Елена Усачева
Призраки приходят в дождь
Дождь. Третий день. Окно размыло — и теперь везде вода. С утра лило стеной, сейчас моросит. Но все равно тоска.
Так и помереть недолго. Лежишь, смотришь в окно, думаешь о вечном. Или вечное думает о тебе. У этих японцев не разберешь.
Одежда влажная. Футболка, штаны, даже трусы. Волосы слиплись.
Дождь…
Из гостиницы они сегодня не выходили. И не пойдут. Что там, в этом болоте, делать? Приехали, называется…
На Токио опустился туман. Сезон сливовых дождей, сезон цую. Надо не забыть спросить, кто предложил поехать в Японию в конце июня. Почему этого нельзя было сделать раньше? Кажется, Миха! Утопить его на первом же рисовом поле. Подводник!
— Сань… ну, чего ты? — протянул со своей кровати Вадя.
Со своей кровати… смешно сказал. Номер шириной с кровать. Причем одну. А их здесь как бы две.
— Сань…
— Отвали, а? — вяло огрызнулся Санёк. — Все, считайте, что я утонул.
Санёк повернулся на бок. Ощущение, как будто в полной ванне соскользнул с бортика. Влажность сочетается с прохладой из кондиционера. Открываешь шкаф, и оттуда выходит ее величество Осень — дышит промозглостью и насморком. Из туалета тоже дышит. Словно они специально туда червяка сопливого посадили. Сидит теперь, копит сырость в порах, рождает плесень. Ночью проснешься, а тебя уже нет, осталась горка зеленого мха.
— Сань…
— Чего?
Сырая футболка неприятно облепила тело.
А дома тепло. Светит солнышко. Все зеленеет, птички поют… Здесь птиц нет, одни рыбы. И люди тоже — рыбы.
— А чего мы сегодня делаем?
Номер маленький, окно крошечное, под потолком. Смотреть в него не получается. Можно смотреть на него, а оттуда, как будто и нет прозрачной перегородки, льется стекло.
Топиться будем, блин! И так, что ли, непонятно?
— Конничива! О-гэнки дэс ка?[1]
На пороге Каору. Стоит, улыбается, кланяется. И чего он все время улыбается?
— Здорово, брат! — сорвался с кровати Вадя, но, не добежав до Каору, остановился.
Если бы мозги размягчило окончательно, он принялся бы Каору обнимать и жать руку. Но сейчас еще не вечер, чтобы совсем с ума сходить. Вовремя вспомнил, что японцы терпеть не могут панибратства. Обнимешь разок, а потом извиняться вспотеешь. Они здесь все обидчивые до чертиков.
При виде надвигающегося Вади Каору стал быстрее и мельче кланяться, словно воздух перед собой рубил. Не подпускал. Кинься Вадя на Санька с объятиями, Санёк бы тоже не обрадовался. Будут тут всякие тушки у него на шее висеть.
— Конничива! — повторил Каору, мягко округляя звуки, забавно растягивая гласные. — Как поживаете?
— Хреново поживаем, — пожаловался Санёк, спуская ноги с кровати. — Как вы в такой воде обитаете? У меня скоро жабры вырастут.
— Цую, — с благоговением протянул Каору и заулыбался, заставив свои щеки наехать на уши. — Дождь — хорошо. Много риса — хорошо. Аобаамэ — дождь, освежающий зелень молодой листвы.
— Значит, скоро прорастем! — Санёк бухнулся обратно на подушку. Прислушался, не капает ли на пол — матрас виделся большой губкой, наполненной водой. — А утром тоже этот самый обама был?
— Онукэ. Обыкновенный ливень. Для риса тоже хорошо.
— Ты чего пришел-то, Каору? — привычно суетился Вадя. — Дело какое?
У Вади нежный голос и огромные глаза. Людей он берет лаской, добивает ею же. Своим занудством может распилить не только буханку хлеба, но и железные поручни в метро. Вчера проверили — распилил. А все потому, что никто не спешил ему отвечать, на какую станцию они едут. Каору стоял далеко, а внятно выговорить хотя бы одно японское слово никто не мог.
— Дело, дело, — закивал Каору и снова заложил щеки за уши.
Улыбаются тут с большим удовольствием. Их рисом не корми — дай поулыбаться кому-нибудь. Но стоит отвернуться, лицо становится каменным. Культурная нация, силы экономят.
— Императорский сад собираться надо. Слива отцветает. Смотреть надо. Гортензия цветет. Смотреть надо.
— Гортензия! — выкрикнул Санёк, садясь.
Память даже не пыталась подкинуть картинку цветка с неприятным квакающим названием.
— Сань, ты чего? — испугался Вадя.
Который раз за сегодняшний день испугался. Что-то он пугливый. Это к дождю… Или к засухе?
— Вставать надо, — с укором посмотрел на гостей Каору, но губы тянул, соблюдая этикет.
— Надоело, — пробормотал Санёк. — Надоела мне твоя Япония, Каору! Третий день, а надоела! Хочется все послать к черту и наесться нормального черного хлеба.
Каору поклонился. Санёк подумал, что вот, если метнуть в него подушку, он так же будет стоять, изображая радость жизни? Или использует прием карате и забросит всех обратно в Россию? Или наконец-то обидится на их постоянное нытье и пошлет к местному черту?
— Япония — интересная страна. Ее надо полюбить, — пропел Каору и вынул из рукава календарик с видом горы.
Запасливый! Все-то у него есть. После календарика пойдет открытка, следом плакат, видеофильм, а там и сама Япония в красках и запахах.
— Дождь — хорошо. Но он закончится.
— Когда?
Перед Санькиными глазами был потолок. Идеально белый. Идеально ровный. Идеально…
— Завтра. — Каору поклонился. — Завтра мы идем в Восточный парк дворца императора.
Эти слова заставили Санька снова сесть. Даже вода из головы улетучилась.
— На что спорим? — Он поискал глазами — что бы такое заложить? Телевизор? Пульт от телевизора? Провод? Мыло в ванной? Полотенце? Полотенце — хорошая вещь, в дождь полезная…
— Не надо спорить, — мягко повел руками Каору. — Завтра дождь прекратится без спора.
— А сегодня чего? — завел свою шарманку Вадя. — Сань, делать-то чего будем?
— Вниз пойдем. Играть будем.
Вспомнился полутемный холл, выключенный свет в лобби-баре, выступающие из мрака черные кожаные кресла, низенькие столики…
— В прятки, что ли?
Санёк дернулся лечь, но выражение круглого лица Каору заставило отложить заезженное движение.
— В «Сто страшных историй» играть будем.
— Это как? — сделал осторожный шажок назад Вадя.
— Соберемся, будем истории рассказывать. Зажжем свечи. После каждой истории одну свечу будем гасить. Последнюю историю, самую страшную, расскажут в полутьме и погасят свет.
— Круто! — восхитился Санёк. — Девчонок позовем. Пускай повизжат.
Вадя сделал еще пару шагов назад. На этом комната закончилась.
— Я уже всех позвал, — доложил Каору. — И Алису-сан позвал. И… — запнулся, — Илю-сан тоже позвал. Сказали, придут.
Санёк поежился. Движения рождали неприятную зябкость, хотелось закутаться во что-нибудь большое и теплое. Но это было невозможно — все теплое при такой влажности превращалось в холодное и неуютное. От раздражения, что не может согреться, Санёк накинулся на Вадю.
— Чего стоишь, дятел? Видишь, человек ждет! Собирайся, давай!
Вадя дернулся туда-сюда, полез зачем-то под кровать, явив миру свой тощий зад.
— Мы подождем, подождем, — болванчиком закачался Каору. — Не торопись.
Санёк плюнул на идею со свитером и для тепла сложил на груди руки.
— Ну а ты вообще как? Крыша не протекла еще? — приступил он к светскому разговору.
Каору улыбнулся. Его круглое бесстрастное лицо превратилось от этой улыбки в наивное и как будто удивленное. Невысокий, пухлый. Черные короткие волосы зачесаны назад. От ходьбы и вечных кивков челка сползает на лоб и покачивается при каждом шаге. Белая футболка, мятый темный пиджак, синие джинсы. Ничего особенного, человек как человек. Дьявольски пластичный. Здорово танцует. Ему бы не с ними по городу носиться, а в танцзале тренироваться.
— Дождь — это хорошо, — поклонился Каору.
— Конечно, хорошо! — громко согласился Санёк. — Цунами тоже хорошо! Часто они у вас тут бывают?
— Часто, часто, — согласился Каору.
Санёк сощурился. Странная нация. Ну ладно, улыбаются. Ну ладно, старших уважают. А соглашаются-то постоянно с какого перепугу? Не хотят обидеть? И главное — они все время вместе. Толпой. Что на улице толпа, что в метро. Не протолкнешься.
— Ну, чего ты там закопался? — пнул по шевелящемуся заду Санёк.
— Я тапки потерял, — отозвался из-под кровати Вадя.
Что-то прошелестело по окну. Санёк и сам не ожидал, что вздрогнет. От этого еще больше испугался. По телу пробежали неприятные мурашки. И чувство появилось, словно он ждал вот такого подвоха: сейчас что-то произойдет, поэтому и испугался. Пугаются, когда знают, что может быть страшно. А Санёк знал, ждал: откуда-то кто-то должен был выйти. Или вылезти. Или влезть…
— Чего это у вас там? — прошептал Санёк.
За окном стояла морось. Но на мгновение Саньку показалось, что дождь старательно замазывает на стекле отпечаток ладони.
