— Потрогай-ка вот это, — прошептал я, немного задыхаясь от страсти. — Погляди, что у меня для тебя есть.
Я заставил ее пальцы коснуться меня.
— Что за черт?!
О, я знал, что она удивится!
Пальцы сперва отдернулись, но потом снова потянулись и обхватили мой член.
— Эй! — сказала она. — Что это еще за фокус? Подделка? Искусственный? Ладно, сейчас посмотрим!
Ее пальцы стали пощипывать член, и кожу вокруг, и в паху. Ногти оказались довольно острыми. Она пыталась выяснить, нет ли там какого-нибудь ремешка для крепления конструкции.
— Да нет же, нет! — поспешил я уверить ее. — Он настоящий!
— Сейчас посмотрим, — сурово сказала она.
Она обхватила его пальцами, крепко сжала и сильно дернула.
— У-ух! — взвыл я от боли.
— Милостивый Аллах! И впрямь настоящий!
Ага, я знал, что она придет в приятное изумление! Она ощупывала самый кончик, пытаясь получить представление о диаметре головки. И вдруг отстранилась и села.
— (…)! — выругалась она. — Скользкий, паршивый (…)! — Ее кулачок не очень метко ударил меня по челюсти. — Раньше у тебя был такой маленький, что никто даже найти его не мог! Меньше даже, чем у этих двух мальчишек! А теперь такой большой, что никому никуда его не засунуть!
Кажется, я услышал тиканье часов. И точно: я увидел светящийся циферблат секундомера. Она, наверное, следила за ним. Хотела убедиться, что ее пять минут прошли!
— Ютанк, ну пожалуйста, — упрашивал я. — Я уверен, что получится. Ютанк, я все это сделал ради тебя. Прошу тебя, одумайся. Дай мне руку, ну пожалуйста. Он не так уж плох. Просто немного больше обычного. И у него есть другие преимущества…
Щелкнула кнопка секундомера.
— Пять минут, — напомнила она. — Я хочу, чтобы ты это засвидетельствовал: я лежала с тобой в постели ровно пять минут. — Она поднесла циферблат к моему лицу — он светился зеленым. Верно, она пробыла со мной пять минут.
— Ну пожалуйста, Ютанк, — заплакал я. — Ты не представляешь себе…
— Послушай, (…), я устала от твоих фокусов! Ты пускаешься на такие крайности! То ты не можешь порадовать даже блоху, а то готов раскурочить верблюдицу! Я ухожу к себе, и не беспокой меня до тех пор, пока не станешь нормальным!
Она соскочила с постели. Хлопнула дверь. Она ушла.
Я лежал потрясенный. Мое предчувствие наслаждения возбудило меня до такой степени, когда неминуем был взрыв. Но неожиданный поворот событий остановил его приближение на полпути к успеху. Сердце мое стучало от неисчерпанной страсти, а голова кружилась от потрясения.
Я постарался лежать спокойно, надеясь, что и чувства мои уймутся. Но вместо этого у меня началось нервное подергивание.
Не мог я лежать спокойно, не мог — и все. Тогда я встал с постели.
Подумав, а не мучается ли она угрызениями совести, может, даже плачет от неудовлетворенности, я подошел к приемнику, связанному с прослушивающим устройством, давно уже установленным мной в ее комнате. Включил его.
Теперь громкость его усилилась. Возможно, оттого, что его передвинули на более подходящее место, когда «кредитокарточные» агенты старались очистить дом от ковров.
Я услышал, как течет вода. Потом услышал звяканье посуды. Потом голос Ютанк:
— Просыпайтесь, милые малышки. А то все хорошее в жизни проспите.
Раздались детские возгласы: «А чего?» и «У!», — затем: «Ой, здорово!»
Звон стаканов. Молоко, что ли, она давала им на ночь?
Потом музыка — что-то турецкое. Вероятно, в записи. Дикая. Примитивная. Ритмичные удары ноги. Затем шелест ткани. А там ритмичные удары сабель одна о другую. Хоть я и не видел танца, мое тело начало двигаться в такт.
Голоса двух мальчуганов звучали все громче, дыхание в предвкушении участилось.
Затем неожиданно в музыке наступила перемена. «Электрические завихрения» стали выбивать дерзкие и бурные аккорды. Зазвучал голосок Ютанк, она пела:
Пусть ты мал, Но как хорош! Съесть тебя мне Невтерпеж!
Пусть на голод Будет мода — Съесть тебя Мне так охота!
Пусть власа Каскадом льются — Им глаза мои Напьются!
Брошу я тебя В кровать. Лучше спрячься! Мне видать!
Звякнула брошенная на пол пластинка с «электрическими завихрениями».
Негромкие удивленные вскрики.
Шорох простыней и скрип постели.
Визги восторга!
Больше я не мог выдержать. Я выключил приемник. Меня разрывало от страсти. Я улегся в постель.
Пусто было у меня в руках. Я испытывал мучения. Никогда прежде я так не мучился. Больно! Ужасно больно! И так, час за часом, я лежал и страдал.
Я понял, что никакая пытка не может сравниться с муками неудовлетворенного желания! Их средоточием стал очень чувствительный орган!
Глава 4
На следующее утро сильно похолодало. Перегорела электропечка. Я облачился в лыжный костюм голубого цвета. Согревая руки чашкой с кофе, я тщательно обдумал ситуацию. И пришел к отчаянному решению.
С верностью Ютанк мне нужно покончить.
Я позвонил таксисту и, когда он явился, велел ему провезти меня несколько ярдов по шоссе. Здесь находился поворот к вилле, сгоревшей когда-то очень давно, и можно было съехать с дороги на несколько футов в сторону и припарковаться под кедром, видя при этом все, что могло двигаться по шоссе.
Он выключил двигатель. Ветер вздохнул в кроне кедра с какой-то горькой печалью. Шофер повернулся ко мне, сдвинул на затылок свою фуражку из овчины и стал ждать, когда я заговорю. Он, очевидно, понял, что у меня неприятности.
— Мне нужно что-то делать с Ютанк, — проговорил я.
Он молча обмозговал сказанное. Задумчиво закурил сигарету «Хисар» и сказал:
— На продаже ничего не выгадаешь. Цены на рынке упали до самого низкого уровня. За «железным занавесом» дела еще хуже. Через границу к нам перебежали сотни тысяч девушек. Боясь, что их будут насиловать красноармейцы, они встали перед выбором: либо сиф и гонорея — либо ноги поскорее. Они выбрали последнее. Я их не виню. Вы когда-нибудь ощущали прикосновение бороды одного из этих русских Иванов? А платяных вшей видели? Или блох? Нет, офицер Грис, увязли вы с ней.
— Я вовсе не намерен делать из этого трагедию, — сказал я. — Но после долгих размышлений я пришел к выводу, что это дело просто так не решится.
— Что ж, — сказал он, — в такого рода делах никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.
— Ты должен мне что-нибудь посоветовать, — сказал я. Он все-таки был единственным, кому, похоже, небезразлично, что со мной случится. К тому же уголовники на Модоне — народ довольно сообразительный. — Готов выслушать любые предложения.
Кедр вздохнул под ветром. Прошли три верблюда, груженные опиумом, ведомые в сторону Международного центра переподготовки крестьянином на ишаке. Крестьянин взглянул на нас с любопытством.
Деплор, он же Ахмед, подождал, пока они не скрылись из виду. Затем с внезапной решимостью отшвырнул сигарету.
— Не хочу втягивать вас в трудные ситуации, офицер Грис, из которых нельзя выбратьря. Душой разделяю ваши самые насущные интересы. Поэтому скажу, что вам лучше делать. Вам лучше дать мне денег, и я достану вам женщин.
— Больше никаких рабынь! — поспешно предупредил я.
— Нет, нет, — сказал он. — С той я вас и так уже здорово подставил. И никакие шлюхи вам тоже не нужны. Я имею в виду только тот тип женщин, которым деньги нужны как приданое. Для замужества. С такой женщиной вы можете провести одну ночь и все. Красотки на разный вкус, выбор большой. Что ни ночь — то новая. Распространите об этом слух. И к тому же они очень горячие.
О, это звучало отлично!
Он продолжал развивать мысль:
— Чтобы дело пошло как следует, вам нужен большой автомобиль. Женщины клюют на дорогие вещи, и большая машина — как раз то, что надо. Помните тот пуленепробиваемый лимузин, о котором я вам говорил? Машина бывшего генерала? Того, что за стрелили? Она еще продается в Стамбуле.
Меня вдруг обеспокоила одна загвоздка.
— Подожди-ка. Нельзя же приобретать женщин на кредитные карточки. Да и вообще я хочу с этим завязать.
— С женщинами? — спросил он, крайне удивившись.
— Нет. С карточками. Эти штуки у меня вот где!
— Ладно, карточками вам пользоваться совсем не обязательно. Сойдут и наличные. Итак, если только вы дадите мне денег…
Пришла пора признаваться. Он же как-никак был моим другом.
— Я разорен в пух и прах. У меня нет ни гроша.
Таксист, как мне показалось, довольно быстро завел машину. Он высадил меня у виллы на дороге и даже не попрощался.
Я долго глядел ему вслед.
Мне стало совершенно ясно, что дела без денег не делаются. Жизнь без денег, как я всегда узнавал, — это смерть. Ужасно страдая, я заковылял, прихрамывая, назад к себе в комнату.
