— Ik kio Vi sama permesi? — голос его как нельзя более удачно подходил общей стати представительного господина, звонкий, громкий до омерзительного жизнерадостный и удивительно пробирающий измотанные нервы. — Vi amenau elmalofte trarigardi dalegs? Ekrigardul, kio raporito Nia kuralge sol'atto! Kiamaniere Vi Mio ciu klarigi? Sur Via Truhlecce esci prisiri! Vidi du marri! Du! Vi cio kompereni? Ah, ik kio Vi povi komreren, Mio knabo… — господин посол прервался, чтобы перевести дух, демонстративно вытащил из верхнего ящика стола кружевной платочек и лёгкими изящными движениями промокнул совершенно сухой лоб и отшвырнул за ненадобностью в камин. — Kiel lestriesh viv, no posedi marce. Ho ve, Mi no povi pren Vi en lernanto.
Носитель знаменательного кольца с медвежьей головой склонился в лёгком полупоклоне, расплылся в крайне неприятной, если не сказать мерзкой, улыбке и с ярким альрийским акцентом заметил, почти не сдерживая сарказма:
— Go, Vi goige кe Min cioi treegelio…
— Ne dibi, — нервно передёрнул плечам хозяин комнаты, которого каждый раз пробирало до костей от такой вот улыбки своего секретаря. — Mi ne deziri plu ricevis tia dalegs.
Мужчина бросил на стол папку и демонстративно отвернулся к окну, не желая сознаваться даже самому себе в принепреятнейшем воздействии всегда вежливого и почтительного служащего. Несчастный, разрываемый болями, тем не мене легко подхватил со стола папки, сменил листы у чернового стола, оставил письма на подпись и непринуждённо раскланялся.
Лишь вывалившись в коридор и добравшись до вполне тихих в это время дня технических покоев, мужчина перевёл дух и дал задеревеневшему телу долгожданную передышку, просто привалившись спиной к прохладному боку большого современного концентратора. Пробежавшая по телу волна озноба хоть и была неприятной, но принесла небольшое облегчение, раскалывающейся после посольских воплей голове. Отчётов он, разумеется, не видел, да и не особенно интересовался участниками запасного плана, как наименее перспективными с учётом личности объектов.
Открыв папку с мелкими каракулями, оставленными автоматом по расшифровке мысле — образов с отслеживающих камней, мужчина едва не застонал: состояние организма изрядно бунтовало против таких усилий по всматриванию в мелкие детали. Рассеянный взгляд бессмысленно ловил строчки, но упрямо укрывал их смысл от воспалённого мозга. Зацепившиеся обрывки рисовали картины уж совсем фантастические: спонтанная инициация храма Триликого; сельские девки, бросающиеся на умрунов; самодвижущийся капкан; летающий помост; уничтожение точки выбивки; инквизиторское самосожжение всей группы мёртвых подмастерьев; гуляющие по округе марры с серпами и топорами. Вчитываясь в образы благоговейно самоочищающегося урочища по древней традиции заправских чернокнижников, бледный слегка дрожащий мужчина, потёр пальцами ноющие виски и с удивлением заметил, что либо он, либо подававший отчёт сошли с ума.
«…тянет загребущие ручонки, с собой зовёт голосом сладким, а наперерез её товарка с мешком голов срезанных, а с серпа кровь чёрная каплет…»
— Бред, — раздражённо бросил носитель памятного перстня, тихонечко, чтобы не производить лишних звуков, закрывая папку с десятком листов убористого излияния многочисленных страхов и переживаний явно психически неустойчивого субъекта.
Единственное, что показалось ему весьма занятным и, пожалуй, стоящим внимания, — упоминание двух, предположительно, девушек оперативно уносящих доведённый до кондиции объект в неизвестном направлении. Возможность приставления Важичем телохранителей (судя по всему, тайных даже для самого мальчика) к дражайшему отпрыску, раньше выглядевшая какой‑то несуразной, теперь оказалась пикантным дополнением. Мужчина с трудом заставил себя слегка улыбнуться и прижался лбом к холодной стенке.
* * *
В тихом уютном подлеске утро тянулось лениво. Неторопливо сокращались на земле кривые контуры молодых берёзок, щедро плодя прохладную вязкую тень и упрямо застревая по низинам да кустам. Вяло теребил кончики резных листочков успевший прогреться на солнце ветерок. Блестящая россыпь искристой, ещё совсем неуверенной росы неслышно испарялась с тонких нитей диких трав, что робко пригибали свои тонкие стебли. На их вершинах воздушной пелёнкой трепетала наброшенная паутина, роняя с себя тяжёлые капли, словно отряхиваясь ото сна. Деловито сновали над разнотравьем упитанные мохнатые пчёлы, тихонько переговариваясь между собой размеренным гудением. Хотя полускрытая лёгкими облаками мордашка щедрого на свет и тепло солнца уже серьёзно приближалась к полудню, за очертаниями уродливого холма всё ещё царствовало раннее утро.
Продлевая чарующую вальяжность такой бесценной утренней неги, девушка вытянула в сторону загорелую, покрытую грязью и царапинами ножку, и сладко потянула ноющие после длительного забега мышцы. Судорога, схватившая перенапряжённую икру, медленно сходила. Задетый маленькой ступнёй лопух щедро выплеснул всё содержимое своей тяжёлой чаши на услужливо предоставленное тело. Девушка зашипела сквозь зубы, поджала аккуратные пальчики и втянула ногу обратно под рубаху. Холодный душ не смог поколебать её решимости спать до победного, превозмогая влажность и холод твёрдой, совсем неласковой земли, крики лесных птах и непослушные солнечные лучи, так и норовившие протиснуться сквозь листву и облизать не спрятанное под подушкой лицо. Словленный краем серпа блик, жадно скользнул по краю ресниц и прикорнул на краюшке века. Заворочавшись, его новая хозяйка недовольно перевернулась на другой бок и крепче прижалась к ближайшему теплу, поглубже зарывая носик в терпко пахнущие тряпки. Полусонное чутье выловило родные и знакомые ароматы лекарственных настоек, редкий слегка горьковатый от дыма запах жжёных трав для окуривания, тонкий, но крепкий душок нечисти, что отпарить можно лишь в хорошей бане. Под этими, в принципе, не столь уж и необычными запахами чуялся тонкий дразнящий аромат крепкого мужского тела, давно не мытого мужского тела, тела с явными следами лёгкого отравления, заставившего организм вместе с потом выводить токсины. Этот душок мигом сбросил сладостную сонливость с молодой девицы, не имеющей привычки просыпаться в такой компании.
Алеандр Валент так ретиво вскочила на ноги, что, запутавшись в приватизированных из постоялого двора вещах, тут же рухнула обратно, дико озираясь по сторонам и силясь припомнить события вчерашней ночи. Если судить по затравленно — ошарашенному выражению больших серых глаз, процесс воспоминания проходил болезненно и хаотично. Проснуться, крепко обнимая руками и ногами за бедро постороннего малознакомого мужчину, и сладко при этом сопеть ему носом в пупок стало для неё настоящим потрясением. Девушка посмотрела на свои руки, ещё не до конца очищенные от крови и смеси мазей, сколупнула с запястья засохший огрызок хирургической нити и почти возгордилась. Сгруженные кучей — малой колбы, мешочки с порошками и травами поубавили в ней любви и гордости к своей особе. Оставлять грязным походный инвентарь у профи считалось просто дурным тоном, не говоря уже о возможности смешения реакций в загаженной таре. Аккуратно пристроенный на Танкиных сумках серп вызывал приятное чувство удовлетворения от покорения неприступной вершины и самую малость стыд, поскольку травница была приличной девушкой и без чрезвычайной необходимости полуголой бы карабкаться на сруб с помощью топора точно не стала.
Причина её ночных безумств, спакойненько лежала на пригорочке, прикрытая по плечам краем безбожно загаженной простыни. Мужчина прилично осунулся, посерел и казался удивительно измождённым, хрипло дышал и был настолько бледен от потери крови, что если бы не лёгкий жар, вполне мог быть принят за свежего мертвеца. Более залежалый мертвец лежал рядышком, вытянувшись и почти окоченев: Яританна тесно прижималась к горячему мужскому телу, любовно обнимая собственноручно расшитую конечность мужчины. Выражение на миловидном слегка обезображенном пятном разлагающейся кожи личике застыло торжественное, словно девушка волокла чародея в храм на венчание или демонстрировала перед публикой со сцены. Не удержавшись, Алеандр хихикнула над этой идиллической картинкой и пригладила волосы. Точнее, попыталась, поскольку стоило пальцам коснуться кособокой конструкции из веток и грязных прядей, как место их укромного лежбища огласил нечеловеческий вопль.
Перепуганная спросонья, духовник сжалась в комок и закрыла голову руками, попеременно мигая светящимися глазами. Девушка сжимала в кулачке камень и спешно пыталась создать какое‑нибудь заклинание. В отличие от компаньонки Чаронит прекрасно помнила случившееся ночью и примерно накручивала себе нервы даже во сне.
Алеандр между тем перестала вопить, перейдя на тихий скулёж и какое‑то уж совершенно несчастное подвывание.
— Та-а-ан, Таночка, — дрожащим голоском заканючила травница, пытаясь выпутать пальцы из намертво сбившихся волос, — спаса — а-ай.
