А потом началось самое сложное: мы приступили к художественной штопке. В ушах раздавался противный скрип прокалываемой кожи, меня мутило от всего происходящего, а в голове раздавалась мантра:
— Один шов — один узел, один шов — один узел, не блевать!
Сколько времени у нас ушло на все это дело, не знаю. Лицо заливал пот, руки сводило от напряжения, в носу стоял отвратительный запах пота, а кровь из раны на запястье пропитала всю повязку. Когда мне начинало хотеться оказаться дома, на своем острове, подальше от всех проблем, а кто-то подленький, неизвестно откуда взявшийся в моей душе, вкрадчиво нашептывал: «Брось, он уже не жилец!» — я материлась и запрещала себе думать, что, возможно, зашиваю покойника. Когда был сделан последний стежок и я протерла холщовой тряпкой выступившую у Крыса на лбу испарину, пришлось закусить губу, чтобы не разрыдаться. А потом меня выворачивало наизнанку, и кто-то поддерживал мне голову. Как сомнамбула, я прополоскала рот и отрубилась.
Пришла в себя ближе к вечеру. Под боком тихо сопели, и по звукам я опознала Сосискина. Заметив, что его душенька пробудилась, он лизнул меня в щеку и тут же привел в тонус:
— Мать, теперь ты мне прививки делать будешь, не фиг давать этим ветеринарам на себе наживаться!
Чмокнув пса в нос, я ехидным тоном уточнила:
— Камрад, а на кой черт тебе прививки, ты ж вроде как теперь бессмертный?
Притворный тяжкий вздох был ответом:
— Так глисты и клещи тоже вроде долгожители…
Что ни говори, но приятно сознавать, что есть в этом мире вещи, не меняющиеся. Умывшись, я затребовала есть, пить и информацию. Пока набивала живот, Кабан работал телевизором, вещая нам о двух незабываемых днях, которые демиурчики провели без моего надзора…
Как только мы скрылись с горизонта, юные диверсанты кинулись гримироваться и вживаться в заранее продуманные образы. Сержант перевоплотился в дебиловатого крестьянина, выбравшегося из своих Больших Пяток «у город на ярмарку, мымане платочек в цветочек купить». Разведчики прикинулись отцом и сынишкой, выходцами из рабочего класса. Лель, Гламурчик и Альфонс выбрали себе роли эльфов, благо рожи позволяли, и из всей маскировки требовалось только уши приклеить. Плюшка отважилась штурмовать город в образе добропорядочной матроны. Заумная и Бестия решили канать под девок, не обремененных целомудренностью. Ну а красавица Мальвина, не иначе как начитавшись бульварных романов в мягких обложках, выбрала себе амплуа богатой аристократки, оказавшейся жертвой налета разбойников.
Услышав расклад, мозг протяжно присвистнул:
«Вот это палево! Каким же дебилоидом надо быть, чтобы примерить на себя хрестоматийные образы? Это во всех учебниках по разоблачению недалеких шпионов прописано! Им Кровавый миллион раз говорил, что хочешь остаться незамеченным — будь на виду! Кто ж с такими личиками лезет к аборигенам и пытается себя за местного выдать!»
Я нехорошо дернула глазом, но не стала перебивать рассказчика, а сердце намекнуло, что ему срочно нужно валокордина, поскольку дальше явно последует душещипательный рассказ о массовом приступе идиотизма. Чем дольше наш Левитан говорил, тем больше мне хотелось свернуть им всем шеи, оптом, с особой жестокостью.
Единственное, на что придуркам хватило мозгов, так это просочиться в город кучками, а не всей толпой. Далее воздух свободы закружил буйные головушки, и серое вещество превратилось в компост, которым моя бабулька любила удобрять грядки. Вместо того чтобы расселиться по разным клоповникам, демиурчики дружно оккупировали постоялый двор «Немой менестрель». Закончив обустройство, вышедшие в люди одичавшие партизаны тут же велели накрывать поляну. Мысль о том, что люди, эльфы и проститутки по определению не могут сидеть за одним столом, никого не посетила.
— Дорвались до цивилизации, уроды, расслабили ягодицы! Так и знал, сразу пойдут лопатниками светить, козлевичкусы. А ты еще, овца кудлатая, денег им дала немерено! — затряс ушами негодующий пес, нутром почуявший растрату вверенных средств.
Но мне было не до его метаний, кулаки так и чесались съездить Кабану в ухо за то, что сразу не пресек душевные порывы кодлы и сам поддался общему настрою.
«Спокойно, ты ему потом зубы проредишь, а пока дай закончить рассказ, не поднимай невроз», — шикнуло на меня любопытство.
С трудом взяв себя в руки, я продолжила слушать.
После сытного обеда компашка начала обсуждать план налета. Увидев мою упавшую челюсть, демиурчик кинулся меня успокаивать, лопоча, что их никто не мог понять, дескать говорили они на языке каких-то там давно исчезнувших с лица земли руштов. После такого известия я схватилась за голову и застонала. Перед глазами встала картина «Десять ушлепков думают, что говорят на абракадабре, а народ теряется в догадках: это кто — вражеские лазутчики или планирующие набег работники ножа и топора?» Дракон, глядя на мое лицо, закатился в истерике, а сердобольная Таисья молча поднесла мне стакан и пачку сигарет. До незадачливого сержанта так и не дошло, отчего у меня дергается глаз и трясутся руки.
Пока ходящие ходуном руки пытались употребить стакан живительной влаги, слово взял мой заместитель по воспитательной части. И, судя по движению хвоста, сейчас кому-то реально могли повредить гычу.
Вразвалочку подойдя к докладчику, он потребовал наклониться поближе и, шаркнув лапой, светским тоном пошел открывать глаза на очевидные вещи.
— Скажите мне, лорд Кабан, на каком языке мы с многоуважаемым капитаном говорим?
— На нашем, — недоуменно пожал плечами допрашиваемый.
— Хорошо, — пес был образцом терпения, — а вот драконы, Таисья, вампир и прочие на каком общаются, тоже на вашем?
До огрызка пока не доходило, о чем ему толкуют. Тогда Сосискин поддал в голос децибел:
— Ты, сучий потрох, забыл, что при переносе в другой мир не только вам всем знание любого языка далось автоматом, но и другие могут вас понимать?! Вы там хрен с гусиной шеей попутали, что стали дела свои скорбные обсуждать? Да каждый таракан понимал, о чем вы терли!!! Что ты на меня свои лупометы выкатил?! Объясни нам, тугодумам, почему вы, умники, решили, что вас никто не разумеет?!
До демиурчика дошел весь ужас ситуации. Он спал с лица и, заикаясь, решил склеить дешевую отмазку, дескать, им об этом никто не говорил. Если опустить последовавшую нецензурную брань, то самой приличной была фраза: «А догадаться не судьба?» Я хранила гордое молчание, не потому что слов не было, а потому как боялась совершить преднамеренное убийство. В голове отчетливо стучало: «Где черти носят моих спецназовцев?»
Видимо, я произнесла это вслух, потому как от двери раздался дрожащий от гнева голос Федора:
— Эти раздолбаи с треском провалили задание, город стоит на ушах, и все входы и выходы перекрыты. Ищут двух раненых идиотов, положивших половину гарнизона!!!
Его пламенную речь дополнил Зорро. Со словами:
— А у нас для тебя подарок, — наемный убийца отошел в сторону, и я узрела качающегося, как былинка на ветру, отбитого у неприятеля узника совести, проходящего под оперативным псевдонимом Мечник.
Я была зла, как гаишник, стоящий на тихом перекрестке, и поэтому не оценила широкого жеста:
— За презент — мерси, потом поцелую, может быть, если захотите, но меня сейчас волнует другой вопрос. Где эти долбаные говнюки???
Федор сделал шаг вперед и, раздувая ноздри, прошипел:
— Эти, как ты выражаешься, говнюки живы и относительно здоровы, но вытащить их невозможно. Сейчас наших героев охраняют похлеще, чем сокровища короны, потому как завтра выставят на рынке рабов.
— К нам пришел пушистый зверь! — резюмировала задница, почувствовавшая большие неприятности, а я не удержалась и звезданула кулаком в ухо Кабану.
Негоро?! О нет, я не Негоро! Я капитан Себастьян Перейра! Торговец черным деревом! Негоциант! Компаньон великого Алвеса!
Ж. Верн «Пятнадцатилетний капитан»
В комнате повисла тишина, изредка нарушаемая обиженным сопением Кабана. На плечи ощутимо давила моральная усталость, а в голове было пусто, как в скворечнике зимой. Я вдруг отчетливо поняла, что задолбалась вконец. Надоело заносить за всеми хвосты, вытирать сопли, разгребать косяки и строить планы по спасению чьих-то задниц. Мне стало так глубоко плевать на все: на демиургов, на их игрища, на выводок придурков, на то, получит ли Сосискин свою Тряпку Мироздания или нет, что захотелось сказать: «Я устала, я ухожу». В конце концов, женщина имеет право на слабость.
Почувствовав мое настроение, как всегда в такие моменты, на сцену вышел неугомонный дружок в своем старом добром образе одесского еврея.
— И что я таки вижу? А я таки вижу репетицию похорон тети Софы, которая уже тридцать лет морочит головы своим наследникам, выбирая саван. Я, конечно, дико извиняюсь, но мы таки будем делать налет и сеять в городе анархию или интеллигентно все решим через беспорядки? Старый пес видит ваше горе, и он готов его разделить, но по пунктам. И он таки хочет знать, ему готовить обозы под контрибуцию или возьмем векселями?
