— И что дальше? — устало спросил Ватсон.
— Сам по себе он был бездарен, — продолжал Холмс, блестя глазами, — но однажды в грязном притоне, который Кросс регулярно посещал — о, разумеется, он был распутником, грязным распутником! — он заметил девочку, в которой почуял искру гения. Она была гениальна… гениальна… Ватсон, я сбиваюсь с мысли. Она рисовала картины, которые этот мерзавец выдавал за свои. Так он стал великим… и знаменитым… и убил её, не в силах выдержать чувства её растущей гениальности… гениальности… он убил её. За что? Он стал великим… она сделала его великим… кровь, ужас, искра гения в порочном сосуде… Дело можно считать раскрытым. Но есть несколько мелочей, которые не дают покоя. Ватсон, мне нужна скрипка. Немедленно. Она помогает мне думать.
Доктор Ватсон встал и подал Холмсу футляр.
— Как вы отлично знаете, Ватсон, звуки музыки настраивают мой мозг, подобно камертону. Сейчас я сыграю… сыграю… сыграю баркаролу. Баркарола — это от barca. Итальянское слово, означающее лодку, восходит к античным временам… Вы видите связь? Итальянская тема, Струццо. Для человека с рационально устроенным умом должно быть ясно как день, что в итальянец в Лондоне может совершить такое же преступление, которое может совершиться в любом другом месте: в Вестминстерском дворце, в трущобах или у нас под окнами. Это ясно как день. Баркарола — песня венецианского гондольера, впоследствии — всякое музыкальное произведение, связанное с темой катания на лодке. Понимаете, Ватсон, что это означает? Катание на лодке — символ нравственного падения: туда-сюда, туда-сюда! Ватсон, вы превзошли самого себя! Характер музыки обычно светлый, лирический, мечтательный, темп умеренный, размер шесть или двенадцать восьмых… Скрипку, Ватсон, немедленно скрипку, иначе я сойду с ума!
— Она у вас в руках, — напомнил доктор.
— Итак! — Холмс извлёк из футляра инструмент, прижал его подбородком и взмахнул смычком. — Баркарола собственного сочинения. Не жду от вас похвал, Ватсон, я знаю, вы не любите моего музыцирования… но, может быть, на этот раз…
Воздух комнаты разрезал жуткий щемящий звук. Холмс терзал несчастную скрипку, буквально пиля её смычком и извлекая из струн страшные, потусторонние звуки, исполненные боли и ужаса.
— Вот так, вот так… — шептал он, блаженной улыбаясь, — туда-сюда, туда-сюда…
Скрипка выла.
— Сейчас… сейчас…. — бормотал Ватсон, наполняя заранее простерилизованный шприц лекарством. Одна струна со звоном лопнула.
— А-а-а-а! — закричал Холмс. — Этот мерзавец Струццо подпилил струны! О, как я был слеп! Ватсон, нельзя терять не минуты. Мы должны найти девочку. Анна жива, в этом нет ни малейшего сомнения. Они прячут её в номерах, а на её место положили труп из анатомического театра. Это же ясно как день!
— Лекарство, — сказал Ватсон, приближаясь к Холмсу со шприцом. — Вам нужно лекарство.
— Что? — Холмс недоумённо посмотрел на шприц. — Сейчас, когда мы должны спешить… спешить… мы куда-то едем, Ватсон, я отдал все необходимые распоряжения… Мои верные агенты ждут на своих местах. Мы захватим преступников врасплох. Мне донесли, что негодяи скрываются в Рио-де-Жанейро. Рио — главный город Бразилии, укреплён, около шестисот или семисот тысяч жителей, они намерены укрыться за его стенами, которые считают неприступными, и без помех развращать невинных девушек в предместьях. Какое коварство!
— Лекарство, — напомнил доктор.
— Нет, Ватсон, и не уговаривайте меня! Сначала мы помчимся на скоростном поезде до Ливерпуля, а потом возьмём билеты на «Магдалину» и спрячемся в угольном трюме. Это будет погоня, Ватсон! Не забудьте свой револьвер и известите Лейстреда. Немедленно!
Ватсон достал из-под стола «Обсёрвер» и накрыл им остатки пудинга.
— Вы ничего не ели, — сказал Ватсон, глядя в глаза больного, — и нуждаетесь в энергии, иначе упадёте без сил.
Взгляд Холмса метнулся в одну сторону, в другую, пытаясь укрыться от глаз доктора.
— Вы ни-че-го не е-ли, — медленно проговаривая каждое слово, повторил Ватсон.
— В самом деле, — Холмс втянул голову у плечи. — Я запамятовал. Это всё музыка. Когда я играю…
— У нас нет времени, — напомнил Ватсон.
— Да, да, — бормотал Холмс, закатывая рукав. — Давайте своё зелье. У меня исколоты все вены… Ватсон, почему?..
Игла вошла в руку. Через пару минут Холмс спал, откинувшись в кресле, его острый кадык подрагивал при каждом вздохе. Ватсон посмотрел на безумца с привычным, притупившимся за долгие годы состраданием, смешанным с таким же усталым отвращением. Тяжело вздохнул и вернулся к недоеденному бериксу.
На сей раз покои госпожи Майкрофт Холмс были обставлены в китайском стиле: бумажные ширмы, фонарики, пузатые бронзовые божки. На видном месте стояла трёхлапая нефритовая жаба, держащая во рту большую золотую монету. В полузакрытом окне можно было увидеть небольшую, тихую лондонскую улицу. Дом супругов Холмс располагался почти в центре города, но в нелюдном месте. Супруги не любили шума — но, в отличие он подавляющего большинства жителей столицы Империи, могли себе позволить подобную фобию.
— Дорогая, — недовольно сказал Майкрофт, осторожно пристраиваясь на крохотном лакированном стульчике, — ты могла бы меня предупредить, что сменила обстановку.
— Я хотела сделать тебе сюрприз, дорогой, — нежно прощебетала Ирен Холмс, целуя мужа.
— Ты же понимаешь, что я не помещаюсь на этой штуке, — недовольно сказал Майкрофт.
— Так и было задумано, — ответила его супруга, — я заметила, что ты слишком много времени проводишь в креслах… а не в моей постели, — добавила она с той прямотой, которая бывает уместна только между любящими супругами, чьи чувства выдержали проверку временем, не потеряв ни глубины, ни пылкости.
Майкрофт улыбнулся. Его тяжёлое лицо, на котором годы и заботы оставили неизгладимые следы, на миг словно помолодело.
— Всё-таки ты остаёшься сумасбродной американкой, — проворчал он, напуская на себя важный вид. — Настоящие английские леди никогда не говорят о некоторых вещах.
— И, разумеется, никогда не думают об этих «некоторых вещах», — подхватила Ирэн, — но всё-таки они их делают, хотя бы иногда, иначе непонятно, откуда берутся настоящие английские леди…
— Их рожают американки, — заключил Майкрофт. — Как там наша Дороти?
— Я справлялась в пансионате. Мне сказали, что наша дочь — живой и бойкий ребёнок, но излишне развита для своих лет! Как будто развитие бывает излишним… Но ты меня не слушаешь! — она внимательно вгляделась в лицо супруга. — Что там у тебя? Твоей обожаемой Империи грозит очередная опасность? Да стоит ли поддерживать жизнь столь хрупкого организма?
— Нет. Я не хотел тебе говорить… Он опять принялся за старое.
— О Господи, — прошептала Ирэн. Радость в её глазах погасла, как пламя свечи от внезапного порыва холодного ветра. — Как это было?
— Как обычно.
— Сколько жертв? — Ирэн взяла себя в руки.
— Всего одна. Проститутка в гостиничном номере.
— Ты принял меры?
— Да.
— Хорошо.
— Ирэн, — Майкрофт сделал паузу, решаясь, — я давно хотел поговорить с тобой…
— Нет. Всё останется по-прежнему, — женщина каким-то образом сумела вложить в эти слова и горячую любовь, и непреклонную волю.
— Дорогая, — великий человек тяжко вздохнул, — ты не понимаешь всей сложности ситуации. Он опасен. Он погубил множество невинных душ, включая свою и наши. Ибо Провидение, от которого не сокроется ни единый помысел, осудит за его преступления нас. Ему будет лучше, если мы, так сказать, несколько ограничим его свободу…
— Позволь, любимый, — кротко сказала Ирэн. — я кое-что тебе напомню. Когда я была помолвлена с Шерлоком…
— Помолвлена! — подчеркнул Майкрофт. — Всего лишь помолвлена! Ты была Ирэн Адлер, а не миссис Холмс! Я не отнимал жену у брата, — сказал он без всякой уверенности в голосе.
— Конечно, не отнимал. Я ушла к тебе сама, — гордо вскинула голову Ирэн.
— До сих пор не могу в это поверить, — искренне сказал Майкрофт. — Я же был всего лишь бледной тенью блистательного Шерлока. Он уже был великолепным актёром, а стал бы величайшим. Все верили в него… и никто не замечал меня.
— И я тоже верила в него, — сказала женщина, смахивая слезу, — но Шерлоком я только восхищалась, а тебя полюбила, полюбила сразу и навеки. Ты стал моей жизнью, Майкрофт. Ты как кровь и дыхание: я не могу жить без них, и без тебя я не могу жить ни минуты… Молчи же, мой повелитель. Я тоже знаю, что ты меня любишь.
— Я тебя люблю, Ирэн, я люблю тебя больше жизни и даже чести, — сказал Майкрофт, неуклюже опускаясь на колени и ловя губами тонкое запястье супруги.
— Подожди, Майкрофт, — страсть в голосе Ирэн непостижимым образом переплеталась с холодным металлом, — я должна напомнить ещё кое-что. Я никогда не стала бы твоей, если бы не твоё обещание. Ты помнишь его? Когда мы решились… когда мы признались друг другу…
