Осторожно, осторожно. Сосредоточься, сосредоточься. Он выпустит тебя в любое мгновение…
Ом вытянул тощую шею, оглядел птичье тело — вот оно, нужное место, — раздвинул головой коричневые перышки между орлиными лапами и сомкнул челюсти.
Орел изумленно мигнул. Никогда еще черепаха не поступала так с орлом.
В маленьком серебристом мире его разума внезапно прозвучали мысли Ома:
— Мы ведь не хотим причинять друг другу боль, верно?
Орел снова мигнул.
Воображение у орлов развито очень плохо; орлиного ума хватает ровно настолько, чтобы осознавать лишь самые простые факты. Но даже этого воображения хватило, чтобы представить, что произойдет, если выпустить из когтей тяжелую черепаху, вцепившуюся челюстями в твое самое интимное и жизненно важное место.
Из глаз его потекли слезы.
А потом в орлином сознании появилась еще одна мысль.
— Итак, давай договоримся. В противном случае, ты — меня… я — твои. Понимаешь? Очень важно, чтобы мы друг друга понимали. А сейчас я хочу, чтобы ты сделал следующее…
Орел взмыл в потоке восходящего теплого воздуха и поспешил к сверкающей вдали Цитадели.
Ни одна черепаха прежде так не поступала. Ни одна черепаха во всей множественной вселенной. Но, с другой стороны, обычным черепахам не знаком неписаный девиз квизиции, гласящий: «Cuis testiculos habes, habeas cardia et cerebellum».
«Если ты завладел их, э-э, вниманием, считай, ты завладел их душами и сердцами».
Бедн пробирался сквозь толпу, Фергмен двигался следом. В этом и преимущество и недостаток всякой гражданской войны, по крайней мере в самом ее начале, — все одеты одинаково. Куда проще узнавать врагов, одетых в одежду другого цвета или говорящих с каким-нибудь смешным акцентом. Их даже можно называть «косоглазыми» или еще как-нибудь. Очень упрощает жизнь.
«Эй, — внезапно подумал Бедн. — Это же почти философская мысль. Жаль только, я не доживу, чтобы поведать ее хоть кому-нибудь».
Большие храмовые двери были приоткрыты. Толпа безмолвствовала и напряженно внимала. Он вытянул шею, пытаясь разглядеть, что происходит, но потом вдруг заметил стоявшего рядом легионера.
Это был Симони.
— Но я думал…
— Она не работает, — с горечью в голосе произнес Симони
— А ты?…
— Мы все сделали правильно! Что-то сломалось!
— Скорее всего, виновата местная сталь, — нахмурился Бедн. — Много мелких деталей и…
— Теперь это уже без разницы, — махнул рукой Симони.
Его вялый голос заставил Бедна посмотреть туда, куда смотрела вся толпа.
Он увидел еще одну железную черепаху — точный макет, установленный над решеткой из железных прутьев, на которой пара инквизиторов разводила огонь. А к спине черепахи был прикован…
— Кто это?
— Брута.
— Что?!
— Я понятия не имею, что произошло. Он ударил Ворбиса… Или не ударил. Или сказал ему что-то. В общем, привел того в бешенство. Ворбис немедленно остановил церемонию и…
Бедн бросил взгляд в сторону храма. Бритый череп дьякона ярко блестел на солнце, выделяясь среди грив и бород церковных иерархов, что толпились в замешательстве в храмовых дверях.
— Надо срочно что-то предпринять, — решительно промолвил Бедн.
— Но что?
— Можно взять штурмом лестницу и спасти его.
— Их значительно больше, чем нас, — возразил Симони.
— А когда их было меньше? Не могло же их число словно по волшебству увеличиться?
Симони взял его за руку.
— Ты ведь философ, верно? — спросил он. — Вот и размышляй логически. Посмотри на людей!
Бедн оглядел толпу.
— Ну и что?
— Происходящее не нравится им, — объяснил Симони. — Послушай, Брута в любом случае умрет. Но если он умрет вот так, как сейчас, это будет иметь очень важное значение. Люди могут не понимать, действительно не понимать, форму вселенной и всякие прочие премудрости, но они будут помнить, что Ворбис сделал с живым человеком. Согласен? Неужели ты не осознаешь, что смерть Бруты станет символом? Мы получим его наконец — тот символ, в котором так нуждаемся!
Бедн смотрел на такого далекого Бруту. С паренька сорвали всю одежду, кроме набедренной повязки.
— Символ, значит? — переспросил он. В горле у него резко пересохло.
— Он просто обязан им стать.
Дидактилос как-то назвал этот мир очень забавным местом. Он был прав… Человека намереваются живьем зажарить, но ради соблюдения приличий оставляют ему набедренную повязку. В таком мире, если не смеяться, можно сойти с ума.
— Да, — кивнул Бедн, повернувшись к Симони. — Теперь я точно уверился, что Ворбис — это зло. Он сжег мой город. Цортцы иногда тоже так поступали, а мы в ответ сжигали их города. Это была самая обычная война. Часть истории. Он врет, обманывает, рвется к власти и делает это только ради себя. Но так поступают многие. А в Ворбисе… Знаешь, что в нем самое страшное?
— Конечно, — ответил Симони. — Это то, что он делает с…
— Самое страшное — это то, что он делает с тобой.
— Как это?
— Он превращает других людей в свои копии.
Симони сжал его руку словно тисками.
— Ты говоришь, что я похож на него!
— Ты как-то сказал, что с готовностью убьешь его, — напомнил Бедн. — А теперь ты даже стал думать, как он…
— Значит, штурм, говоришь? — хмыкнул Симони. — Ну, на нашей стороне человек четыреста. Итак, я подаю знак, и несколько сотен атакуют несколько тысяч? Он умрет, умрет в любом случае, и мы тоже умрем! Но ради чего?
Лицо Бедна посерело от ужаса.
— И ты не знаешь?!
На них уже стали коситься.
— Ты действительно не знаешь?! — воскликнул он.
* * *
Небо было голубым. Солнце еще недостаточно поднялось, чтобы превратить небеса в привычную для Омнии медную чашу.
Брута повернул голову в сторону небесного светила. Оно парило над горизонтом, но, если верить теории Дидактилоса касательно скорости света, на самом деле оно уже клонилось к закату.
На солнце наползла круглая голова Ворбиса.
— Что, жарковато, а, Брута? — поинтересовался он.
— Тепло.
— Скоро будет еще теплее.
В толпе возникли какие-то беспорядки. Раздались крики. Ворбис не обратил на них внимания.
— Ты ничего не хочешь сказать? — спросил он. — Неужели ты даже не способен кинуть мне в лицо какое-нибудь проклятие?
— Ты никогда не слышал Ома, — прошептал Брута. — И никогда не верил. Ты никогда, никогда не слышал его голоса. Это было обычное эхо, гуляющее в твоей голове.
— Правда? Но я — сенобиарх, а ты будешь сожжен за предательство и ересь. Ну и что, помог тебе твой Ом?
— Справедливость восторжествует, — сказал Брута. — Если нет справедливости, значит, нет ничего.
Он вдруг услышал слабый голосок — слишком слабый, чтобы можно было разобрать слова.
— Справедливость? — переспросил Ворбис. Мысль о справедливости, казалось, привела его в бешенство. Он повернулся к толпе епископов. — Вы его слышали? Он говорит, что справедливость восторжествует! Но Ом уже вынес решение! Через меня! Вот она, справедливость!
На солнце появилась точка, которая становилась все больше, быстро приближаясь к Цитадели. «Левее, левее, выше, выше, левее, правее, немного левее…» — приказывал чей-то голосок. Металл под Брутой становился все горячее.
— Он идет, — промолвил Брута.
Ворбис махнул рукой в сторону величественного фасада храма.
— Вот это построили люди, — сказал он. — Мы его построили. А что сделал Ом? Идет, говоришь? Пусть приходит! Пускай рассудит нас!
— Он идет, — повторил Брута. — Бог идет.
Люди со страхом посмотрели вверх. На какой-то краткий миг весь мир затаил дыхание и стал ждать, несмотря на весь накопленный опыт, какого-нибудь чуда.
«Чуть левее и выше, на счет три. Раз, два, ТРИ…»
— Ворбис, — прохрипел Брута.
— Что? — рявкнул дьякон.
— Сейчас ты умрешь.
Это было сказано шепотом, но слова отразились от бронзовых дверей и разнеслись по всему Месту Сетований…
Люди взволновались, сами не зная почему.
Орел пронесся над площадью так низко, что кое-кто вынужден был пригнуться. Затем птица скользнула над крышей храма и улетела в сторону гор. Люди успокоились. Это был всего лишь орел. Хотя на мгновение, всего на одно мгновение всем показалось…
Никто и не заметил падающее на землю крошечное пятнышко.
Чем верить в каких-то богов, лучше верьте в черепах. Они куда реальнее.
Свист ветра в сознании Бруты, и голос…
— вотгадствогадствогадоствопомогитенетнеттольконеэтонетнетгадствоНЕТНЕТААА…
Даже Ворбис затаил дыхание. На секунду, когда он увидел орла, ему было показалось, но нет…
Он поднял руки и блаженно улыбнулся небу.
— Мне очень жаль… — сказал Брута.
Один или двое человек, внимательно наблюдавших за Ворбисом, потом рассказывали, что времени хватило ровно на то, чтобы изменилось выражение его лица, прежде чем два фунта черепахи, несущейся со скоростью три метра в секунду, ударили его точно промеж глаз.
