему за дверью сиреневому чудищу, — только всё же далеко не отходите, пожалуйста, мало ли.
Он выпрямился во весь рост, быстрым шагом подошёл к койке, отдал честь:
— Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант!
Необычно ясные глаза военного могли бы показаться даже водянистыми, если бы не удивительно тёплая и светлая его улыбка.
— Желаю здравствовать, — нейтрально ответил старый генерал, пытаясь вспомнить, откуда ему знакомо это умное усталое лицо.
— Наконец-то Вы пришли в себя, Дмитрий Михайлович, — сказал военный, приглаживая упрямый светлый чуб и аккуратно присаживаясь на край койки, — не скажу, будто сюжет на ниточке висит, но с Вами, глядишь, полегче пойдёт.
— А что, собственно, пойдёт? Где я? — откашливаясь, осторожно поинтересовался Дмитрий Михайлович.
— Сейчас мы с товарищем Половинкиным изложим. Со спасителем Вашим познакомитесь, не возражаете? Порученец товарища Сталина.
— Порученец — ладно, пусть порученец. Хотя я по-прежнему не понимаю, откуда товарищ Сталин таких людей берёт.
— Не берёт, — покачал головой Рокоссовский, — делает.
Маслов снова фыркнул, расплёскивая чай.
— Людей не так делают, Константин Константинович, а знаешь как?..
Теперь фыркнул уже Рокоссовский.
— Именно так их и делают, — он помолчал, утрясая мысль, — а как ты говоришь — это только личинки получаются. Чтоб из личинки человек вылупился — работать надо, силу вкладывать и душу. Вот у товарища Сталина силы много, и души много. И он для народа ни силы, ни души не жалеет. Поэтому и удаётся ему из личинок людей делать.
Алексей Гаврилович с уважительной иронией крякнул:
— Эка загнул-то, загну-ул…
— А знаешь, что самое удивительное? — продолжал Рокоссовский. — Эта сила так устроена: чем больше отдаёшь — тем больше к тебе возвращается, вот какая штука.
— Так ведь не всякая личинка желает в человека, как считаешь? — задумчиво проговорил Маслов, как-то по-новому разглядывая своего комкора.
— Конечно, — согласился комкор, — бывает, ты её пытаешься в человеки — а она же тебя за это только сильнее ненавидит. Но тут уж ничего не поделаешь, личинка не всякая годится. Иную проще того… извините.
— Во, теперь дело говоришь, товарищ генерал, — одобрил ехидный начштаба. — А то развёл фанаберию: душа, сила какая-то, личинки… Бац — и готово.
— "Бац" нельзя. Иначе зачем всё?
— Что "всё"?
— Вообще — всё, — сказал Рокоссовский, широко разводя руками. Жест, несмотря на некоторую многозначность, получился каким-то очень определённым: было ясно, что сам генерал отлично представляет себе то, о чём говорит. Просто не считает нужным конкретизировать: не поймёт собеседник — значит, и разговор ему не шибко-то по рангу.
Маслов, конечно, понял.
— Теория красивая, Константин Константинович, — сказал он, подвигая поближе корзинку с нарезанным хлебом, — только фактов не объясняет.
— Ну, что-то ведь, наверное, объясняет?
— Что-то объясняет. Но не всё. Вот, например, удачливости этого лейтенанта — не объясняет.
Рокоссовский тоже взял ломоть и надолго задумался.
— Не знаю, удачливость ли это, — наконец произнёс он, — но что парень молодец — бесспорно.
— Слишком он молодец, не находишь? Как прям в книжке.
— Да полно тебе, Алексей Гаврилович, — легко рассмеялся комкор, — некое чутьё, что ли, отрицать не буду, а так — просто на своём месте человек.
— На месте, — иронически произнёс Маслов, — угу. Что в двадцати нет порученец у самого товарища Сталина — ладно, дело мятое-десятое. Это, может, опять-таки, в книжке какой хорошо быть порученцем, а в жизни ещё не известно — то ли удача да служебный рост, то ли как сказать.
— Начальство надо знать в лицо, — подтвердил Рокоссовский, — чтоб держаться подальше.
— Подальше — это только в Берлин.
Генералы засмеялись тихо, очень одинаково, как люди, связанные одной на двоих решимостью.
— Он и до Берлина доберётся, помяни моё слово, — заметил Маслов, — скажет Мясников: "а привези-ка, товарищ Половинкин, нам сюда Гитлера" — и ведь привезёт.
— Я Гитлера только что внизу видел, в конуре, — недоуменно отозвался Рокоссовский, но тут же сообразил, — а, ты про настоящего…
— Да наша-то псина тоже не особо игрушечная, — с затаённой досадой пробормотал начштаба, — но только я к чему… а, ну да. Вот вспомни: когда осназовцы первое орудие у немцев угнали, а артиллеристов ещё не было — Половинкин что сделал?
— Что? — заинтересованно спросил комкор, примеряясь к блестящему колечку краковской колбасы. Остро вспомнилась Родина.
— Мне тоже отмахни чуток. Спасибо, угу. Так вот. На следующий же день приволок этого пушкаря, как его, дьявола… Кхм, гым?..
Рокоссовский энергично кивнул, радуясь, что уже откусил от бутерброда: эту часть беседы можно было сачкануть. Он совершенно точно знал, что спасённого Половинкиным старшего лейтенанта звали Гхмертишвили, но старательно избегал попыток поименовать чернявого артиллериста вслух.
Маслов ещё некоторое время похмыкал, но всё-таки сдался.
— Ну бог с ним, с дьяволом. В общем, приволок. Ладно бы единичный случай — так по другим ВУСам та же история. Кого надо, того и приводит. Ты заметил, что Мясников его уже никуда специально не направляет? Даёт примерно задание — и сам следом с бойцами. Потом — схроны эти, на переправе, в лесу. А кухни полевые? Да и хлебушек, кстати… Ведь как знает, куда идти.
— Чутьё, — снова предположил комкор, подбирая с ладони хлебные крошки, — знаешь, как у грибников бывает.
— Бывает, да, — с сомнением протянул Маслов, — только товарищ Карбышев на гриб не очень-то похож. Ты помнишь, как задачу ставил?
— Не ставил, — возразил Рокоссовский, — я просто сказал, что с импровизированной фортификацией мы долго не протянем, мол, нужен толковый инженер.
— Ты толковей Дмитрий Михалыча знаешь кого?
Генерал-майор задумался.
— Если и знаю, то здесь их нет.
— И я не знаю, — согласился начштаба, — а мальчишка именно его привозит, причём практически живого. Объяснишь?
— Имей совесть, Алёша, — в голос уже засмеялся
Рокоссовский, — ну как я тебе объясню, когда себе объяснить не могу? Одно скажу: пока у парня дело делать получается — я его во всём поддержу и отнесусь с полным уважением.
— Ну, чего-чего, а чванства в тебе отродясь не бывало, это да, — заметил Маслов. — И это очень, я считаю, правильно: ни возраст, ни звание — сами по себе ничего не значат, только чтоб человек был с толком, а без гнили. Обратил внимание, кстати, как Половинкина союзники уважают? Тебя, извини, конечно, Константин Константинович, так не уважают. Старкиллер этот дурноватый его, по-моему, вообще боится.
