— Надо же, какой ты впечатлительный. А на меня они не смотрят, хотя я не поленился и вызнал историю этой квартиры и даже всего дома. Послушай, это довольно забавно: пять лет назад моя квартирка была частью огромной коммуналки. Ну, не слишком огромной, но и не маленькой всё же. Потом её выкупили какие-то ребята, в той половине, что побольше, поселились сами, а этот закуток, с выходом на чёрную лестницу, им почему-то не понравился. Вон там, где кончается коридор, раньше был проход дальше, стену потом поставили.
— То-то мне всё время хочется пройти сквозь эту стену, — хмыкнул Дмитрий Олегович. — Подхожу к ней, утыкаюсь лбом, иду назад. Я думал, это привычка.
— Привычка?
— Неважно. Там, где меня Эрикссон держал, тоже был такой фокус со стеной.
— Фокусов здесь много. В моей комнате, например, жил сумасшедший, его даже по два раза в год госпитализировали. Но он умер за двадцать лет до перепланировки. Потом комната досталась одной весёлой семейке: муж и жена — хиппи, у них — вечные посиделки, эзотерика доморощенная, медитации, харе-кришна, а потом они как-то вдруг всем племенем откочевали в неизвестном направлении, прихватив ещё парочку жильцов. Просто исчезли, ничего с собой не взяв. Непонятная история: вдруг раз — и уехали навсегда. Даже дверь не закрыли — впрочем, они её никогда и не закрывали. Кто-то из их компании потом приходил, говорил, что они все уже в нирване, комната им не нужна, но им занялась милиция, а комната отошла государству. Ещё здесь математик один жил, всё мечтал решить какое-то уравнение, сидел ночами над тетрадью, писал формулы. И когда вдруг понял, что к чему — в четыре часа ночи, — у него в ручке паста кончилась. И в другой тоже. И карандашей не нашлось. Он хотел было кровью дописать, как и положено настоящему мученику науки, но пока булавку нашёл, пока палец расковырял — всё забыл. И так уже не вспомнил, а тут перестройка — и он стал компьютерами торговать, переехал вскоре в отдельную квартиру. А здесь поселилась гадалка...
— Хватит, — твёрдо сказал Дмитрий Олегович, — на этом погружение в историю дома предлагаю прекратить. Тем более что я её и без того чувствую. И так везде. Во всём, я имею в виду, городе. В других городах такого нет.
— Ты говоришь это для того, чтобы никто не догадался, что ты безумно любишь Питер. А кто — никто? Чтобы я не догадался? А я догадался. И что теперь? Думаешь, я буду обидно смеяться и показывать пальцем: смотрите на дурачка, он в город влюбился, как будто город ответит ему взаимностью
— Да насчёт взаимности я как раз совсем не переживаю.
— А насчёт чего переживаешь?
— Ну это же так банально — любить Петербург. Всё равно что Анджелину Джоли любить. Много ли надо ума и фантазии, чтобы полюбить её? Нет, не много.
— Она, кстати, отличная.
— Да не то слово. Увидел — и люби. А с Питером сложнее.
— Ты имеешь в виду Брэда Питта?
— Я имею в виду этот чёртов город, в котором мы сейчас находимся.
— Потому что ты здесь родился. И любить город, в котором родился, — это так банально, правда?
— Особенно, если он такой красивый...
— ...как Анжелина Джоли
— Да при чём тут... Ну да, это же я сам. Вот если бы я в нём не родился. Если бы он был другим.
— Если бы Анжелина Джоли была ископаемым мамонтёнком Димой.
— Отличный мамонтёнок, кстати. Тёзка мой. И такой же, как я, ископаемый... Да, так было бы проще. Этот город слишком много обо мне знает. Он помнит меня слабым.
— Слабым? Тебя? В три месяца и три дня от роду?
— То, что тебе казалось силой, было упрямством. А упрямство — это слабость. Но я не хочу об этом говорить, даже с тобой. Пока что мне больше нравится об этом думать.
Он специально сказал «Даже с тобой». Надо же как-то дать понять Джорджу, что он ему всё-таки дорог, а говорить это прямым текстом не позволяла... сила? ...слабость?... упрямство?
Некоторое время они сидели молча, прихлёбывая настойку с перцем и какими-то травами. Дмитрий Олегович отведал пирога и нашёл его превосходным.
— Слушай, а ты ведь не в Петербурге родился, — через некоторое время сказал Джордж.
— Да и я тоже. Мы с тобой родились в Ленинграде. В городе, которого уже нет ни на одной карте. Так что люби себе преспокойно Санкт-Петербург — это совсем не твой родной город.
— По-настоящему мы с тобой родились не «где», а «когда». В школьном возрасте. В девяностые. Когда доллары были зеленее, а трава забористее.
— А потом мы родились ещё раз — уже в нулевые. Когда помирились.
— Недавно мы снова родились. И ещё родимся не раз, — пробормотал шемобор, поднимаясь из-за стола.
Вечер заканчивался хорошо. А артисток на завтра он обязательно найдёт. Встанет в семь утра — и сразу же найдёт.
— Ну, чего он там? — толкнула сестру Марина Гусева.
— Переродиться хочет. И дружка своего подбивает.
Они стояли под дверью и прислушивались к тому, что происходит внутри. Постепенно голоса, доносившиеся из квартиры, становилось всё отчётливее — видимо, алкоголь поворачивал рычажок регулирования громкости в мозгу Студента и его приятеля.
— Он там до завтра зависнет, вот тебе зуб. Можно пробежаться до дома и вздремнуть часа четыре, — подытожила Марина.
— Вот тебе коготь — на этот раз мы его не упустим. Дремать будем по очереди. Вон, на подоконнике, — распорядилась сестра. «Если убить одного Студента, его смерть, конечно, на двоих не поделишь, — думала она, засыпая, — но их там, в норе, двое, а это значит...»
Если долго мучить любого человека, то он добровольно согласится отправиться хоть в крысиный ад, хоть в тараканий, хоть в осьминожий, лишь бы избавиться от страданий. Так решили Марина и Галина Гусевы. Они почти не спали этой ночью: сидели на подоконнике, прижавшись друг к другу, накрывшись защитным колпаком, досадуя на то, что люди могут обнимать друг друга только лапами, но не хвостами, и обсуждали план действий.
Эти двое, что сидят сейчас в норе, конечно, рано или поздно оттуда выскочат. И вот тогда хватай их, вяжи, тащи в укромный угол, где никто не услышит их криков.
Впрочем, Джордж серьёзно расстроил эти кровожадные планы: проснувшись утром, он решил, что с «Феей-кофеей» ничего не случится, если сегодня он выключит будильник, перевернётся на другой бок и поспит до обеда. Поэтому из норы вышел только один Студент.
Он так торопился — казалось, что Бойцы или хотя бы старухи, которые смогут убедительно их изобразить, совсем рядом, — что пробежал мимо Галины и Марины, даже не взглянув в их сторону. Защита защитой, но опытный шемобор даже не заметил, что на подоконнике кто-то сидит!
— Один есть, — сказала Галина, мягко спрыгивая на пол и потягиваясь.
— На-начнём с него, — заикаясь от нетерпения, вторила Марина.
Как сладко преследовать врага, который не видит тебя и думает, что он в безопасности! Хочется, чтобы эта погоня продолжалось бесконечно. Студент, казалось, не понимал, куда идёт, а может быть, интуитивно пытался сбить с толку преследователей — но не на тех напал. Все его глупые уловки сёстры Гусевы в момент разгадывали, и от этого им становилось ещё радостнее.
— А теперь вспомни, как мы упустили его в прошлый раз, — неожиданно прервала это веселье Марина.
В самом деле, когда-то давно они насмехались над молодым неопытным шемобором, которого сейчас хлоп — и прихлопнут, но почему-то не прихлопнули, а вместо этого потеряли всю свою команду.
— Зырь в оба, — приказала Галина. — Хорошо бы подслушать, что он там по телефону болтает. Подходим поближе?
Дмитрий Олегович на ходу обзванивал агентства, предоставляющие артистов для праздников, презентаций, митингов и вооружённых восстаний. Вчера перед сном он нашёл в Интернете несколько десятков подходящих сайтов, но гладко написанные обтекаемые фразы не всегда соответствовали реальности: там, где была почасовая, а не посуточная оплата, предлагали нанимать за раз от тридцати человек и больше. Там, где вроде бы и цены не кусались, и оплата была гибкой, не было подходящих старушек.
— Зато у нас есть два чернокожих кубинца, близнецы, — соблазнял невидимый собеседник. — Возьмите, они сделают всё, что вы захотите. Только они плохо понимают по-русски.
— Мне не нужны кубинцы, ни чернокожие, ни краснокожие! Есть у вас две старушки — нормальные, обычные, как на лавочках сидят?
— Есть, есть старушка! Очень колоритная пара!
— Пара? — обрадовался Дмитрий Олегович. — Это как раз то, что мне нужно!
— Бабушка и внук — оба эмо, волосы — голубые с розовыми прядями, хорошо катаются на роликах. Могут петь на два голоса.
— Обычные, скромные старушки есть?
— А... вы об этом. Подождите, я посмотрю по базе... Знаете, нет. Все на митинг ушли. Позвоните через неделю — может быть, найдём вам кого-нибудь.
— Спасибо.
«Всё-таки мы, молодые, недооцениваем бабулек, — с тоской подумал Дмитрий Олегович, — а ведь на их стороне — жизненный опыт. В каждой женщине за семьдесят хочется видеть добрую бабушку, нянюшку, этакую Арину Родионовну. А если бабушка в молодости была фурией мировой революции? Неужели она хоть сколько-нибудь изменилась?»
