Ваплахов встал — скрипнула кроватная сетка. Добрынин обернулся.
— Я на митинг схожу, — сказал урку-емец.
— Сходи. — Добрынин кивнул. — Попрощайся там… Вечером уезжаем.
— Вечером? А в радиограмме сказано: до тринадцатого мая.
— Прямой дороги нет. Военные довезут нас до Соляных шахт. Оттуда еще три дня пути.
Ваплахов скривил губы. Теперь и ему стало грустно. Он бросился в коридор и выбежал на улицу.
Митинг уже начался, и откуда-то издалека доносились исковерканные громкоговорителем слова радости и счастья.
Непривычное сухое лето продолжалось, но поля вокруг Новых Палестин не желтели, а оставались зелеными, . что поначалу удивляло многих. Ведь даже речка немного измельчала из-за этой суши. Но потом, когда ни Архипка-Степан, ни горбун-счетовод не смогли объяснить новопалестинянам-причину этого явления, высказала свои мысли Катя. Сказала она просто и понятно, что вся вода, какая на землю падает, просачивается на разные глубины и что природа таким образом запас себе создает, не понимая, что на самом-то деле запас этот делается для жизни людей. И вот когда сушь наступает, то каким-то научным образом земля выталкивает из своих глубин запасенную воду и как бы поднимает ее под самую собственную поверхность, как если бы человек, нашедший на земле птицу, поднял бы ее на ладони к небу. И вода эта просачивается обратно в землю, только не так, как после дождя, а совсем наоборот — снизу вверх, к корням. И вот поэтому, несмотря на сушь, растет и зеленеет их будущий урожай.
Ангел тоже слышал это объяснение и долго потом об этом думал. Внутреннего устройства земли он не знал, всегда полагая, что твердь однообразна и вся состоит из живородящей земли, которая дает силу всему, пустившему в нее корни. Однако заметил он, что очень легко верится ему в истинность объяснений Кати, и сам же он этой легкости испугался, ведь выходило, что сама природа печется обо всем, и словно нет над всей природой, над всей Вселенной Бога, потому что не нужен он.
Сидел ангел на склоне холма, смотрел, как зарисовывает опускающийся летний вечер лес, домик коптильщика и речку, зарисовывает каким-то серым цветом, тусклит. Сидел и о земле думал.
И вдруг зажглась в домике у реки свеча, и ее огонек в окошке отразился. Сразу ангелу будто холодно стало — поежился. Может, просто ветерок с реки подул, а может, оттого, что там, у Захара и Петра в домике, было тепло изза постоянно горевшей печки-коптильни.
Поднялся ангел и вниз по тропинке пошел. Уже много раз ходил он туда, и сидели они иногда всю ночь за столом. Иногда свечу зажигали, иногда масляную лампу, что на крюке под потолком висела. И говорили, говорили. Порой ангел там и ночевал.
И не то чтобы было ему совсем неинтересно среди обычных новопалестинян, живших кучно и совместно в человеческих коровниках, но говорить с ними не хотелось, да и они сами с ним, ангелом, не говорили. Они строили свою жизнь, летом готовились к зиме, а зимой ждали лета. И только Катя да горбун-счетовод каждый по-своему заботились о будущем и думали о разных улучшениях.
— О, — сказал Захар-печник, открыв дверь и увидев на пороге дома ангела. — Хорошо, что пришел, а то мы тут с Петром поругались чуток… Заходи!
Петр сидел на табурете за столом, сидел ссутулившись . и глядел перед собой на трещину в широкой столешнице, глядел так, словно хотел протолкнуть свой взгляд сквозь эту трещину и дальше. Расселись.
Ангел сразу уютно себя почувствовал. Тепло окутало его, и дышалось здесь иначе, сладковатый запах оседал даже на языке, из-за чего создавался странный обман желудка: казалось, что запах становился как бы запомнившимся вкусом съеденной пищи.
— А мы тут… чуть до крика не дошло, — снова, уже усевшись на свой табурет, заговорил Захар. — Хорошо, что ты пришел, а то ж вдвоем только мечтать хорошо, а серьезно не поговоришь!
— А о чем вы поспорили? — спросил ангел.
— Про любовь, — сказал Захар. — Я вот говорю, что любовь — это как бы все, ну жизнь, радость, тепло. А он, — и Захар кивнул на однорукого, — только об одном! Говорит, что любовь из-за баб возникает! Понимаешь?
Ангел кивнул и задумался.
— Я вот, скажем, — добавил Захар, — печи класть люблю, так при чем здесь бабы?. Знаешь, когда придумаешь такой дымоход с завитушками, потом построишь его и вдруг видишь, что все получилось, и тяга есть, и прогрев… Вот с чем такое чувство сравнить? А?
Петр вздохнул тяжело, покосился обиженно на Захара. Снова вздохнул.
— Ну чте у тебя в жизни от баб было? — обернулся Захар к Петру. — Что там Глашка твоя? У ней уже три красноармейца после тебя было! Какая ж это любовь! Это ж предательство сплошное. То ли дело печь — хорошая печь пятьдесят, а может, и сто лет простоит, если к ней по-человечески, с любовью. А выпал вдруг кирпич — взял, вставил его обратно, починил, и она дальше топит…
Ангел хоть и не хотел, а о Кате задумался. И хоть ясно было ему, что вроде бы и не было здесь между ними никакого предательства, ведь и общего у них было всего-то чуток — какое-то невидимое душевное тепло, взгляды да разговоры, ну еще один вечер у реки, который как бы и черту подвел. Не то, что у Глашки с Петром — у них ведь даже ребенок есть.
— Ну что ты молчишь! — нетерпеливо выговорил Захар. — Или тоже о бабах думаешь? Разве вышло у тебя с училкой, а? А она теперь вот с гармонистом вместе поет по вечерам, тут, у речки…
Ангел, услышав это, оторопел. Неужели, подумал он, все видели его переживания, неужели кто-то говорил о нем и о Кате?
— Вот были бы все люди как звезды — чистые, тогда б уже и спорить не надо было, — не дождавшись от ангела участия в разговоре, произнес Захар. — Как в небо поглядишь — каждая на своем месте, и никаких там шевелений, чтоб одна звезда сначала к одной, а потом вдруг к другой! Вниз — это да, сорвалась и шурух! Это может быть и с горя. А так нет1 Всякая на своем месте, и вот из-за такого постоянства любовь и возникает, а у нас тут что? И строго посмотрел Захар на однорукого Петра. Слова коптильщика о звездах сразу отвлекли мысли ангела. И задумался он уже о другом, задумался о постоянстве и верности, которых за все пережитые годы на этой земле еще не встречал. Хотя то тут, то там возникала то верность, то привязанность, а может быть, и любовь, но все это казалось чем-то временным.
«А горбун-счетовод?» — сам себе вдруг возразил мысленно ангел.
Но тут же и этому возражению сам же мысленно и возразил, ведь видел он счетовода почти постоянно с его сыном-горбунком Васей, а лица его жены припомнить не мог, и не мог припомнить также, когда он их всех втроем в последний раз видел.
Петр вдруг поднял голову, повел носом, принюхиваясь.
И Захар тут же насторожился, отвлекся от звезд, засевших в его мыслях. Привстал.
— Кажись, готово, — сказал и, отодвинув табурет, вышел из-за стола.
Петр тоже встал и следом за Захаром пошел. Остался ангел один за столом. Где-то рядом, за стенкой, слышались приглушенные звуки работы и разговоров.
А на столе горела свеча. Воск у нее был грязно-желтый;
Видно, плавился он плохо, поэтому и огонек был слабым.
Ангел пальцем отковырнул немного воска вокруг фитилька, и маленькое пламя засветилось веселее и ярче.
Поезд приближался к Москве. Позади оставались сотни километров, два десятка выступлений в честь Великой Победы. Позади оставалась война.
Пыхтел паровоз, тянувший за собой всего лишь три вагона. Въезд в Москву из тыла без особого разрешения был еще запрещен, и, может быть, поэтому в одном из трех вагонов находилось всего лишь два пассажира: Марк Иванов и Парлахов. Ехал в этом вагоне, конечно, и попугай. Вагон был постройки начала тридцатых, купейный. Все было хорошо, только не было проводника, и за кипятком приходилось ходить в соседний вагон, где трое военных перевозили в Москву чье-то тело.
Вернувшись в очередной раз из соседнего вагона с полным чайником кипятка, Марк опустился на свою полку и задумчиво вздохнул.
— Я тоже как-то раз влюбился… — признался он Парлахову, продолжая начатый еще три дня назад разговор. — Может, я и сейчас влюблен… Она такая красивая. Работала раздатчицей в столовой Московского водопровода. Надо будет пойти туда, когда приедем…
— Счастливый ты человек, Марк! — сказал Парлахов. — Может, ты еще женишься на ней… А я, наверно, никогда не женюсь…
— Почему?
— Подписку давал, когда шел работать в ЦК. Можно, конечно, писать рапорт, чтобы разрешили, но как-то неудобно… Сейчас в стране столько работы будет, а я свои личные дела, скажут, ставлю выше государственных… Не знаю…
На вокзале комендант проверил документы у прибывших и отпустил их в город. Спасибо инструктору Урлухову из ЦК — вовремя он все организовал. Перед тем, как попрощаться, Марк и Парлахов обменялись телефонами. Парлахов пообещал позвонить на днях и пригласить Марка с Кузьмою в гости, все-таки всю войну вместе прошли.
