— Арахна, дочь Идмона, я признаю себя побеждённой в нашем состязании и славлю твоё мастерство!
Девушка не шелохнулась.
— Арахна!
Слышно лишь лёгкое шуршание. Тонкие длинные пальцы снуют по нитям с неестественной скоростью…
Вот оно. Боковое зрение предупреждало Афину ещё во время работы, но тогда она, поглощённая созданием шедевра, не обратила на это внимания.
Движения её соперницы были нечеловеческими.
— Остановись! Хватит!
Девушка резко повернула голову, и на Афину уставились совершенно белые, пугающие своей отрешённостью глаза. От неожиданности Паллада отступила на шаг и подняла руку в защитном жесте, но страшный взгляд опять заскользил по изукрашенной глади. И чудится Афине: нить, что укладывается в тонкое плетение, выходит прямо из руки ткачихи, соединяет ладонь с тканью клейкой пуповиной, крепнущей прямо на глазах, тянет из тела что-то блестящее.
Сильные руки изо всех сил рванули полотно в стороны. Давно уже не использовала дочь Зевса всю мощь, данную божественной природой: синяя ткань легко подалась с неприятным хрустом — словно гнилая плоть под ножом. Афина вырвала у соперницы челнок и отвела руку в сторону, собираясь ударить им о край станка.
Арахна медленно подняла голову.
Только сейчас Афина заметила, как неестественно вывернуты у девушки суставы локтей и кистей. Ткачиха подняла перед собой руки и двинулась вперёд, заплетая пространство перед богиней невесомым и незримым кружевом.
На миг Паллада позабыла, что она непобедимая и бессмертная воительница, дочь повелителя вселенной. Белые немигающие глаза заслонили весь мир, затянули окружающее пространство сетчатой поволокой. Позабыв обо всём, богиня в панике прижалась к стене и с ужасом глядела на приближающуюся Арахну.
Тем временем руки ткачихи продолжали двигаться и плести вокруг соперницы немыслимые узоры. Афина ощутила непонятный нажим: что-то незримое с силой вдавливало её в стену. Дыхание богини участилось. Напрягшись изо всех сил, она протянула руку вперёд и, с натугой повернув кисть, ударила Арахну челноком в висок.
— Ты сможешь простить меня, Идмон?
Красильщик молчал. Рука его лежала на лбу дочери. Богиня сидела напротив, на табурете, покрытом козьей шкурой.
— Не я убила её, — продолжила Афина. — При падении она резко махнула рукой, и эта невидимая сеть, похоже, захлестнула ей лицо и горло. Арахна стала задыхаться на глазах. Я пыталась ей помочь, но ничего не смогла нащупать. То ли не в моих это было силах, то ли… то ли и не было ничего…
— Говорят, она была твоей ученицей? — наконец произнёс Идмон хриплым голосом.
— Нет. — Богиня опустила голову. — До этого мы никогда не виделись.
— Это хорошо. Значит, она действительно дошла до всего сама. Знаешь, госпожа, она ведь была очень хорошей и одарённой девочкой — только слишком самолюбивой. Она росла без матери, поэтому рано повзрослела; ей постоянно хотелось доказать себе и другим, что, несмотря на возраст, она во всём может превосходить старших. Не держи на неё зла, госпожа.
— Я и не держу.
Идмон встрепенулся и взглянул на Афину с отчаянной надеждой.
— А если так — может, её ещё можно как-то спасти?
— Нет, — покачала головой богиня. — Я уже проверила. Даже если бы не этот несчастный случай — слишком малая часть души осталась в ней: проклятое творение съело почти всё. И даже эта крохотная частичка теперь не может существовать без того, чтобы не прясть. Если я дам ей жизнь, она будет вечно заниматься своим ремеслом — и не более того.
— Спаси хотя бы то, что осталось, — глухо проронил отец девушки.
Афина долго молчала. Наконец она поднялась со стула и склонилась над телом ткачихи. Где-то с минуту она стояла, обхватив голову Арахны ладонями, затем выпрямилась, держа руки лодочкой.
Между пальцами что-то шевелилось.
Корабль Одиссея медленно приближался к самому большому из Сиренузских островов. Грести никто не хотел, все моряки столпились у борта и отчаянно щурились в сторону холмика, на котором сидели сирены. Время от времени мужчины, забывшись, отпускали скабрезные шуточки и тут же с досадой цокали языками: как только острова показались на горизонте, предводитель приказал залепить уши воском. Все с завистью поглядывали на двух ионийских матросов, владевших языком жестов: те оживлённо махали руками, складывали пальцы в замысловатые фигуры и гнусно хихикали.
Одиссей ёжился и шевелил затёкшими конечностями. Стоять у мачты было весьма неудобно: шероховатая поверхность успела натереть спину, и от солёных брызг саднило кожу, а ремни врезались в запястья и лодыжки. Но волшебная музыка нептуновой арфы, расположенной где-то у берега, заставляла забыть о мелких неприятностях. Волны, словно ласковые пальцы музыканта, перебирали сухожилия неведомого морского зверя, натянутые поперёк костяного ящика; чуть приглушённая мелодия порождала в сознании колдовской мир океанских глубин, населённый красочными причудливыми обитателями…
Нежные голоса сирен становились всё более отчётливыми, уже можно было разобрать отдельные слова. Наконец днище зашуршало по песку, корабль чуть покосился и замер. Одиссей мельком отметил, что чайки, клубящиеся в небе над другими островками, держатся от этого берега на почтительном расстоянии. Однако обдумывать подобную несуразность у него не было ни малейшего желания: итакийца ждало редкое удовольствие, недоступное для других смертных.
Изголодавшиеся по общению с женщинами моряки пожирали глазами пышные формы обитательниц острова, но приказ своего предводителя выполняли беспрекословно: на берег ни ногой. Сирены тем временем сидели рядком, спокойно нанизывали ракушки на тонкие водоросли и пели так красиво и слаженно, что дух захватывало. Одиссей затаил дыхание, навострил уши и начал вслушиваться.
— …прыщик белёсый вскочил на моей ягодице, на левой… — разобрал он слова одного из самых пленительных голосов. Озадаченный герой встряхнул головой и вытянул шею в сторону певиц.
— Это субстанций обмен, — начала выводить в ответ другая, — виноват, коль ты в тягости долго…
— Надо ль снимать чешую на осмотре, коль лекарь — мужчина? — затянула своё сидевшая рядом приземистая смуглянка. — Всеми местами краснеть мне приходится в каменном кресле…
Её напев тут же перекрыли другие голоса изумительной красоты:
— …и от испуга тотчас мышцы знаете где сократились?..
— …в грудь заложила она для объёма четыре медузы…
— …прямо по коже угри, в серых точках, расширены поры…
Брезгливо скривив губу, Одиссей отвёл взгляд и от души сплюнул на палубу. Он уже начинал жалеть о своей хитроумной идее. Остальной экипаж с удовольствием любовался стройными фигурками, а вкрадчивые голоса сирен в это время медленно заползали через ухо в голову героя и ощупывали изнутри его череп своими клейкими усиками, вызывая нервную дрожь…
— …как поцелует меня, сразу ниже пупка сладко ноет…
— …ощупью не распознать, где там груди, а где ягодицы…
— …нет, не бывает, увы, у тритонов растяжек на бёдрах…
— …раньше волосики тут, на подмышках, курчавыми были, а от бальзама того распрямились они в одночасье…
Багровый от смущения Одиссей громко завопил, пытаясь докричаться сквозь воск хоть до кого-нибудь из команды, но воины в кои веки проявили усердие и запечатали уши крепко-накрепко.
А голоса всё не смолкали:
— …там, где потело весь день, к ночи мелкая сыпь появилась…
— …значит, дельфины всегда от массажа простаты шалеют?..
— …мой сладко-липкий малёк, медовунчик мой масенький, сюсик…
— …ох, у меня над хвостом во-от такой целлюлит, посмотрите…
— …всё-таки как хорошо, что у нас есть сообщество бабье…
В голове у бедного Одиссея помутилось, и голова бессильно склонилась на грудь. К счастью, рулевой случайно оглянулся и увидел, что с хитроумным героем творится что-то неладное. Всполошённые матросы изо всех сил упёрли в песок длинные рукоятки вёсел, затем начали понемногу выгребать на глубину. Как только корабль отошёл от острова достаточно далеко, воины отвязали своего предводителя от мачты, бережно уложили на палубу и смочили ему губы на редкость кислым вином с острова Эола. Одиссей чуть шевельнул ресницами. Перед глазами мелькали светло-серые тени вперемешку с тёмно-серыми, в висках пульсировала тянущая боль.
— Что с тобой? — спросил обеспокоенный рулевой. — Неужели напевы сирен повредили твой рассудок?
— Поверь, наш рассудок не в силах вынести их песни, — прошептал Одиссей, и его глаза опять закатились под лоб.
* * *
Чуть спустя:
— Девки, а может, они, мужики — не козлы временами?..
Фальшивая нота в общей мелодии прозвучала настолько неожиданно, что все оцепенели и медленно повернули головы. Широкоплечая сирена, сидевшая посередине каменной площадки, соскочила со своего насеста, подхватила с земли увесистую дубинку и быстро заковыляла к крайней участнице посиделок. Та боязливо съёжилась и закрыла лицо ладонями.
