Хакан Ногербекович сел. Сима пристроилась рядом с ним.
— Понимаете, Сима, древние кочевники считали, что духи есть во всем — в камне, в земле, а небо, и все, что с ним связано, вообще обожествляли. Вы слышали о Тенгри, о духах земли, воды? Так вот, звезда была символом бога подземного мира Эрлига. Да и люди, кочевники, считали, что на небе у каждого есть своя звезда. Пока она светит, человек жив, а когда упала, то… сами понимаете. Потому на падающие звезды смотрели с грустью, не так как мы сейчас.
— У древних тибетцев были злые духи звезд. Даже не духи, а демоны. Считалось, что они причиняют болезни.
— Увлекаетесь древней религией «бон»? — глаза археолога сузились от улыбки, и веера морщинок побежали к вискам.
— Не то, чтобы увлекаюсь, но интересно. Я заметила, что между представлениями о мире у наших кочевников и у тибетцев много общего.
— Что ж вы хотите?! Тибетцы — тоже кочевники! Разница лишь в том, что природа у них более суровая, потому и представление о мире своеобразное, более яркое, да и пасут они не коней, а яков!
— Хакан Ногербекович, можно вас спросить? — Сима решила воспользоваться темой беседы и задать волнующий ее вопрос. — Вы верите в духов?
Археолог, к удивлению Симы, ожидающей, по крайней мере, улыбки, посерьезнел.
— Думаю, неспроста вы это спрашиваете. Потому отвечу так: в нашей работе мы частенько тревожим прах давно умерших: и воинов, и шаманов, и царей, и убийц. Ведь, по сути, копаемся в могилах. Вы знаете, что, когда вскрыли могилу Темура, началась война? А старики предупреждали: не тревожьте прах Великого Воина! Вот и подумайте, верить в духов или нет! Да, что там, порой я и сам ночами слышу топот конницы…
— Правда?! И я…
Хакан Ногербекович похлопал Симу по руке.
— Это значит, что вы настоящий археолог! Скажу вам по секрету, Сима, все стоящие археологи и слышат, и видят… Так что не пугайтесь! Кстати, открою вам еще один секрет: бабушка вашего друга — шаманка. И, думается мне, внук перенимает ее мастерство. Так что будьте осторожны, не теряйте головы. Простите, что вмешиваюсь, но… но, вы девушка взрослая, самостоятельная, извините…
— Не за что извинять, Хакан Ногербекович, спасибо вам за заботу, вы правы — голову терять никогда не надо.
«Как легко об этом говорить, и как трудно сохранять стойкость духа по жизни, — подумала Сима. Не терять голову… мда, если бы люди умели контролировать чувства, скольких бед можно было бы избежать!»
— А вот этот знак затерт. То ли кто-то специально его сбил, то ли время постаралось… мда, ведь этим петроглифам порядка трех тысяч лет…
— Какой символ? — Сима наклонилась ниже, чтобы получше рассмотреть углубления на гранитной поверхности камня. Наиболее четко вырисовывались две наклонные линии, выбитые параллельно друг другу, крест ниже этих линий, а остальное больше походило на кляксу. — Да, Хакан Ногербекович, я уже пыталась собрать в символ эти палочки и крестик, но пока ни с каким известным нам знаком связать не могу, разве что крест. Он может отображать слияние всех стихий… А верхняя часть рисунка могла быть ромбом или двумя равносторонними треугольниками, соприкасающимися основаниями.
— Вряд ли. Один треугольник означает огонь, судя по направленности его вершин, второй — воду. Да и есть эти изображения отдельно, мы с вами только что их разбирали. А огонь и вода — не сочетаемые стихии в природе. Древние относились к символике очень серьезно. В эти значки вложен огромный смысл. Представляете, на священном камне, в месте, где разговаривают с духами, и нарисовать какую-нибудь белиберду, вроде современных надписей на заборах типа «Здесь был Вася»?! Нет, такого никто не посмел бы сделать. Значит, надо искать в этих знаках, скорее всего, сакральный смысл, и собирать изображения, дополняя отсутствующие части до такого, которое будет нести особое значение и не противоречить гармонии, здравому смыслу. Что ж, нам есть, над чем работать, Симона! — Он промокнул взмокший лоб платком. — А не пора ли нам пообедать?
Сима так увлеклась, так погрузилась в мир загадочных знаков, что совершенно забыла о себе и только сейчас почувствовала, что голодна.
— Пора! Идемте, дядя Боря сегодня обещался национальное казахское блюдо нам приготовить — бешбармак!
— А! Он мастер, вы не смотрите, что русский, он хорошо знает местные обычаи и кухню. Мы с ним уже столько лет колесим по степи вместе.
Сима вылезла из ямы, потянулась, с удовольствием прочувствовав свое тело, задержала взгляд на небе. Оно сияло первозданной чистотой, но совсем недалеко кругами летала стая воронов.
— Смотрите, Хакан Ногербекович, вроде вороны…
Археолог стряхнул землю с колен, поднял свои инструменты и посмотрел на небо.
— Вороны. Падаль нашли, вот и кружат.
«Не к добру это, — подумала Сима, — тревожно как-то», — но отвлеклась на друзей, уже собравшихся за столом, на который дядя Боря поставил блюдо с дымящимися кусочками мяса, обложенными вареными квадратиками теста.
Глава 4. Завещание матери
Аязгул возвращался в яйлак после удачной охоты: крупная козочка, убитая им утром, лежала, крепко привязанная к крупу коня.
Над головой раздалось карканье.
«Не к добру! — подумал Аязгул, провожая взглядом стаю воронов. — Что-то случилось в степи…»
Он пришпорил коня и, обогнув холм, выскочил к Желтой реке. Спящий Батыр на другом берегу встретил его безразличным взглядом. Аязгул спрыгнул с коня и, повел, взяв в поводу. Но Белолобый встал на дыбы, отфыркиваясь, и кося бешеным глазом. Охотник усмирил коня и пригляделся. Трава вытоптана, бурое пятно, похожее на кровь… Так и есть! И там, и здесь… Барана резали? А почему не у Батыр-камня? И не одного… Битва? Но кто? Кто с кем сражался и что случилось?..
Не находя ответов, Аязгул с тревожными мыслями поспешил в родное стойбище. Издали он услышал плач женщин. Зорким глазом приметил воинов, охранявших яйлак. Увидев всадника, те подняли луки, но узнав охотника, опустили их.
— Что случилось? — Аязгул спешился.
— Бурангул убил наших людей. И Таргитая.
— Как убил? За что? Ведь только вчера они породнились… А Тансылу? — холодок прокрался к самому сердцу.
— Она убила мужа. Бурангул отомстил за сына, — воин был краток.
Аязгул передал поводья Белолобого мальчишке, выбежавшему навстречу и, отвечая поклоном головы на скорбные взгляды соплеменников, пошел к центральной части стойбища, где рядком лежали на кошме восемь убитых и среди них Таргитай.
Женщины оплакивали своих мужей, сыновей, братьев, сидя рядом с ними. Аязгул сразу заметил Дойлу у изголовья Таргитая. Ее косы не были уложены на голове как всегда, а рассыпались по плечам. Дойла оделась как все кочевницы, которых объединила скорбь: высокий головной убор, тяжелые бронзовые нагрудники с бирюзой и сердоликами поверх просторного шерстяного платья. Время от времени Дойла отгоняла мух от лица мужа, а потом снова застывала над ним, как каменная, вглядываясь в каждую морщинку на его лице, словно стараясь запомнить.
Таргитая нарядили в самые лучшие доспехи: новую кольчугу, еще не испытавшую на себе ни удара топора, ни острия стрелы; любимый шлем вождя, который сиял золотом в лучах склонившегося к закату солнца; штаны из светлой кожи, заправленные в сапоги. А рука его крепко сжимала на груди обнаженный меч. Погибшие воины— и те, которых привезли люди Бурангула, и те, которые пали в битве у Батыр-камня, — как и при жизни, находились с двух сторон от своего вождя, готовые кинуться на врага в решительный момент со своим оружием: кто с мечом, кто с луком, кто с боевым топором.
Поклонившись павшим, Аязгул отошел к своему шалашу, где сидела мать.
— Сынок, родной, такая у нас беда… — еще не старая женщина с удивительными голубыми глазами, которые сын унаследовал от нее, вытерла слезы.
Аязгул сел рядом с ней. Взял в руки чашу с кумысом, поднесенную ему сестрой. Выпил. Помолчал. Потом спросил:
— А что Тансылу? Говорят, она убила Ульмаса…
— Говорят. Кудайберды слышал, как Бурангул сказал, что она его сына зарезала.
— Зарезала?.. — Аязгул не мог понять, как такое случилось, а потому не поверил. — Не может быть. Она — слабая девчонка. Ульмас — сильный воин. И зачем ей было резать своего мужа?..
— Не знаю, сын. Так люди говорят. Молва по всей степи разошлась. Шаман готовится слушать духов.
В ритуальном балахоне, обвешанный амулетами, с разукрашенным черными полосами лицом, шаман, сидя особняком, покачивался из стороны в сторону, постукивая в бубен. Изредка отрываясь от своего занятия, он прихлебывал напиток, который освобождал разум от восприятия реального мира, открывая путь к духам, волю которых он потом перескажет людям.
— Говорят, нарушен закон. Виновных надо покарать.
— Покарали уже… — брови охотника сомкнулись, глаза сузились. — А Дойла? — Аязгул взглянул на жену вождя.
