Наконец ведущая сказала:
— Ну что же, в таком случае я объявляю Испытания состоявшимися и закрытыми! Желающие выпить чаю могут пройти в большой шатер!
Тиффани и матушка встали со своих мест одновременно, помедлили мгновение и поклонились друг другу. На этом матушка повернулась к ней спиной и присоединилась к толпе, бросившейся на чаепитие. Люди, сами того не замечая, расступались перед ней, как море перед особо выдающимся пророком.
Петулию окружили девочки-ведьмы — поросячий фокус имел огромный успех. Тиффани еле протолкалась к подруге, чтобы обнять ее.
— Но ведь победительницей могла бы стать ты! — сказала Петулия, красная от волнения и счастья.
— Это не важно. Правда не важно, — сказала Тиффани.
— Ты отдала свою победу, — произнес резкий голос за ее спиной. — Она была у тебя в руках, а ты ее профукала. Каково это, Тиффани? Каково унижение на вкус?
— Вот что я тебе скажу, Аннаграмма… — начала Петулия, гневно наставив на девицу палец.
Тиффани мягко опустила руку подруги, повернулась к Аннаграмме и улыбнулась ей так светло, что та растерялась.
Тиффани хотела сказать ей: «Там, откуда я родом, Аннаграмма, проводят испытания для собак — Овчарочьи Смотры. Пастухи со всей округи собираются, чтобы показать, на что способны их собаки. Победители получают серебряные посохи, пояса с серебряной пряжкой и всякое такое, но знаешь, каков раньше был главный приз, Аннаграмма? Ни за что не догадаешься. О, на Смотрах, конечно, есть судьи, но тут они не в счет, главный приз вручали не они. Есть… была одна маленькая старушка, она всегда занимала место в первом ряду, стояла, опираясь на ограду, посасывала трубочку, а у ее ног лежали две самые лучшие овчарки, каких знал мир. Их звали Гром и Молния, они могли мчаться быстрее ветра, их шкуры блестели ярче, чем солнце. Но эта старушка никогда, ни разу в жизни не выходила на поле для Смотров. Она знала об овцах больше, чем сами овцы. И каждый молодой пастух всем сердцем мечтал не о каком-нибудь дурацком кубке или поясе, а чтобы, когда он закончит выступать, эта старуха вынула трубку изо рта и проронила: “Сойдет…” Потому что это означало бы, что он настоящий пастух, и все остальные пастухи тоже признали бы это. И если бы ты сказала ему, что он должен посоревноваться с этой старухой, он обругал бы тебя, и затопал ногами, и сказал бы, что проще заплевать солнце, чтобы оно погасло. Как он мог превзойти ее? Она была самой сутью пастушества, вся ее жизнь сводилась к нему. Отвоевать что-то у нее означало отвоевать это у себя. Не понимаешь, да? Но в этом сердце, душа и стержень ремесла. Душа… и… сердце!»
Но говорить все это было бы пустой тратой слов, поэтому она сказала просто:
— Ой, да брось ты, Аннаграмма. Пойдем лучше посмотрим, не осталось ли еще булочек.
В небе раздался крик канюка. Тиффани подняла голову.
Птица легла на крыло и заскользила по воздуху в сторону дома.
Они всегда где-то рядом.
Джинни лежала подле кожаного котла. Она открыла глаза.
— Он возвертается! — крикнула она, тяжело поднимаясь на ноги, и повелительно махнула глазевшим на нее Фиглям. — Хватит стоять, рты раззявя! Поймайте кроликов на зажар! Нанесите дровей! Сугрейте поболе воды — я буду ванниться! Во что вы пещеру превратили — свинюшник прям!
Быро выгребайте грязи! Чтоб к приходу Большого Человека все сверкалось! И пусть кто-нить тыркс особенной овечьей притирки! Нарубайте зеленых веток, падуба или, мож, тиса! Да начистите золоты блюды, чтобы блестяли! Все чтоб сверкалось! Ну, что стоите?
— А что попервей-то делать, кельда? — робко спросил какой-то Фигль.
— Все!
Они наполнили для кельды супницу в ее покоях, и она как следует вымылась, используя старую зубную щетку Тиффани. Тем временем в большой пещере стоял грохот и гвалт — Фигли пытались одновременно делать множество взаимоисключающих дел. Запахло жареной крольчатиной.
Джинни надела лучшее платье, уложила волосы, накинула шаль и выбралась наружу. Она стояла и смотрела на горы до тех пор, пока примерно час спустя не увидела в той стороне черную точку, которая принялась расти и расти.
Как кельда Джинни поприветствует вернувшегося воина. Как жена она поцелует мужа и пожурит его за то, что долго не возвращался. Но как женщина она едва не таяла от облегчения, благодарности и счастья.
А две недели спустя Тиффани отправилась повидать матушку Ветровоск.
До ее домика было всего пятнадцать миль по прямой, и поскольку Тиффани так и не освоила метлу, тетушка Вровень подвезла ее.
Это была невидимая половина тетушки. Тиффани распласталась на метле, вцепившись в ручку руками, ногами и коленями (она бы и ушами вцепилась, если б могла). Она прихватила с собой бумажный пакет — никому ведь не понравится, если на голову прилетит неизвестно чья рвота — и большой холщовый мешок, с которым обращалась очень бережно.
Тиффани открыла глаза, только когда ветер перестал свистеть в ушах и звуки подсказали ей, что земля совсем близко. На самом деле тетушка была очень добра. Когда Тиффани свалилась на землю, потому что ноги у нее свело судорогой, метла парила совсем низко над мягким густым мхом.
— Спасибо, — сказала Тиффани, когда встала.
С невидимыми людьми лучше быть повежливее.
На ней было новое платье — зеленое, как и старое. Сложный мир услуг и подарков, в котором обитала тетушка Вровень, произвел на свет четыре ярда прекрасной ткани (легкие роды юной Шустрити) и несколько часов работы портнихи (нога госпожи Подстрели уже почти не болит, спасибо). Черное платье Тиффани отдала. Вот состарюсь, тогда и буду носить платья цвета полуночи*, решила она. А сейчас хватит с меня тьмы.
Тиффани огляделась. Она стояла на свободном от деревьев клочке земли, уходящем под уклон. С трех сторон подступали дубы и белые клены, а внизу открывался вид на поля и дома. Кленовые семена-самолетики лениво пролетали над маленьким садом. Изгороди вокруг сада не было, хотя поблизости паслось несколько коз. Если бы кто-то удивился, почему козы не бесчинствуют в саду, это означало бы, что он забыл, кто здесь живет. Еще тут был колодец. И конечно, дом.
Госпожа Увёртка наверняка его раскритиковала бы. Дом был как из книжки со сказками. Стены стояли косо, привалившись друг к другу в поисках опоры, соломенная крыша сползала набекрень, словно плохой парик, а печные трубы изгибались штопором. Если пряничный домик на ваш вкус — слишком сладко и вредно для здоровья, то такой дом был лишь ненамного лучше.
В маленьком домике глубоко в лесной чаще жила старая злая ведьма…
Это был дом из самой жуткой сказки.
Ульи матушки Ветровоск стояли неподалеку от дома под защитой его стены — несколько старых соломенных, но большинство деревянные, латаные-перелатаные. Пчелы деловито гудели, несмотря на близость зимы.
Тиффани подошла поближе, чтобы взглянуть на них, и пчелы вылетели ей навстречу. Жужжащая туча устремилась к ней, вытянулась столбом и…
Тиффани рассмеялась. Перед ней сложилась ведьма из пчел. Тысячи насекомых зависли неподвижно. Девочка подняла правую руку. Жужжание стало громче, и «ведьма» повторила ее жест. Тиффани повернулась. Рой повернулся тоже, тщательно повторив каждый взмах ее подола. Пчелы с краю отчаянно жужжали — им пришлось лететь быстрее всех.
Тиффани осторожно опустила на землю свою поклажу и протянула руку навстречу «ведьме». Снова загудели пчелиные крылья, силуэт распался и сложился снова, уже чуть дальше, но опять-таки точно воспроизвел ее позу. Пчела, изображавшая кончик указательного пальца, зависла у самого ее ногтя.
— Потанцуем? — предложила Тиффани.
И они закружились под дождем из кленовых семян. Рой танцевал очень неплохо, жужжащая рука все время оставалась протянутой к Тиффани, разве что несколько пчел немного приотставали и пронзительно гудели, пытаясь догнать своих и занять место в строю.
Потом рой поднял руки и закружился в другую сторону, «юбка» взметнулась, как настоящая. Он учился на ходу.
Тиффани засмеялась и повторила пируэт. Пчелиный рой и девочка танцевали на лугу.
Она была счастлива, пожалуй, как никогда прежде. Золотистый свет, кленовые самолетики, танцующие пчелы — все это вместе складывалось в полную противоположность темной пустыне. Свет был повсюду и наполнял ее изнутри. Тиффани могла чувствовать свое тело, и в то же время видеть себя словно бы сверху — как она кружится с жужжащим силуэтом и он вспыхивает золотом, когда на пчел падает солнечный луч. Вот ради таких минут и стоит жить.
Тут «ведьма» наклонилась к Тиффани, словно бы вглядываясь в нее тысячами своих блестящих, как самоцветы, глаз. Где-то в глубине роя послышался тихий свист, и силуэт распался, превратился в тучу насекомых, которая полетела над поляной прочь и скрылась из глаз. И все замерло, только семена кленов продолжали кружиться в воздухе.
