Ну, вот, теперь можно и о теле подумать… Пучком крапивы, смоченной в живой воде, прошлась с головы до ног по бесенку, смывая налет навьей изморози и приговаривая:
Чиста вода,
Сокрушаешь ты снега
и следы нечистые,
хожженьица тяжелые заступаешь,
а, заступая, занимаешь чистотой.
Так сокруши ты и в Недоле
крови порченые, стылые,
Заступи насыльные пагубы,
изыми тяжелые маяты.
Займи, животворная,
Место прочно,
Не на миг, не на час, а навсегда…
Разжала стиснутые зубы, влила немного водицы в рот. Зашипела вода, легким паром поднялась вверх.
— Маловато будет, — решила ведьма, щедро плеснула из глиняной бутыли ещё, не жалеючи нисколько, да не рассчитала малость.
Вздрогнул Птах, едва не захлебнувшись.
— Шоковая терапия, — невозмутимо пояснила чародейка, не вдаваясь в подробности.
— Мы дома? — бесенок распахнул удивленно глаза. — А как?..
— Дома, дома… не болтай почем зря… — Ещё не хватало остаток сил тратить на рассказы о том, что было. — Всему свое время. Лежи, не вскакивай, тебе отдохнуть надо, да и мне не мешало бы.
'На чем только сама держалась все это время, самой непонятно, — думала Людмила, вплетая в красную самопрядную шерсть сухие побеги кошачьей травы, спорыша, плакун-траву, корешки морозника и жилку серебряную заговоренную от всякой напасти. — Птаху сейчас наузов (см. ссылку 1) навяжу, а потом в баньку и спать… — Она глянула на бесенка. Тот задремал, пока она возилась, но во сне метался, будто сражался с кем-то незримым. Чародейка подумала и добавила в плетение ещё и белены, от горьких мыслей защитницу. — Все одно пригодится…'.
Закончив плетение нити, долго колдовала над каждым узлом, под размеренный речитатив наговоров тщательно вывязывая их на запястьях бесенка, на щиколотках, делала про запас исцеляющие наузы для ношения на груди. Не знала точно, какой наверняка поможет, вот и применяла весь доступный ей арсенал. Лишним не будет…
'Вот и все… Если и осталось во мне чего чародейного, так это только бабушкино кольцо, 'вечное', как Кащей… — Людмила бросила в печь веник, которым заметала остатки земли с пола и кусочки восковой куколки. — Все в Птаха ушло… — Она оглянулась на лавку, куда уложила бесенка. Капельки обильной испарины блестели в серой шерстке. — Ничего, к утру должен отойти'.
К утру? Ведьма подошла к окошку. Длинные тени от деревьев пересекали двор. Лучи закатного солнца ударили в глаза. Надо же, весь день провозилась. Время пролетело и не заметила как… Проходя через комнату, мимоходом поправила съехавшую на пол ногу прикорнувшего на краю диванчика Тимофея. Мальчишка даже не шевельнулся.
— Кимря, соседушка, — негромко позвала ведьма, — выходи, я уже не сержусь… Приберись там, у меня уже моченьки нет.
— Как сорить, так сгинь, а как убирать, так соседушка… — востроносенькая домовиха обиженно выглянула из почти не заметной щели в стене, — ты ещё скажи — поесть свари…
— Не надо, я сама горшок с кашей в печь поставлю, и травяной сбор, что силы возрождает, запарю. Не только Птаху досталось, но и всем нам. Пригляди только за огнем, чтобы не погас совсем… А Антон где?
— До сих пор в бане парится… Вот уж кому взамуж загляденье достанется, — мечтательно протянула Кимря, — опрятный на зависть… Весь день моется…
Людмила обошла вокруг дома и по трем невысоким ступеням поднялась в предбанник, поднятый над землей для хорошей вентиляции. От чистого древесного духа перехватило дыхание. Любила ведьма свою баньку — хоть и мала каменка в ней, да жар стойкий дает, крепкий. Как плеснешь на неё травяных настоев, запах духмяный до следующего раза не уходит, даже в самые сильные холода держится.
Войдя в парную, чародейка чуть не застонала от нахлынувшего безудержного веселья. Бедная Кимря, нашла образец для подражания! Видела бы она свой идеал… Антон мертвецким сном спал на нижнем пОлоке, уткнувшись лбом в сгиб руки. Спина красная вся, как огонь пылает… Неужто это Тимка так его охаживал, что кожу чуть до костей не стер? Похоже на то, рядом измочаленный веник еловый валяется. Перестарался мальчишка слегка… Покосилась на бочку с водой — почти пустая. Да ладно, ей помыться хватит. Грешна, не удержалась — подобралась тихонько к брату, да и гаркнула во весь голос:
— Все на борьбу с супостатом бессмертным!
— А? Что? — подскочил братец заполошно, сжимая кулаки, да увидел улыбающуюся Людмилу, быстро сообразил в чем дело. Чертыхнулся сквозь зубы, руками достоинство свое мужское прикрыл и выбежал из парной, сверкая незагорелыми ягодицами.
— В бане, как и в смерти, все равны… — крикнула вслед ему чародейка, опускаясь на освобожденное братом местечко. Стянула лохмотья, оставшиеся от одежды, плеснула на каменку настой дущицы. Клубы пара затянули парилку. Благодать какая…
Но расслабиться толком ведьме не удалось. В дверь тихонько поскреблись.
— Люд, а Люд… — в приоткрывшуюся щелку заглянул Антон и тут же пригнулся, уворачиваясь от веника, брошенного в него чародейкой.
— Я уже разделась…
— А в бане все равны… — съехидничал парень, не делая больше попыток лицезреть сестру воочию, но наболевший вопрос не давал ему покоя. — А с тобой хорты говорили?
— Хорты? Ты о чем?
— Они разумные… — Антон сбивчиво пересказал Людмиле свою беседу с Рислой.
— Нет, со мной волк не говорил, да и не стала бы я его слушать. Не до бесед мне было, слишком за Птаха беспокоилась. А если хорт так умен, как ты говоришь, то должен был почувствовать это. Вот и не стал, а, может, просто не захотел… Так что считай тебе повезло.
— Кстати, как там Птах?
— Жить будет… У тебя все? Тогда иди себе… — она прикрыла глаза, но через мгновение, услышав звук удаляющихся шагов, встрепенулась. Спать здесь не стоит… Тяжело поднялась, обмылась (посидела в тепле, хватит, хорошо попарюсь в другой раз) и, накинув чистую рубаху, вышла в серые сумерки наступившего вечера.
*****— Ходют и ходют… — зудел над ухом надоедливый голос. — Ходют и ходют…
— Кто ходит? — оторвала голову от подушки Людмила.
— Все ходют, но эти больше всех…
— Кимря, как ты мне надоела… — простонала чародейка. — Дай поспать…
— Так день на дворе давно, а вы всё спите…
День? Как она вчера добралась до постели, не помнила совсем, после парной словно отключилась. Людмила вскочила, кинулась на кухоньку. Птах спал. Нормальным здоровым сном, слегка похрюкивая, как маленький поросенок.
'Ну и пусть, будить не буду, — решила чародейка, прислушиваясь к сонной тишине дома. — А о чем Кимря болтала? Кто там ходит-то?' Она вернулась в комнату, выглянула в окошко. На поляне перед домом стояли двое: высокий крепкий мужчина (сразу и не поймешь кто такой — не пахарь, не воин, на купца тоже не похож) и худенькая, росточком ему по плечо, простоволосая женщина с переброшенной на грудь толстой косой. Одеты оба неброско, в обычную рядовую одежду. Зачем им ведьма понадобилась, обоим сразу?
— Эти, что ли? — спросила домовиху.
— Эти… И другие тоже, — напустила туману Кимря, — но эти чаще всего. Придут и цельный день на поляне сидят, ждут неизвестно чего… Всю траву вытоптали.
— Почему ж неизвестно? — усмехнулась ведьма, — избушка снаружи необитаемой кажется, вот и надеются, что рано или поздно хозяйка заявится. Нужда, видать, большая у них, коли такие упорные оказались… Ну и пусть дальше траву топчут, мне что до них за дело?
— Еще ведьмы наведывались, все вынюхать старались, что и как… — наябедничала домовиха, — да я их дальше двора не пустила.
— Ну и правильно, нечего им здесь делать. В отпуске я… — развернулась и крикнула: — Мальчишки, подъем! Всю жизнь проспите…Тогда считать мы стали раны, — дурачась, пропела Людмила, — товарищей считать… — Настроение как раз под стать предстоящему дню, беззаботному, как первый день долгожданного отпуска. — Вставайте, итоги подводить будем и решать, как жить дальше.
Слегка заторможенный Тимофей поднялся с дивана. На щеке явственно отпечатался след от сбившейся подушки. Увидев Кимрю, мальчишка оживился:
— А это кто?
Кикиморка смущенно пискнула и исчезла.
— Куда это она?
— Не любит домовиха моя чужим на глаза попадаться, — пояснила ведьма.
— Разве я чужой? — удивился Тимофей.
— Для неё все чужие, кроме меня.
— О ком это вы? — поинтересовался растрепанный Антон, ещё толком не разлепивший глаза.
— Помнишь вчерашнее чучелко? Она, оказывается, здесь в доме живет вместо домового…
— Почему вместо? — кокетливо стрельнула глазками и повела, словно принюхиваясь, остреньким носиком Кимря, вновь появляясь перед людьми, — я и вместе с ним могу жить, да только не находится никак…
