– Расстаетесь с жизнью по сценариям?
– Да... И ты знаешь, их содержание держится в тайне от ксенотов, желающих жить. Такие они захватывающие.
– Понимаю... Романтика, наверное, сплошная... Дуэли из-за прекрасных дам... Последний поцелуй в холодеющие губы... Или возвышенный красавец травит неверную возлюбленную и вешается потом над ней, еще не умершей... И раскачивается, раскачивается...
Мариянин качнул головой. "Ох уж эти синийцы!"
– Не знаю... С Затаенного острова никто и ничто не возвращается.
Сказав, Трахтенн неожиданно напрягся. На дисплее обезличенного Мыслителя зашевелились строчки цифр.
– Вместо вечной жизни – вечная старость... – задумалась Клепа. – Это скучно.
– Представители вашей расы поэтичны... – улыбнулся Трахтенн, принявшись стучать по клавише Enter. – У вас меньше знаний и больше воображения. Это от наличия души.
– Да уж, что есть, то есть. Не в пример вашей милости. У тебя два друга улетучились, а ты со мной научно-популярные беседы проводишь...
Трахтенн молчал, набирая что-то на клавиатуре. Закончив, спросил, не поднимая лица:
– Это Горохов тебе дал медеита?
– Да. После того как в Кырк-Шайтане из него дважды вынули душу, он его на всякий пожарный случай в медальоне носил.
– А почему ты не попыталась освободить его от наручников? Вон, ключик на пульте лежит?
– Не хотела рисковать. Вдруг ты увидел бы, что его нет. Вместо ключика я ему скрепку дала...
– Скрепку? – воскликнул Трахтенн, повернувшись к девушке. И застыл с открытым ртом – над ним, с занесенным над головой гаечным ключом, стоял Горохов. Синяк на его глазу горел злорадно.
* * *
...Перевязав бесчувственного Трахтенна, Клеопатра обмыла ему лицо, перетащила в спальню, там положила на кровать и прикрепила к ней наручниками. Затем подошла к бытовому генератору и собрала душу Баламута-Бармалея (так, из озорства) в баночку из-под малинового варенья. Закрыв и поставив ее в сторону, достала безжизненное муравьиное тело и забросила его (так, из куража) в дальний угол командного пункта. Тело же регенерата Гены перенесла в санузел (чтобы глаза не мозолил). Тем временем Горохов, сидя за командным пультом, менял вариант приземления. Закончив со всеми делами, включил автопилот, обернулся к Клеопатре (уже сидевшей в кресле с вязанием) и сказал, потирая руки:
– Ну, что, дорогая, мы выиграли! И у нас с тобой в этой юдоли печали еще есть целые сутки. Давай, отпразднуем событие?
– Давай, милый мой камикадзе, – согласилась Клеопатра, отложив вязание. – Вот только как к этой идее отнесется наша киска?
"Киска", то есть бытовой генератор, отнесся к идее Мстислава Анатольевича положительно и сотворила все, что девушка пожелала. Даже прибавила к заказанному кое-что из вселенских деликатесов – копченые клыки кожистого армагедонта с Омеги Штеры Кртоплекса, икринку ихтиоканопуса[6] с Тау Кита и дюжину нежнейших яиц эквисасинуса с третьей планеты Ра. Благожелательность «киски» Клепа объяснила ее удовлетворенностью менее тяжким повреждением головы Трахтенна и его последующим пленением (к Горохову она не ревновала – муж все-таки).
Когда все было готово, сели праздновать. Настроение у них было просветленное: они все выполнили, и теперь перед ними открывались сияющие перспективы вечной благодати. Предстоящая гибель их бренных оболочек их не тревожила.
Мстислав Анатольевич за двадцать лет сознательной жизни так и не смог найти себя. Вдумчивый, глубоко эрудированный ученый, он редко бывал счастлив. У него не было друзей (уму друзья не нужны, уму нужны соперники); тонкий (и строгий) ценитель женской красоты, он не мог относиться к женщинам по достоинству, и потому большую часть жизни был одинок; любящий отец, он не имел возможности достаточно часто встречаться со своими детьми, и со временем стал им чужим... И он, пламенный приверженец Дарвина, глубоко поверил в потустороннее существование, обещанное ему на планете с зеленой атмосферой. Поверил потому, что подобно Достоевскому счел, что если потустороннего существования нет, то жизненное существование не стоит и выеденного яйца. А стоит человеку поверить, Он не заставляет себя ждать.
А Клеопатра была простая девушка. В детстве мама сказала ей, что на небесах так хорошо, что и вообразить невозможно. Ей, конечно, было страшновато расставаться со своим красивым телом, но в юности одна монахиня с лесбийскими замашками сказала ей, что после смерти и воскрешения тело у нее будет и вовсе божественным. Это подтвердил строгий дяденька с чудной планеты и в результате она смотрела По Ту Сторону не со страхом, а скорее с любопытством.
...Банкет близился к концу, и Горохов уже предвкушал, как приятно ему будет раздевать пухленькую Клеопатру в последнюю их ночь (Клеопатра смотрела на него глазами с поволокой и прикидывала, придет ли Трахтенн до утра в себя). И этот момент откуда-то со стороны внутреннего статора Нулевой линии вылетело нечто массивное и длинное и, прочертив по всему командному пункту пологую траекторию, залетело под банкетный стол.
12. Сильная рука не церемонится. – Клеопатра в ударе. – Все летит в тартарары.
Приподняв скатерть, Мстислав Анатольевич увидел под своими ногами... Худосокова.
– Миль пардон! – извинился беглец из Ада, обернув лицо к Горохову и растирая ушибленный подбородок. – По-моему, я не совсем туда попал... Или, наоборот, в самую точку.
Худосоков был доволен. Испытывая необычайный душевный подъем, он смаковал только что открывшуюся ему истину: души, бежавшие из загробного мира в так называемый "материальный" мир, обрастают плотью прежней конфигурации.
– Да, Маркс был глубоко не прав, материя вторична, – проговорил он, с удовольствием ощупывая тело и обнаруживая, что все у него на месте, включая и протез ступни. И, счастливый, полез на четвереньках из-под стола.
Клеопатра, увидев своего бывшего хозяина в весьма неестественной позе, взвизгнула и перебралась под бочок к супругу. Худосоков уселся в ее кресло и, оглядев внимательными глазами бывших своих подопытных свинок, решил, что с ними лучше не церемонится, а колоть сразу.
– Ты, хрен моржовый, морж хреновый, – двинул он хищно голову к Мстиславу Анатольевичу, – давай, выкладывай все с самого начала, да быстрее трави, времени нету.
Горохов повел повествование с момента своего появления в недрах Кырк-Шайтана, но Худосоков так часто повторял "дальше", что он уложился минут в пятнадцать.
Выслушав рассказ, Ленчик задумался. Ему стало ясно, что в "игре" участвуют, по меньшей мере, четыре стороны, не считая его самого.
"Первая сторона – это марияне, выпустившие космическую торпеду, – начал он мысленно загибать пальцы. – Вторая – несомненно, "трешка". Третья – это силы, которые охмурили Черного с Бельмондо, четвертая сторона привела Горохова с девицей на корабль.
Самый загадочный участник – это кукловоды Горохова. Странно все как-то получается. Искали друг друга Клеопатра с Гороховым, нашли, считай, случайно, и угодили в небесную канцелярию, там их быстренько охмурили, мобилизовали и сюда послали, чтобы они и сами загнулись, и "трешку" расколошматили... Кому это выгодно? Только Координатору.
Третья сторона вообще откровенно издевается... Бельмондо с Черным, похоже, делают кому-то минет, сами того не зная.
"Трешка"... Она, несомненно, самоопределилась. И действует, худо-бедно действует, коли кукловоды Горохова суетятся... Да, голова пухнет... Но ясно, что все дела здесь делаются через Нулевую линию, то есть через колодец... Надо еще Трахтенна опросить..."
Поднявшись с кресла и пообещав немедленно вырвать ноги тому, кто встанет из-за стола без его на то высочайшего разрешения, он пошел к вон Серу. Тот ничего нового не рассказал, и Худосоков подумав еще, вернулся с ним мостик.
Оказавшись на командном пункте, вон Сер бросился к пульту управления, и волосы его стали дыбом: Горохов вовсе не затормозил корабль, он ускорил его!
У Худосокова волосы дыбом не встали, он, холодный и сосредоточенный, подошел к Мстиславу Анатольевичу и сказал сквозь зубы:
– Я эту девушку сейчас убью и изнасилую. Хочешь? Говори, падаль, на кого лямку тянешь?
Горохов не мог говорить – страх сломал ему голос. Худосоков брезгливо осмотрел его с ног до головы и обратил лицо к Клеопатре. Та, почувствовав в его взоре могильный холод, тоненько заголосила.
– Кончай выть, – сморщив лицо, помотал головой хозяин положения. – Мне убить – делать не хера.
– Мы... мы... нас... прислали... как начал портится Мыслитель... – заикаясь, заговорила девушка. – Он... сказали... стал в человека превращаться... Как Трахтенн...
Горохов, даже искореженный страхом, не смог простить супруге предательства и бросился на нее с желанием удушить. И Худосоков себя показал: схватив его за ворот левой рукой, он подался назад, и резко ударил правой в сердце.
