Пробный выход по перволёдью обернулся для Корнея отмороженной скулой и лёгким вывихом ступни. До конца ему озлобиться помешали новизна впечатлений и приятное открытие, что сам-то Викентий, оказывается, лишь хвастать горазд, а на деле рыбак… Как это говорится? Непоимистый? Неуловистый? Хреновенький, короче.
«Съезжу ещё раз — и обловлю», — решил Корней.
Этого требовали скула, ступня и жажда справедливости.
* * *
Добраться до Слиянки можно было одним способом: пролегала туда ржавая железнодорожная ветка, по которой временами ковыляла грузовая самодвижущаяся платформа, принадлежащая Андрону Дьяковатому. Зимой она обрастала дощатыми стенками и потолком, и всё же окочуриться в ней было проще простого. Поэтому, выбравшись из навылет просвистанной заиндевевшей хибары на колёсах, рыбаки сразу устремлялись в «грелку» — ветхое строение посреди степи, бывшее когда-то кассой и залом ожидания, а ныне приватизированное тем же Андроном.
В круглой железной печке давно бурлил огонь, стены отдавали влагу, за наполовину стеклянным, наполовину фанерным окошком снежно мутнел четвёртый час утра, а под пухлым простёганным дранкой потолком тлела на кривом шнуре желтоватая лампочка, хотя откуда Андрон брал электрический ток — уму непостижимо. Провода со столбов по всей округе были срезаны и пропиты в незапамятные времена.
Пристроившийся неподалёку от источника тепла Челобийцын огляделся. Отогревшиеся рыболовы священнодействовали — производили таинственные операции с мотылём и вели глубокие беседы, перекладывая слова степенным неторопливым матом. Не желая чувствовать себя ущербным, Корней тоже достал раскладную шкатулку с мормышками и, прикидывая, что бы с ними ещё такого сделать, вопросительно покосился на густо изрисованную печку, где тут же наткнулся на короткий бросающий в дрожь стишок, которого раньше не замечал:
Морозцем тронутый прудок
Блестел, как новенький пятак.
Ещё похрустывал ледок.
Ещё побулькивал рыбак.
Видя, что друга хватил столбняк, Викентий по прозвищу Дискобол озабоченно засопел, придвинулся поближе — и чуть не спихнул с лавки. Покачнулась в литровой банке вода, насыщенная нервным серебром мальков.
— Видал? (Видал?) — торопливо спросил ненавистный сосед-искуситель. У Викентия вообще была странная манера речи. Он не просто удваивал слова — он как бы пояснял их в скобках, должно быть, для вящей доходчивости. — Был (был!) у нас тут (у нас тут!) такой Софрон (Софрон!), так вот он (он!) как раз и сочинил (сочинил!). И… (слышь-слышь-слышь!) тут же в полынью (в полынью!) — и с концами… Тпсшь? — Так в произношении Викентия звучало звукосочетание «ты представляешь?».
— Могли и сами утопить, — сердито заметил Корней. — За такое стоило…
Но стремительный Дискобол уже напрочь забыл о трагической судьбе охальника, чей стишок, пощажённый, видать, из суеверия, до сих пор красовался на печке. Теперь внимание Викентия привлекла раскрытая шкатулка на коленях соседа и друга.
— А мормышки (мормышки!), — возбуждённо заговорил он. — Мормышки шлифовать надо…
Издав мысленный стон, Корней попробовал прикинуться, что дремлет, однако Дискобол его растолкал.
— Ты слушай (слушай!). Мормышки (мормышки!)…
Но тут, к счастью, всё вокруг, как по команде, зашевелилось, загомонило и дружно подалось на выход. Наверное, клёв объявили.
* * *
Пейзаж… Ну, какой пейзаж может быть ночью в пойме? Так, чернота. Единственно: бледнел вдалеке пласт тумана, то ли подсвеченный невидимой луной, то ли прильнувший к озарённому фонарями шоссе. А ещё, если не обманывало зрение, мерцало впереди среди мглы кромешной нечто крохотное, золотисто-паутинчатое, еле уловимое, возможно, потустороннее. И чем пристальнее всматривался Корней, тем отчётливее оно становилось, нисколько не делаясь от этого понятнее. За свои пять выходов на лёд ничего подобного Челобийцыну видеть ещё не доводилось. На фонарик рыболова — не похоже. Да уж не бродит ли там, чего доброго, призрак беспутного Софрона, начертавшего кощунственный стишок на печке и угодившего за то в полынью?
Нет, не бродит. Мерцающее пятнышко пребывало в полной неподвижности.
Значит, просто стоит. Поджидает.
Корней хотел подумать об этом весело, но весело не вышло. Вышло жутковато. Украдкой бросил взгляд на Викентия — и тут же проклял себя за проявленную слабость. Бывалый Дискобол — тёмная округлая масса на смутном сером фоне — с хрустом, ничего не страшась, пёр вперевалку по насту — и говорил (говорил!). Что-то, видать, плёл о своих рыбацких подвигах.
Может, просто не замечает?
Корнея Челобийцына вновь обуяла лёгкая паника: призрачное золотистое мерцание заметно приблизилось, но так и не пожелало отлиться во что-нибудь привычное, земное.
До разгадки оставалось примерно сорок шагов… тридцать… двадцать… десять…
Ну слава тебе, Господи! Неведомый призрак обернулся всего-навсего полиэтиленовым шалашиком с горящей свечой внутри. Оказывается, они давно уже шли по заснеженному льду, а не по земле. Из полупрозрачного укрытия недвижно торчали наружу два огромных и, кажется, опушённых инеем ботинка. Словно бы владелец их был заживо вморожен в морщинистый подсвеченный с изнанки торос.
Последовала уважительная минута молчания. Затем Викентий, утративший, как злорадно отметил про себя Корней, свою обычную говорливость, огласил предутреннюю мглу угрюмым вопросом:
— Клюет?
Ответили не сразу. Корней уже начал беспокоиться, когда ботинки чуть шевельнулись, и в шалашике глуховато прозвучало:
— Есть немного…
— Всю ночь здесь? — не удвоив и на этот раз ни единого слова, то ли скорбно, то ли ревниво спросил Дискобол.
Из шалаша отозвались утвердительным мычанием, и Корнею Челобийцыну захотелось вдруг обнажить голову.
Постояв, двинулись дальше. Что тут ещё скажешь?
— Слышь-слышь-слышь… — снова становясь самим собою, шумно зашептал неотвязный Викентий, как только они отдалились от осиянной палатки на порядочное расстояние. — Знаешь, кто это? Про Портнягина (Портнягина!) слыхал, нет? Колдун… Тпсшь?.. Глеб Портнягин! Вот это он и был…
Челобийцын оглянулся.
— Колдун?
— Если хочешь знать (если хочешь знать!), — обиделся Дискобол, — колдуны (колдуны!) — самые классные рыбаки! Захочет (захочет!) — всех обловит. Рыбье слово знает… Тпсшь?
— Рыбье слово? — переспросил Корней, с новым интересом всматриваясь в мерцающий из тьмы вигвамчик. Тщетно пытаясь обловить Дискобола, он беседовал с бывалыми, выпытывал у них секреты, посещал рыбацкие сайты, листал пособия, просматривал видеофильмы, а вот прибегнуть к колдовству почему-то не догадался.
* * *
Светало. Неподалёку обозначились торчащие изо льда редкие обмороженные камыши. Спрашивается, стоило ли переться в такую даль, чтобы снова выйти к берегу? Изрядно озябший Корней Челобийцын сидел перед лункой на заплечной коробке, сделанной из морозильной камеры бывшего холодильника, и уныло поддёргивал отполированную о валенок мормышку. Непоседливый Дискобол, тряся привязанным к ватной заднице матерчато-проволочным стульчиком, бегал от дырки к дырке. Временами хватал ледобур и просверливал ещё одну — быстро-быстро, пока рыба не уплыла.
Рыба неизменно оказывалась проворнее: на снегу в противоестественных позах коченели всего три весьма скромных окунька, которых Викентий почему-то с гордостью именовал «милиционерами».
— Почему «милиционеры»? — не выдержав, спросил Корней.
— Полосатые (полосатые!), — объяснил тот.
— И что?
— Ну… палки (палки!) у гаишников… тоже ведь полосатые!
Объяснение показалось притянутым за уши, а то и придуманным на ходу. Дискобол — он и есть Дискобол.
Сам Корней, увы, не мог похвастаться даже и такой незначительной добычей. Единственного окунишку размером с мизинец он отпустил, велев ему, как того требует традиция, привести дядю и дедушку. Однако полосатый Павлик Морозов надул — никого не привёл. Хотя, может, и пытался привести, а дядя и дедушка, выслушав, поступили с ним, как с тем пионером.
Надежды обловить Дискобола таяли с каждой минутой. Справедливость упорно не желала торжествовать.
Наконец Корней Челобийцын поднялся и начал собирать свои рыболовецкие причиндалы.
— Хватит! — объявил он. — Иду оттаивать.
Честно сказать, имелось сильное опасение, что не переносивший одиночества сосед увяжется за ним в «грелку», но, слава Богу, Дискоболу померещился клёв. Корней повесил ящик на плечо и, опираясь на пешню, двинулся к темнеющему вдали укрытию. Отойдя шагов на сто, оглянулся и, удостоверившись, что Викентий увлечён бурением очередной лунки, взял курс на серый полиэтиленовый шалашик.
Успел вовремя: колдун уже сматывал удочки.
