— Так точно, — доложил офицер охраны, входя и щелкая каблуками. — Смылись все до единого.
— Каким образом? — не понял Путин
— На личных самолетах, — объяснил офицер. — Один за другим. Вы разве звука не слышали?
— Не слышал, — недоуменно ответил Путин и сделал потише «Лебединое озеро». Одетта почти беззвучно махала крыльями. К настроению Путина сейчас больше подошел бы «Умирающий лебедь». — Что, так все и улетели?
— Конечно. Кучма просил вам передать, что жаловаться — одно, а терять власть — совсем другое.
— Можете идти, — брезгливо отрубил Путин и переключился на украинское телевидение. Там всё было спокойно — как раз шёл выпуск новостей. Сообщали об очередной заварушке в парламенте, об успехах местных хлеборобов, о зарубежных гастролях театра имени Леси Украинки — и только в самом конце, перед новостями спорта, бегло упомянули о том, что президент Путин интернирован и находится на территории Крыма, а в Москве установилась власть силовиков.
— Совершенно не уважают, черти, — поморщился Путин. — Ну ничего — будет вам союзный договор…
Он переключился обратно на первый канал. Балет закончился, добро восторжествовало, и начался очередной выпуск новостей. Он Путина не обрадовал: перед Белым домом вовсю строились баррикады, и Евгений Евтушенко с трибуны читал спешно сочинённое стихотворение. Снизу рвался Вознесенский, но Евтушенко отпихивал его ногой.
— Что ж они бездействуют, — впиваясь ногтями в ладони, повторял Путин. — Жахнуть один раз… как в девяносто третьем году…
Но ничего подобного не было. На площади царило праздничное оживление. Многие разводили костры, несмотря на белый день. Ветераны чеченской войны набирали отряды и отдавали приказания. Молодёжь бренчала на гитарах. Черкизов, целый и невредимый, грязно ругался в микрофон. Пироманка Новодворская сладострастно поджигала чучело Рушайло — Путин мельком отметил несоответствие количества звёздочек на погонах. Шевчук орал с трибуны «Просвистело, чуть поело…»
— Бред какой-то, — шептал Путин. — Тоже мне, легенда русского рока…
Журнал «Фас» в полном составе, во главе с Бруни, лаял в микрофон, изображая пресс-конференцию ГКЧП.
— Собаки, — тряс головой Путин, — собаки…
В следующую секунду он отшатнулся от экрана и закусил кулак, чтобы не закричать. На танк поднимался Ельцин.
— Россияне, — сказал он по складам. — Я ввваш президент!
Площадь взорвалась приветственным ором. Из динамиков грянуло: «Борис, ты прав!».
— Йййя нникому не дам! — воскликнул он. — Шта-а-а, понимаешь…
— Вау! — взревела толпа. Ельцин пошатнулся. Его поддержал Абрамович, стоявший, как всегда, в тени.
— И мы их всех! — раздельно закончил Борис. Его спустили с танка и отвели в первый подъезд. Там его уже ждал Бурбулис, живо приехавший из своего фонда.
— Предупреждали меня, — шлепнул себя по лбу Путин. — Говорили мне, что вся эта передача власти — только бесплатный цирк… Вот тебе и третий срок! Ах я дурья башка! Главного-то и не просчитал!
Он кинулся к вертушке, но вспомнил, что спецсвязь отключена. Всей тяжестью он шлёпнулся на диван и заерзал, — но вертушка включалась другой кнопкой, а про неё Горбачёв ничего не сказал. В отчаянии бросился он к волнорезу, но понял, что сейчас не до ныряний — кнопка включения прочих средств связи наверняка находилась в другом месте, а он позабыл спросить и о ней! Он побежал к самолёту — но самолёта, конечно, не было. На нём улетел Кучма, который приехал в Крым поездом, благо недалеко.
Путин упал на взлётную полосу и стиснул голову руками.
— Ну всё, — обреченно подумал он. — Теперь он наворотит…
Жальче всех ему было Лужкова с Примаковым.
В декабре 2000 года Ельцин с губернаторами поехал в Беловежскую Пущу и распустил Российскую Федерацию, после чего отнял у Путина Фонд.
В октябре 2002 года Белый дом снова расстреляли из танков, на этот раз окончательно.
В июне 2004 года Зюганов проиграл выборы.
В августе 2006 года разразился кризис. Примакова выпустили и сделали премьером.
В марте 2008 года президентом России стал Патрушев.
В августе 2008 года ему захотелось в Форос.
В последнее время Путина мучил международный престиж. Что это такое, Путин представлял себе смутно и опосредованно. Он был, и в то же время его не было. Нам плевать было, что они все про нас думают, и вместе с тем мы жили за их счет. Кое-какая ржавая мощь еще громыхала по нашим сусекам, но ясно было, что без их помощи запустить ее не удастся никак, а захотят ли они запускать мощь, которая по ним же и шандарахнет, — это был большой вопрос.
— Большой вопрос, — повторил Путин и снова заходил взад-вперед по кабинету.
В прежние времена с международным престижем все было в порядке. Он эти времена еще застал: у советской власти периодически клинило башню, и никто не мог догадаться, насколько далеко она может зайти по пути защиты своего реноме. Престиж был настолько велик, что позволял гордой Родине Путина дружить с людьми, которых в остальном мире не пускали не то что к столу, а руки помыть. В лучших друзьях Советского Союза числились несколько проверенных людоедов, один террорист в пестром платке и один бородатый человек, славный тем, что при произнесении публичной речи он, как правило, не мог остановиться.
Свой международный престиж Россия оберегала крайне ревностно. Доходило до того, что выигрыш на спортивных соревнованиях приравнивалась к победе в Отечественной войне, за падение на льду исключали из комсомола, за уроненную штангу отправляли таскать совсем другие тяжести, и даже шахматисты в играх с зарубежными соперниками демонстрировали такую силу воли, что часто и недвусмысленно показывали им из-под стола кулак. Ходил даже слух, что в первом ряду во время любых спортивных соревнований сидит экстрасенс и взглядом помогает нашим бить рекорды, но Путин как сотрудник органов прекрасно знал, что это был никакой не экстрасенс, а нормальный особист, под чьим прицельным взглядом проиграть действительно было невозможно.
В последние годы, однако, с репутацией начались странности. За послушание и честные попытки научиться пользоваться ножом и вилкой Россию приняли в несколько восьмерок, троек и десяток, но всюду — в качестве шестерки. Престиж втянулся до такой степени, что мочить соседей Россия уже не порывалась и ограничивалась периодическим выжиганием собственных окраин. Ей пытались запретить и это, но после того как несколько иностранных наблюдателей едва унесли ноги со спорных территорий бывшей Империи, Запад отчасти пересмотрел свои взгляды на права человека. Ельцин по части престижа был непредсказуем, как и во всем остальном: сдержанно осудив бомбардировки Югославии, он горячо поддержал Клинтона в деле орального секса, что подняло престиж на недосягаемую высоту. Иногда он дирижировал оркестром, что нагоняло на международное сообщество еще большего ужасу, чем если бы он размахивал ядерным потенциалом.
Путин в первые месяцы своего правления никакой новой линии выработать не мог. Со всех сторон его мучили взаимоисключающими советами. Коммунисты предлагали объединить усатого, бородатого и того, что в платке, и в таком составе влиться в Северную Корею. Либералы в свою очередь требовали даровать автономию Казани, Якутии и Сибири с последующим приданием Москве статуса вольного города. Все сходились на том, что престиж пора поднимать, но чем — представляли с трудом. В результате Путин чудом балансировал на грани грозности и дружелюбия, разъезжая по загранице и давая в каждом новом городе гастроль, состоящую из единственного, но стопроцентно выигрышного номера: он надевал халат, кланялся на четыре стороны и швырял на помост специально обученного человека. Это могло восприниматься и как символ величия державы, и как дружеский жест, призванный потешить собравшихся. Но скоро он показал свой номер практически во всех столицах, а ничего другого не умел; министр Иванов советовал попробовать глотать шпагу, намекая тем самым на сокращение вооружений, но лидер сверхдержавы такого себе позволить не мог — ни в смысле глотания, ни в смысле сокращения.
— Сокращения, — повторил Путин и еще мрачнее заходил по кабинету.
Иногда сверхдержаве подворачивался шанс приподнять престиж за чужой счет, а именно вмешаться в чей-нибудь конфликт и внезапно замирить дерущихся. Подобный прецедент случился еще до Путина, когда Милошевич заставил-таки НАТО взвинтить ему рейтинг путем бомбардировки Белграда; тогда Россия предложила свои услуги в качестве посредника, но Милошевич просил атомную бомбу, а НАТО умоляло не мельтешить, и посредничество не состоялось. Участие сверхдержавы в главном конфликте года ограничилось тем, что американское посольство было обстреляно яйцами, вследствие чего престиж России временно возрос вдвое: страна, которая может позволить себе швырнуть в лицо мировому империализму столько яиц плюс две гранаты, никак не может считаться государством третьего мира. — Слушай, Иванов, — спросил Путин министра иностранных дел по селекторной связи. — Там никто ни с кем, часом, не конфликтует? — А что? — настороженно спросил Иванов. — Да мы бы помирили, понимаешь. Престиж бы подняли. — Гениально! — воскликнул министр. — Как раз в Белграде революция. — Что, опять бомбят? У нас яйца не казенные… — Хуже! — рапортовал Иванов. — Милошевича погнали. Он выборы сфальсифицировал. — Ну и что, подумаешь, дело житейское, — сказал Путин, но тут же одернул себя. — Я хочу сказать, с кем не бывает. — Да, но он хочет и второй тур подтасовать! — Он что, в первом не мог подтасовать как следует? — спросил президент. — Поразительные люди, совершенно не перенимают опыта… — Не мог вот. Теперь свергают его. Коштуницу ставят. — Слушай, — раздумчиво проговорил Путин. — Вообще говоря, это шанс. Мы свое отношение как-нибудь выразили? — Ну… — Иванов замялся. — Как всегда, по стандартной схеме. Подтасовывать нехорошо, но и свергать — нелегитимно. Милошевич нам друг, но демократия дороже. В таком примерно роде. — Тьфу, бред, — поморщился Путин. — Надо их помирить. Нельзя ли как-нибудь того… в Москву их? Я не могу туда лично лететь, у меня своих делов хватает, и вообще это несолидно — чтобы президент сверхдержавы летал во всякую Югославию… — А может, слетаем, дзюдо покажем? — с надеждой спросил Иванов. Он всякий раз по-детски хлопал в ладошки, когда Путин швырял соперника на ковер. — Вот еще, — хмыкнул дзюдоист. — Может, мне им еще «Наука умеет много гитик» сложить? Нет, пусть сюда приезжают. Я их живо помирю. — Сказано — сделано: министр Иванов немедленно позвонил в Белград. — Але, Милошевич? — спросил он. — Приветствую. Как вы насчет немного тут у нас отдохнуть, посмотреть достопримечательности? Что значит — не до того? Вы сейчас где вообще-то? В бегах? Ну и бегите к нам, мы вас не выдадим… Погода прекрасная, и вообще… погуляем, президент фокус покажет… С этим вашим конкурентом переговорим, как бишь его. Может, выторгуем чего. Летите, ей-богу, а то к нам давно никто не летал. (Иванов любил, когда к нам прилетали: тогда устраивался банкет, и можно было повеселиться на халяву.) Что? Никак не можете? Белград горит? Ну тогда ладно… Кстати, вы Коштуницы телефончик не знаете? А то он человек новый, я координат пока не знаю. Да, записываю… Ну, хоп.
