– Вы решили, чего хотите? – подошел официант с блокнотом.
Илья кивнул.
– Стейк с грибным соусом. Салат. Чипсы тонкие. Хрен, – и, перекрывая русскую стеснительность (подумают, что жадный) английской рациональностью (уплочено за ужин на двоих), добавил: – И еще раз то же самое.
Официант без удивления кивнул, спросил про вино. Илья не разбирался, велел принести бутылку красного, на взгляд официанта, подходящего к случаю. На его личный взгляд к случаю бы подошла бутылка водки, но водку не подавали. Можно было купить и догнаться потом, ночью, в уютном подмышечно-цветочном караванчике, мечтая о Йаре, жалея Келли и свою жизнь непутевую.
Вино принесли, разлили в два бокала, как бы не замечая, что Илья один, будто он ужинал с невидимым товарищем, с чьим-то присутствием.
Илья отхлебнул – вино было очень сухим, горьковатым, но вроде годным. Он огляделся.
Сквозь прозрачный купол биома сочилось ночное небо. Полная луна стояла совсем близко – огромная, желтая. Бронзовые фигуры женщин, танцующих вокруг быка, с нижней подсветкой казались почти живыми, как будто вот-вот тронутся с места, продолжат пойманное скульптором движение, ударят в бубны, разорвут ночь криком.
«Эван-эвоэ, эван-эвоэ!» – услышал Илья вдалеке. Что это значило, он не знал, но вздрогнул, как от порыва ледяного ветра, сжал виски руками, зажмурился.
А когда открыл глаза, за столом напротив него сидел приятный старик, очень располагающий. Он был одет в костюм по старой английской традиции – со шляпой, жилетом, пиджаком с цветочной метелочкой в петлице, наглаженной рубашкой, выступающими белоснежными манжетами – так тщательно, что казался персонажем костюмированного шоу.
– Добрый вечер, – сказал старик, склоняя голову.
Илья удивленно ответил.
– Моя супруга… задержалась в дамской комнате, – извиняющимся тоном сказал старик. – А я и не знаю, за какой столик садиться. Вижу, ваша дама тоже где-то бродит.
– Моя дама наверняка уже спит, – сказал Илья. – Я один.
– Одиночество – это иногда хорошо, – кивнул старик задумчиво. – Лишь в одиночестве можно попытаться взнуздать свой разум, который очень неохотно ступает за пределы колеи повседневности. Натянув узду, погнать его дальше, выше, выше на холм. Он будет упираться, да… Но только оттуда, с вершины, можно увидеть, узнать на горизонте отблески молний божественного присутствия. Вот вы, юноша, когда-нибудь ощущали в себе бога?
«Религиозный, – понял Илья. – Сейчас начнет бубнить про высокое, а потом свернет на изучение Библии или сайентологию какую-нибудь».
– Нет, – буркнул он. – Я предпочитаю простые земные радости.
– Эээ, – старик, улыбаясь, откинулся на спинку стула. – Понимаю. Плоть к плоти, отражения любви в новых и новых глазах. Сочное отборное мясо. – Он кивнул на стейки, принесенные официантом. – Радости тела, погоня за наслаждением…
Он облизал губы, погладил свою руку другой рукой.
«Гей, – понял Илья, и старик вдруг показался ему несколько женоподобным. – Сейчас начнутся скользкие намеки, потом свернет на мои планы на эту ночь».
Он испугался, ему не хотелось такого сомнительного экспириенса. Старик же с удовольствием рассмеялся, взял со стола бокал.
– Вы позволите попробовать вино? – спросил он и, не дожидаясь ответа, пригубил. Поморщился. – Вам, кажется, пришла в голову мысль, что я желал бы с вами совокупиться? В свое время об этом многие, очень многие мечтали. Хотя вы, не спорю, очень красивый юноша, но у меня на вас другие планы. Выпейте-ка вина.
Илья послушно, как загипнотизированный, отхлебнул.
– «Кровь давно ушла в землю, и там, где она пролилась, уже растут виноградные гроздья», – задумчиво сказал старик на чистом русском языке. – Сегодня полнолуние. Моя лоза выпила кровь Пробудительницы, мир пульсирует древней магией. Разве ты не слышишь, Илья?
Мир замер. Вино во рту у Ильи стало горькой кровью, вкус был ужасный, тут же хлестнувший его память, будто пять лет рака и химиотерапии никогда не кончались. Страшно, знакомо заболел живот.
«Нет, нет, пожалуйста, не рак, я больше не вынесу», – заплакал Илья, сгибаясь пополам от кашля. В глазах у него потемнело, он схватился за грудь, успел мельком удивиться, что никто не бежит к нему на помощь, не кричит «Человеку плохо, человеку плохо!» – ему ведь было так плохо.
И все пропало.
Мир бился ритмом, у ритма было несколько слоев, глубокий тяжелый гул переплетался с легким звонким постуком, с ударами металла по дереву, с быстрыми хлопками ладоней.
Илья открыл глаза. Он лежал там же, где упал, – на досках настила у столика ресторана «Средиземноморская терраса». Ресторан был закрыт, пуст, едой уже даже не пахло. Луна ушла по небу далеко, за полночь.
Илья поднялся и понял, что он совершенно голый и одежда и обувь его исчезли. Было очень тепло, где-то журчала вода. Илья со страхом ощупал себя – вроде бы ничего не болело. Как во сне, он ступил с досок на мелкий гравий дорожки, поморщился – ногам было неприятно.
И тут краем глаза он уловил движение, повернулся и замер в ужасе, зашевелил губами, стараясь проснуться.
Бронзовые женщины танцевали на холме. Они били в бубны, стучали палкой о палку, тяжелые ноги ударяли в землю, выбивая фонтаны пыли. Их лица по-прежнему были неподвижными, страшными, оскаленными масками металлических статуй. Двое из них держали в руках неровно разорванные половинки бронзовой собаки и потрясали ими в воздухе. Передняя половинка скулила в агонии – будто металл скреб по стеклу.
Илья отступил на шаг, наткнулся на столик, тот проехал по полу и опрокинулся со скрежетом и стуком. Вакханки не обратили на звук внимания, они продолжали танцевать свой танец священного безумия, сужая круги вокруг огромного, замершего на задних ногах быка.
Илья побежал. Он бежал, оборачиваясь, чтобы не упустить ни минуты происходящего ужаса. Добежал до дверей, соединявших биом с центром для посетителей, и заколотился в них, как мотылек о стекло. Двери были заперты. Огонек камеры над дверью ровно светился зеленым. Вакханки танцевали, ритм ускорялся.
Илья побежал по дорожке в другую сторону – из биома должно было быть несколько выходов. Он нашел запертую стеклянную дверь с надписью «Для персонала», рядом стояла небольшая жестяная тачка. В отчаянии он схватил ее за ручки, повернул и ударил в стекло – раз, другой, третий. Металл погнулся, но стекло даже не треснуло.
Ему почудились тяжелые шаги на дорожке позади, и Илья дернул в другую сторону, петляя, как заяц, перепрыгивая через кустики и ветки там, где было невысоко. Огромный куст алоэ расцарапал ему ногу до самого бедра.
Шипя и хромая, Илья добежал до металлической лестницы, ведущей вверх, на смотровую площадку.
Танцовщицы замерли, склонившись перед быком. Илья замер, поставив ногу на ступеньку и вцепившись в перила. Ритм замер, утих, как и его сердце. Кровь сочилась из глубоких царапин, во рту пересохло.
Бум, бум, бум – барабаны забили снова. Вакханки набросились на быка и руками рвали на части полированный металл. Он расходился со скрипом и рвался с гулким треском. Илья мчался по ступенькам, поглядывая вниз, чтобы не пропустить опасность.
Бронзовый бык был полым. Когда его нутро обнажилось, оттуда, улыбаясь, шагнул человек в легкой накидке из зеленой ткани. Он был молод и хорошо сложен, хотя и не особенно худ и не мускулист. У него были темные волосы до плеч, в руке он держал зеленый жезл, увенчанный крупной шишкой. Этим жезлом он по очереди дотрагивался до вакханок, и они замирали статуями, снова становились неподвижны.
Когда застыли все четырнадцать, человек посмотрел на Илью, улыбнулся и помахал ему рукой. Подвывая от ужаса, Илья побежал вверх по лестнице, потому что понял, что этот человек и был стариком, с которым он разговаривал раньше, а также что он и есть самое страшное в этом месте.
– Отче наш, – шептал Илья, задыхаясь. – Отче… на небеси…
Слов молитвы он совсем не помнил. Его шаги гулко отдавались под куполом биома, металл гудел.
– Да святится… имя твое.
– Какое имя? – Илья остановился на секунду, пытаясь поймать дыхание, и юноша в хитоне тут же ступил на площадку рядом с ним. – Скажи мне мое имя, агнец. Назови меня.
– Ди… Дионис, – прошептал Илья. Поднял голову и встретился с нечеловеческим взглядом. Радужки у него не было, вся поверхность глазного яблока сияла зеленой глубиной, как цветущая вода пруда в лучах солнца. – Дионис Загрей.
Прекрасные губы изогнулись в улыбке.
– Значит, все же что-то читал и чему-то учился, – сказал Дионис. – Ты слышал мою музыку. Знаешь, о чем мой танец?
– Безумие, – сказал Илья тихо. – Дикость. Страдание.
Бог кивал.
– Не только это, мальчик. Отдаваясь, танцуя со мной, люди становятся свободны. Все кружится и смешивается – небо и земля, звери и люди, жизнь и смерть, боль и наслаждение. Все, что человек видит, слышит, чувствует и вдыхает, становится мною. Чтобы понять жизнь, как она есть, не нужен рассудок. Разум не может смириться с тем, что все – одно, он осуждает, одобряет, выбирает. Но вселенная едина и полна божественного присутствия – запах могил, роз, экскрементов и морской воды, прогретой солнцем, ледяной ветер, пробирающий до кости, и зной, от которого кости плавятся, самый яркий оргазм и самая острая боль… Приняв мир, как он есть, весь человек наполняется богом. Поэтому мы танцуем. Скажи мне, Илья, что выбираешь ты? Чего ты хочешь?
