— Конуру вчера чинили? — спросил Куравлёв.
— Вы ж сами приказали, товарищ майор, — сказал Федотов.
— Чтоб Гитлеру не поддувало, — сказал Бибиков.
— Молодцы! — одобрил Куравлёв. — Так зачем же вы её наглухо заколотили, да ещё с псом внутри?
— Чтоб не поддувало… — обречённо сказал Бибиков.
— Вы ж сами… — подтвердил Федотов.
— Замуровали, понимаю. Молоц-цы! Вот теперь размуровывайте.
— Как размуровывать?
— Чем?
— Крестом живородящим, — сказал Куравлёв, покосившись на всё-таки ещё молодого Колю, — чем хотите, только быстро, в душу, быстро! Сил моих нет.
— Погодите, ребята, — сказал Половинкин, — дайте я хоть Гитлера достану. Там же дно отдельно.
Он поднатужился и приподнял капитально сколоченную будку за край крыши. В щель между стенкой и брошенным прямо на студёную землю деревянным поддоном просунулся влажный печальный нос, втянул осенний воздух, заскулил и пару раз быстро-быстро облизнулся.
— Цып-цып-цып, морда, — ласково сказал Коля, переворачивая конуру на бок, — сюда иди.
Парень и его пёс сидели на опушке, встречая рассвет.
Мог ли я подумать, подумал Половинкин, что с Гитлером буду хлебушком делиться. Таблетки эти инопланетные, конечно, питательные… но, во-первых, надоели хуже горькой редьки, во-вторых — из опилок же! Он сунул под нос овчарке последнюю корку и натянул перчатку.
Перчатки были, прямо скажем, знатные — изнутри мягкие, а сверху кожаные. Коля снял их с одного немецкого мотоциклиста под Речицей, когда они с ребятами Окто ездили взрывать мост через Днепр. Или не ездили, а летали… кто их разберёт, эти спидеры. Хотя товарищ Рокоссовский говорит, что учёные в Москве разбираются. Было бы здорово: целая Красная Армия на спидерах — эх!..
В училище его, конечно, тактике глубоко не учили, но товарищ Рокоссовский объяснял, что в современной войне скорость гораздо важнее грубой силы. Потому что всякая там сила нуждается в снабжении, а быстрая умная сила всегда может грубой это снабжение перерезать.
У людей ведь всё так и устроено: обязательно подпитка нужна. Чтоб, например, была власть — надо, чтоб кто-то тебе подчинялся. Отними у какого-нибудь глупого царя или императора подданных — ну и кто он после этого? И наоборот: подданные без императора — уже и не подданные тоже, а вполне нормальные свободные люди.
Гитлер беспокойно заскулил и снова попытался встать.
— Да сядь ты, дурачок, — сказал Коля, нажимая псу на крестец ладонью, — ведь кормишь-кормишь… Вот война закончится — отвезу тебя к деду в Саратов: он бы-ыстро воспитает.
Гитлер неуверенно вильнул хвостом и сел на бревно. Воспитания ему явно не хотелось.
— Да ладно тебе, — утешающе сказал Коля, — ничего там такого страшного. Это же всегда так: кого любят — к тем строже всего. Иначе не настоящая любовь. Настоящая — это которая тебя лучше делает.
Он посмотрел, как красиво рассыпается в утреннем воздухе облачко пара изо рта. Подумал, что любовь, например, в подпитке не нуждается. Даже если расстаёшься надолго-надолго — всё равно только сильнее любишь.
Коле хотелось верить в такую, прямо скажем, красивую мысль.
Он подумал о Юно, тут же чего-то испугался и осмотрелся по сторонам, но никто его мыслей не подслушивал. Тогда он ещё немного подумал о Юно.
О Юно почему-то не думалось. Точнее, думалось, но как-то тревожно.
Коля подумал, что, наверное, зря позволил девушке уйти вчера без него. Просто уж очень знатные байки травил товарищ Хитренко…
Гитлер поднял на него виноватые глаза и тонко заскулил.
— Ну что ты, дурачок, — сказал Половинкин, оглаживая вздыбленный мех на загривке. Пёс извернулся всей своей доброй слюнявой мордой, деликатно, но твёрдо ухватил Колю зубами за перчатку и снова посмотрел прямо в глаза.
— Я понял, — сказал Половинкин, леденея под этим внимательным взглядом, — куда?
Парень и его пёс бежали по лесной тропинке навстречу рассвету, бежали довольно долго. За время своей партизанской эпопеи Коля привык ходить по лесу, сбросил молодой жирок и утратил юношескую мягкотелость. Случилось нечто скверное, но отменить случившееся он был не в силах, мог лишь попытаться исправить. Для этого надо было добежать туда, куда неровными скачками вёл его пёс Гитлер.
Нежные, печальные иголочки затянули жалобную песню.
— Заткнитесь, — просипел Коля.
Овчарка, поджимая хвост, на мгновение скрылась за толстым кленовым стволом, и тут же раздался тонкий, какой-то безнадёжный её взвизг. Коля привычно выхватил пистолет и мягко сошёл с тропы вправо. Проклиная скрипучий иней, перекатом преодолел последние метры и вылетел на поляну, готовый стрелять в движении.
Но стрелять было не в кого.
Он восьмёркой, быстрым движением ствола обвёл противоположный край леса, затем позволил себе перевести взгляд на пару, застывшую посреди поляны.
Сиреневая докторша с щупальцами из головы, — товарищ Гесура, — сперва отшатнулась от выкатившейся из-под кустов фигуры, но тут же снова подхватила под руку своего маленького жалкого друга-механика. Родианец от внезапного рывка застонал и затряс зелёной чалмой, криво насаженной на его длинную голову.
Докторша молящим жестом протянула к Коле свободную руку, и тот наконец разглядел засохшую кровь, которой плотно были залиты рукава плаща. Сбоку надсадно лаял Гитлер.
— Лорд Половинкин!.. — безутешно шмыгая носом, воскликнула твилекка. — Мы вырвались, мы сбежали от них. Это были солдаты Державы Рейх!..
— Рейх, — подтвердил Двуул, перебирая ногами как пьяный карлик, — хорошо-хорошо.
Коля повнимательнее присмотрелся к его глупой чалме и подумал, что красно-бурая кровь твилекки совсем не сочетается с зелёной родианской.
— Лорд Половинкин!.. — снова пропела докторша, изящно содрогаясь всем телом.
"Лебединое озеро", отрешённо подумал Коля, отряхнулся и убрал пистолет в кобуру.
— Где Юно? — спросил он, зная ответ.
--
3 — Нет, это не тот самый Салманов — тому пока всего десять лет. Это аллюзия и дань уважения открывателю сибирской нефти.
