— Ах ты, — с горькой досадой хлопнул себя по колену Путин после очередного доклада министра иностранных дел. — Вот вечно они опережают! Нет бы позвонить, как культурный человек, сказать бы, что вот, мол, еду евреев с арабами мирить, не хочешь ли влиться и все такое… Я вот когда куда-нибудь еду — в Ижевск там или Саратов, — я же всегда его приглашаю! Потому что культура! Нет, это не партнерские отношения. Слушай, Иванов, а может, еще кто-нибудь дерется?
— В Центральной Африке, — с готовностью отозвался министр иностранных дел. Племя яки напало на пламя юки, всех женщин забрало и половину кокосов выпило, а остальным пооткусывали кончики.
— Какое зверство! — воскликнул чувствительный Путин.
— Да нет, кокосам…
— Все равно нехорошо! Давай помирим! Лети!
— Они меня сожрут, Владим Владимыч! Можно я по телефону попробую? — взмолился Иванов.
— Ладно, попробуй, — разрешил Путин. Другого министра со знанием языков у него не было, кроме Касьянова, который все время был занят тем, что просил в долг и отсрочивал отдачу.
— Але! — закричал в трубку воодушевленный Иванов. — Племя яки прошу! Вождя, пожалуйста… Здравствуйте, Москва беспокоит. Что значит — где? Ну это… как бы вам объяснить… чуть левее заката, да. На севере диком. Я чего звоню-то: вы бы помирились с этими, с юками-то. Нехорошо кокосы отбирать. Женщин — ладно, от них одно беспокойство. Но кокосы-то зачем? Это же райское наслаждение! Чего? И вам пару дивизий? Ах вы, чернопо… я хотел сказать, развивающиеся страны! Вы из Калашникова стрелять научитесь, а потом просите атомное оружие! Совершенно стало невозможно организовать переговорный процесс! — Слушай, — в раздумье проговорил Путин, выслушав доклад министра иностранных дел о ситуации в Центральной Африке. — Может, нам Гора с Бушем помирить? — Сомнительно, — сказал Иванов. — Что ж они, вдвоем править будут? — А чего! — воодушевился Путин. — Коллегиальное руководство! — Не пройдет, — покачал головой Иванов. — По конституции нельзя. — Ну так думай! — заорал президент. — Думай! У Клинтона рейтинг вдвое вырос после того, как он Арафата с Бараком лбами столкнул и целоваться заставил! Их, конечно, вырвало потом, но все равно это огромный успех!
В отчаянии Иванов выглянул в окно и вдруг увидел под стенами Кремля двух школьников, пришедших на экскурсию в Грановитую палату. Отколовшись от класса, они яростно лупили друг друга мешками со сменкой.
— Эврика! — радостно закричал Иванов. — Эй, охрана! Этих двоих — живо ко мне!
— Через пять минут перепуганные дети, утирая слезы и сопли, стояли перед Путиным.
— Тебя как звать? — строго спросил он того, что по шустрее.
— Вася…
— А тебя?
— Петя…
— Чего не поделили?
— А он у меня конфету отнял! «Виспу»!
— Ну так и сказал бы ему по-человечески, — вступил знаток этикета Иванов. — Отдай, мол, конфету. Не твоя.
— Да-а! — взвился Петя. — А он у меня еще вчера тамагочу вытащил, с цыпленком! Вытащил и дразнился!
— Ну, — улыбнулся Путин, — это разрешимо. Эй, охрана! Тамагочу сюда какую-нибудь и «Виспу», живо! Киоск есть на Моховой.
Еще через пять минут спорные предметы были принесены и вручены участникам конфликта.
— Ну? — спросили Путин с Ивановым. — Не будете больше ссориться?
— Не будем, дяденьки! — радостно ответили дети. — А двух дивизий у вас случайно нет?
— Ка… каких дивизий? — испуганно спросил Иванов.
— Американских, резиновых! Иванов вздохнул с облегчением.
— Мало вам конфеты и тамагочи за государственный счет? А ну пошли на экскурсию со всем классом, ать-два! Учитель небось беспокоится!
— Спасибо, дяденьки! — еще раз поблагодарили дети и с радостным визгом, мгновенно забыв ссору, ссыпались на улицу.
— Ну вот, — удовлетворенно сказал Путин. — Вот тебе и престиж. Все-таки слово сверхдержавы много весит. Не хухры-мухры!
Дела троянцев были плохи. Никто уже не останавливал Кассандру, носившуюся по стогнам с криком «Ясно вижу Трою павшей в прах». Ахейцы стояли под самыми стенами и улюлюкали.
Парису все это надоело. Он терпел-терпел и воззвал:
— Да что же это такое делается! Афродита, ваше превосходительство! Слети сюда, ременнообутая, зря, что ли, я тебя яблоками кормил!
В ту же секунду с Олимпа молнией слетела пенорожденная.
— Ну? — с важностью спросила она.
— Лук гну! Ты посмотри, что делается! Менелай скоро совсем взъярится, Ахилл зовет Гектора биться один на один, в городе паника! Живем в осажденной крепости, а она спрашивает — чего!
— Ладно уж, — произнесла златовласая. — Выручу я вас… мученики Эроса! Из-за любви страдаете. По осажденным крепостям — такой специалист у нас имеется. Пришлю вам из далекой Скифии Киселя, Алексеева сына! — Топнула ременнообутой ножкой и пропала.
А перед Парисом вырос вместо богини довольно плотный мужчина в расцвете зрелости, в темной тунике, усыпанной зелеными горошинами.
— Туда-сюда дергают, — забормотал он недовольно, — ни минуты покоя… Где я, собственно, нахожусь? Это что, Испания? Володя, э-э, что за шутки?!
— Троя это, — буркнул Парис, в душе браня покровительницу. Он не верил, что этот мужчина, хотя бы и столь корпулентный, способен был бы обратить в бегство ахейские войска. Он и говорил-то с эканьями и промедленьями, что троянский красавец объяснил себе непривычкою к древнегреческому.
— Ну ладно, — недовольно произнес сановный гость. — Рассказывайте, чем могу.
— Как обращаться к тебе, телеснообильный? — учтиво осведомился Парис.
— Евгеник, по-вашему Алексид. Валяй, излагай.
Некоторое время, переходя с гекзаметра на разговорную речь и обратно, частично сократив перечень кораблей, но зато в ярких красках расписывая прелести Елены, Парис в пышной древнегреческой манере пересказывал Алексиду «Илиаду»:
— Вот и сидим, как кроты, у ахейского войска в осаде. Просят обратно Елену, однако получат не больше, Нежели мертвого уши осла, что издох с голодухи! Наш шлемоблещущий Гектор со братцем своим Деифобом Жалкого сына Фетиды погонит метлою поганой И Одиссея пошлет хитроумного так, что брадатый Муж итакийский покатится к бабе своей колбасою!
— Э, э! — остановил его Алексид. — Это все эмоции. Ничего, отпиаримся, бывал я в переделках и похуже. Значит, для начала: подготовьте, пожалуйста, базу данных на этих, как их… вот черт, с первого курса не перечитывал! Агамемнона, Ахилла, Одиссея и прочих так называемых вождей ахейского кровавого режима. Второе: что у вас с финансированием?
— Деньги еще не изобретены, — понурился Парис.
— Так натуру обеспечьте! Маслины там, козий сыр, оливковое масло… Поймите, без финансирования пиар не делается! Как я найму деятелей культуры? Аэдов, бардов? Далее: как обстоят дела с верховным покровительством?
— С ним практически никак, — еще грустнее признался троянец. — В последнее время мы в немилости. С Олимпа к нам слетает исключительно Афродита, и то в память о том яблоке…
— Негусто, — кивнул Алексид. — Но тоже дело. Создайте партию «Яблоко», Афродита пусть возглавит… ну, это я решу. Теперь мне хотелось бы видеть Елену.
— Зачем это? — подозрительно прищурился Парис.
— Да ладно вам, — потрепал его по плечу новый помощник. — Смешно, ей-богу… Я люблю только свободу! А с Еленой надо кое-что обговорить.
Елена приняла Алексида во дворце. Против ожиданий, восторга он не выказал.
— Да, фактура не ахти. Не Новодворская. Борец за свободу из вас, конечно, как из Немцова народолюбец… но ничего, будем работать. Значит, запоминайте: вы покинули Менелая потому, что он зажимал вашу свободу слова. Бежали из его репрессивного государства к вольнолюбивым троянцам.
— Свобода слова? — переспросила Елена. — Но я дала Парису… отнюдь не слово!
— Слушайте! — не выдержал телеснообильный. — Вам победа нужна или буквоедская точность в деталях?
— Но в Трое отродясь не было никакой свободы слова! Здесь как Приам скажет, так все и думают!
— И прекрасно, Приам плохого не скажет. Он истинный отец города, крепкий хозяйственник, своего рода троянский Лужков… Если уже есть одно мнение, зачем же другое? Это и есть истинная свобода — свобода разделить убеждения мужа совета. В общем, Менелай вас тиранил, не давал слова сказать, унижал всячески…
— Вот еще! — пожала плечиком Елена. — Попробовал бы он! Он просто противный…
— Противный — это аргумент для нас с вами, — терпеливо разъяснял Алексид. — Завтра же выступите со стен Трои с текстом обращения, который я за это время подготовлю. Теперь пойдемте покушаем, а вы, как вас, Парис, разошлите покуда гонцов за бардами и аэдами. Велите передать — свобода в опасности. Если Ахилл возьмет Трою — вообще запретит рот открывать.
