Каждый день курицы несут для города сорок тысяч яиц. Каждый день сотни, тысячи повозок, лодок и барж со всех сторон привозят рыбу, мед, устриц, маслины, угрей и лобстеров. И не надо забывать о лошадях, которые все это везут, о мельницах, которые мелют… А еще в город доставляют шерсть, ткани, табак, пряности, руду, лес, сыр, уголь, жир, сало, сено. И ТАК КАЖДЫЙ ДЕНЬ…
И это сейчас. В будущем, которое Ваймс привык считать своим домом, город стал в два раза больше.
Ваймс смотрел вдаль, и ему представилась картина Анк-Морпорка целиком — она словно проступила на черной ночной доске. Анк-Морпорк — не город, а процесс, тяжелым бременем лежащий на ткани мира, заставляя ее прогибаться на сотни миль вокруг. Множество людей, которые ни разу не были в Анк-Морпорке, тем не менее всю жизнь работали на него. Тысячи и тысячи акров полей и лесов были всего лишь его придатками. Он всасывал их в себя и поглощал…
…и возвращал в виде навоза из загонов для скота, в виде сажи из труб, в виде стали, в виде кастрюль и прочих инструментов, необходимых, чтобы готовить ему пищу. А еще в виде одежды, моды, идей, странных пороков, песен, знаний и того, что при нормальном освещении принято называть цивилизацией. Это и есть цивилизация. Цивилизация значит большой город.
Интересно, кто-нибудь там, в ночном городе, думает сейчас об этом?
Огромная часть товара поступает в Анк-Морпорк через Луковые и Расхлябанные ворота, которые в данный момент надежно заблокированы республиканцами. Несомненно, власти попытаются перехватить грузы, выставив армейские караулы с внешней стороны стен. И те повозки, что сейчас к ним направляются, не смогут проехать через эти ворота. Однако из яиц выводятся цыплята, и молоко скисает независимо от политической воли, а скот необходимо где-то размещать, кормить и поить. Смогут ли военные разобраться, кого и куда направить? Да и будут ли разбираться? С кучей сгрудившихся телег, подпираемых сзади другими телегами, тогда как свиньи и коровы разбегаются в разные стороны?…
Кто-нибудь об этом подумал? Кто-нибудь из шишек? Машина дала сбой и встала, но Ветруна и его закадычных друзей мало интересует машина, их интересуют только деньги. Мясо и выпивка? Их приносят слуги. Еда просто случается.
Вот Витинари, тот никогда не упускал таких вещей из виду. Тот Анк-Морпорк, который Ваймс звал своим домом, был в два раза больше и в четыре раза уязвимее нынешнего. Витинари никогда не допустил бы такого сбоя. «Маленькие колесики должны вращаться, — сказал бы он, — чтобы вся машина продолжала работать».
Но сейчас, в темноте, все это бремя легло на плечи Ваймса. Ты ломаешься, все ломается, подумал он. Вся машина ломается. Одна поломка будет вызывать другую. И ломать людей.
За спиной у него маршировала по улице Героев смена караула.
— …Как взмывают ангелы дружно в ряд! Дружно в ряд! Дружно в ряд! Поднимают локти и летят! И летят! И летят!..
Ваймс стоял, глядя на улицу по ту сторону баррикады сквозь зазор в груде старой мебели. А может, Фред был в чем-то прав, подумалось ему. Может, и правда стоило продолжать двигать баррикады все дальше и дальше, просеивая улицы, как сквозь сито? Пропускать приличных людей, оставляя снаружи негодяев, разбогатевших сутенеров, умельцев крутить и вертеть человеческими судьбами, вымогателей, дармоедов, подлиз и льстецов, сладкоречивых жирных подонков в богатых одеждах — всех тех, кому наплевать на машину, кто просто ворует ее смазку… Неуклонно продвигаться по улицам, отсеивая всю эту шушеру, пока она не окажется заперта в маленьком кружке посредине, да там ее и оставить. Раз в два дня можно бросать им туда пищу, или пусть они выживают так, как привыкли, то есть за счет тех, кто рядом…
На темных улицах было тихо. Интересно, что там сейчас происходит? Хоть кто-нибудь там делом занимается?
* * *
Майор Маунтджой-Дубс тупо таращился на треклятую карту.
— Сколько? — спросил он.
— Тридцать два раненых, еще двадцать человек, вероятно, дезертировали, — доложил капитан Препиракль. — Ну и Большая Мэри превратилась в головешки, конечно.
— О боги…
— Хочешь услышать остальное?
— Еще не все?
— Боюсь, что нет. Прежде чем покинуть улицу Героев, Большая Мэри разбила витрины в двадцати лавках и в щепки разнесла несколько повозок. Ущерб составляет приблизительно…
— Превратности войны, капитан. Мы здесь бессильны!
— Конечно. — Капитан откашлялся. — А рассказать, что случилось потом?
— Потом? Было еще и потом? — Майор начал впадать в панику.
— Гм… ну да. Честно говоря, потом было много чего. Гм. Все ворота, через которые обычно в город ввозятся продукты, по твоему приказу были перекрыты. Извозчики и погонщики скота пытались доставлять свой товар по Короткой улице. К счастью, ночью животных было не слишком много, но на улице в тот момент присутствовали шесть повозок с мукой и одна повозка с сухофруктами и пряностями, а также четыре повозки с молочными продуктами и три повозки шаробейников. Ну, волы там и устроили. Очень темпераментные звери попались.
— Шаробейники? А это еще кто такие? — спросил совершенно сбитый с толку майор.
— Торговцы яйцами. Они ездят по фермам, скупают яйца…
— Все, понял! И что нам с этим делать?
— Можно испечь огромный торт.
— Том!
— Извини. Но город никогда не останавливается, понимаешь? Он не похож на поле боя. А для городских сражений лучше всего подходят поля сразу за стенами, где ничего не мешает.
— Это слишком большая баррикада, Том. И слишком защищенная. Мы даже не можем поджечь ее, потому что вслед за ней запылает весь город!
— Конечно. А еще наши трудности состоят в том, что мятежники ничего не делают. Просто сидят за ней, и все.
— Что ты имеешь в виду?
— Они поднимают на баррикады старушек, чтобы те кричали на наших ребят. Бедный сержант Франклин… Бабушка увидела его с баррикады и сказала, что, если он немедленно не прекратит, она всем расскажет, что с ним произошло, когда ему было всего одиннадцать.
— Но ведь наши люди вооружены, разве нет? — осведомился майор, вытирая пот со лба.
— Да, конечно. Однако мы настойчиво рекомендовали им не стрелять в невооруженных старушек. Мы же не хотим повторения Сестер Долли, верно?
Майор снова уставился на карту. Должен же быть какой-то выход…
— Кстати, а что случилось с сержантом Франклином, когда ему было всего одиннадцать? — спросил он машинально.
— Она так и не сказала.
Чувство величайшего облегчения вдруг нахлынуло на майора.
— Капитан, ты вообще понимаешь, с чем мы столкнулись?
— Уверен, ты сейчас со мной этим поделишься.
— Конечно же, Том, конечно! Это политика, Том. А мы — солдаты. А политика — дело тех, кто стоит над нами.
— Правильно. Отличная догадка!
— Найди какого-нибудь нерадивого лейтенанта и пошли его с донесением к их светлостям, — велел майор.
— Не слишком ли это жестоко, сэр?
— Конечно жестоко. Это ведь политика.
* * *
Лорд Альберт Силачия недолюбливал балы. Слишком много политики. А уж этот бал раздражал его даже больше прочих, потому что приходилось пребывать в одном помещении с лордом Ветруном, которого он в глубине души считал Дурным Типом. В личном словаре лорда Силачии не было более сурового порицания. К тому же, избегая встречи с Ветруном, он пытался одновременно избегать лорда Вентурии. Их семьи уже много лет сердечно ненавидели друг друга. Что за историческое событие положило начало вражде, лорд Альберт точно не знал. Но это определенно было нечто значительное, потому что только идиоты могут веками ненавидеть друг друга из-за какого-то пустяка. Если бы Силачии и Вентурии были горными кланами, они враждовали бы не на жизнь, а на смерть: кровная месть, похищение скота, все дела. Однако отпрыски двух наиболее влиятельных аристократических семейств в городе не могут себе такого позволить, им приходится всего лишь проявлять подчеркнуто ледяную, полную злобы вежливость в тех случаях, когда бурление сливок общества сталкивает их друг с другом.
И вот сейчас, двигаясь по тщательно просчитанной орбите, которая позволяла ему миновать наиболее опасные политические зоны этого гнусного бала, лорд Альберт Силачия вдруг столкнулся нос к носу с лордом Чарльзом Вентурией. Лорду Альберту была неприятна сама мысль о том, что где-то тут ходит лорд Вентурия, не говоря уже о том, чтобы вести с ним светскую беседу за бокалом довольно посредственного вина. Однако скрытые бальные течения не оставили ему никакой возможности избежать разговора без того, чтобы не показаться невежливым. Согласно этикету, принятому в высшем обществе Анк-Морпорка, позволительно унижать друзей, как и когда вздумается, но проявить невежливость по отношению к своему злейшему врагу есть верх неприличия.
