– Только из уважения к вам обещаю, что этих грязных собак… – Мурзик зарычал, и Уичаан поправился: – скользких жаб трогать не будут. Но только до тех пор, пока эти поганые ацтеки не соберутся вредить нам. Если они попытаются что-то сделать, их тут же перережут, как цыплят.
– Ну а я тебе обещаю, что пока мы находимся вместе, никто из моих людей заговор против вас не устроит, – в свою очередь сделал заявление кинолог. – И последнее. Когда ты сможешь собрать свои войска?
– Завтра к полудню они будут стоять на том же поле, с которого бежали сегодня! – твердо заявил Уичаан.
– Ну что же, тогда все вопросы решены, – кивнул головой Рабинович и собрался прощаться, как вдруг за дверью поднялся какой-то шум, а затем раздался истошный вопль:
– Измена! Нас предали! Враги на пороге!
– Вот, значит, как?! – зашипел вождь тольтеков, выхватывая откуда-то из складок одежды обсидиановый нож. – Мы, значит, к вам с открытой душой и чистым сердцем, а вы камень за пазухой припасли?
– Не дергайся. Мы сами не знаем, что там происходит, но сейчас всё выясним, – проговорил кинолог и повернулся к друзьям. – Мужики, пошли разбираться. Похоже, какая-то скотина своевольничать надумала, и если это Шипинуаль, я ему лично маленькую головенку скручу!
Трое ментов, не сговариваясь, почти одновременно выскочили за дверь. Причем так получилось, что возглавил строй Попов, успевший подхватить с пола Горыныча и теперь державший трехглавого монстра в руках так, будто это был какой-нибудь завалявшийся автомат. Жомов с Рабиновичем немного поотстали, но оба, готовясь к битве, отстегнули от пояса дубинки. Ачитометль и Капелькуаль вышли последними, выдернув из рук замешкавшихся стражников копья. И если полководец держал оружие так, словно с ним и родился, в руках трактирщика копье выглядело, как кобура на корове.
Навстречу им по коридору отступали несколько тольтеков, из последних сил отбивавшихся от примерно сорока ацтеков, плотной колонной по три продвигавшихся к входу во внутреннее святилище. Не осознавая, что делает, Попов завопил «ложись!» и зачем-то нажал большими пальцами на брюхо Горыныча. Тот икнул и хотел обидеться на такое жестокое обращение со школьниками, но затем передумал и, уступая настойчивым нажимам воинствующего криминалиста, выпустил три небольшие струи пламени в сторону врага.
Тольтеков, защищавших проход, от поповского вопля побросало на пол, словно пластмассовые кегли. Ворвавшихся в храм воинов не повалило только из-за того, что они шли слишком плотным строем и просто не имели пространства для падения.
Но зато передних плотно вдавило в идущих следом, что образовало довольно большой разрыв между атакующими и оборонявшимися силами. Вот в это пространство и влетел Андрей, пройдясь буквально по головам тольтеков.
Может быть, в любой другой ситуации пламени, извергнутого Горынычем, и не хватило бы даже на то, чтобы сигарету прикурить, но пернатые украшения атакующих и прыть Попова сделали свое дело. От огня, поднесенного вплотную, первые ряды вспыхнули, как спички. Впрочем, так же быстро и прогорели, едва успев испугаться. Задние воины попятились, боясь загореться, и наступление временно угасло. И неизвестно, что случилось бы потом, не подоспей на помощь криминалисту Мурзик и Саня с омоновцем.
Эти бравые молодцы с таким усердием пустили в ход дубинки, что в считанные секунды десяток атакующих сказались на полу с различными по степени тяжести телесными повреждениями. Остальные, перепугавшись диких воплей, странного трехглавого изрыгателя огня и прыти российских милиционеров, бросились наутек, оставив раненых на поле боя. Сеня с Жомовым пару минут преследовали отступающий отряд ацтеков, но, когда выскочили из более-менее освещенного коридора в непроглядную темноту безлунной ночи, решили догонялки прекратить и вернуться назад. Рабинович позвал верного пса и вошел в коридор, где рьяный Попов уже приступил к допросу пленных.
– Отвечай, скотина, кто вас послал и с какой целью?! – рычал он, тряся полубесчувственного ацтека, словно тряпичную куклу.
– Что-то странное у нас с Андреем в последнее время творится, – удивился Рабинович. Жомов, соглашаясь, кивнул. – Поп, ты что, с ума сошел? У него же сейчас башка оторвется!
– А что он молчит-то, – вдруг смутился криминалист, выпустил из рук анику-воина и, покраснев, отошел в тень. – Сами тогда допрашивайте, раз вам мои методы не нравятся.
– Во-во, – согласился с ним Жомов. – А ты иди лучше порисуй что-нибудь или какую-нибудь ерунду изобрети. Вроде пятого колеса к телеге, – а затем подошел к ацтеку, только что оставленному в покое, и пнул его берцом по щиколотке. – Будешь говорить или нет?
– Еще один туда же, – возвел очи к небу кинолог. – Жомов, по-твоему, ты чем занимаешься?
– Допрашиваю, – удивился недогадливости друга омоновец. – Но я же ему голову не отрываю.
– Да ну вас всех в Караганду! – простонал Рабинович. – Дурак на дураке едет, дураком погоняет. Уйди. Сам всё узнаю.
Собственно говоря, пленные ацтеки скрывать ничего не собирались. Как только они смогли прийти в себя после недавней обработки «демократизаторами», выложили нее как на духу. Оказалось, что ни Шипинуаль, ни командарм карательного войска к их появлению в тайном убежище отношения не имели. Это жрец Уицилопочтли приказал личной страже тайно следить за пришельцами и, если те попытаются встретиться с повстанцами, схватить и тех, и других, обвинив в предательстве. Ацтеки проследили ментов со спутниками до входа в тайное убежище, а потом долго не могли найти скрытую дверь. И, лишь догадавшись, что несколько вооруженных тольтеков битый час стоят у каменной панели не просто так, слуги жреца сообразили, где находится вход в тайное убежище. Ну а потом, как говорится, встретились два одиночества… Ладно, пусть не два! Скажем так, штук пятьдесят. Но смысла это не меняет!
Уичаан, присутствовавший на этом допросе, сразу извинился перед ментами за свои беспочвенные подозрения и тут же предложил предать всех пленных смерти на жертвенном алтаре. На что получил от Сени точно такой же отказ, какого недавно был удостоен Шипинуаль, пожелавший такой же участи пленным тольтекам.
– Да что вы, е-мое, не можете жить, чтобы кого-то не зарезать? – взвился кинолог.
– Так мы же не для себя, – пожал плечами вождь. – Это богам силу возвращает только людская кровь. Потому Кецалькоатль и не может открыто выступить против Уицилопочтли. Тому жертв намного больше приносят. Ацтекский бог просто сильнее нашего. Но мы это исправим. После завтрашней победы я ему в жертву десять тысяч человек принесу.
– Я, блин, сейчас тебя самого куда-нибудь принесу! – рявкнул на него Жомов. – Тебе же сказали, чтобы жертв не было, пока мы тут. Ты тупой или просто не понял?
– Да как скажете, – согласился Уичаан. – Вы уйдете, тогда я и буду жертвы богу делать.
– Да оставьте вы их в покое. Их не переделать! – вмешался в разговор Попов. – Всё равно, стоит нам убраться отсюда, человеческие жертвоприношения продолжатся. И будут продолжаться, пока Кортес почти всех индейцев в Мезоамерике не перебьет.
– Значит, правильно сделает, – буркнул Жомов.
– Ага. В Европе того времени тоже так считали, – согласился с ним Попов. – Потом, правда, раскаялись, но было уже поздно.
– Ладно, нас это не касается. У нас тут другие дела, – подвел итог бесплодной дискуссии Рабинович. – Забираем с собой этих горе-вояк и возвращаемся в лагерь. А там я лично со жрецом побеседую.
Увести с собой ацтеков российским милиционерам никто не мешал, хотя вождь и его слуги смотрели вслед врагам кровожадно-красноречивыми взглядами. А вот желанию Рабиновича встретиться с ацтекским верховным жрецом не суждено было осуществиться. Тот, едва узнав о позорном поражении высланного вслед чужакам отряда, сослался на то, что нужно подготовить новое место к богослужению, и отбыл из расположения войска, несмотря на непроглядную ночь. Догонять жреца менты, естественно, не стали и, вместо него оторвавшись на Шипинуале и командарме, спокойно отправились спать. Правда, уснуть удалось не сразу, а лишь после того, как Тлале были рассказаны все подробности прогулки по Теотнуакану, но когда девичье любопытство было удовлетворено, утихомирились все и до самого рассвета проспали беспробудным сном.
Утром ацтекские воины, имевшие дурацкую привычку приветствовать очередное возрождение солнца радостными криками, разбудили путешественников. Впрочем, возмущался сим фактом лишь Андрюша Попов. Жомов и так привык рано вставать, а Рабинович, хоть и не выспался, так торопился отыскать волшебную пещеру до того момента, когда вновь соберется тольтекское воинство, что был только благодарен ранней побудке. И ворчание Попова кинолог усилил тем, что не дал времени на нормальный, с точки зрения криминалиста, завтрак. Сеня и сам быстро перекусил, и другим не позволил набивать брюхо. Оставив гвардейцев под командованием Ачитометля и Капелькуаля сторожить имущество, Рабинович с остальными отправился на поиски пещеры.
