— Что случилось, Сеф?
— Ты о чем, что могло случиться?
— Вид у тебя какой-то странный.
— И в чем же странность?
— Ну, не знаю, может, ты грипп подхватила? Ты хорошо себя чувствуешь?
— Да, конечно! Мне просто захотелось выпить чайку. Как ты пообщалась с мисс Фитцгерберт?
— О, отлично, она такая милая. Хотелось бы мне, чтобы мы пригласили ее в гости.
— Ты же знаешь, мы никому не рассылаем специальных приглашений.
— Она сказала, что я вела себя малодушно, что мне надо быть смелой и решительной.
Раздался телефонный звонок. Сефтон опрокинула чашку с чаем. Мой вышла в прихожую.
— Алло.
Звонил Клемент.
— Привет, Мой, — сказал он.
— Как ты узнал, что это я?
— У тебя особый, очаровательный голосок.
— О-о. К сожалению, Луизы нет, она отправилась в ту клинику.
— Уже отправилась? Ладно, ладно.
— Я передам ей, что ты звонил.
— Мой, погоди, не вешай трубку.
— Извини.
— Может, мне хочется поболтать с тобой. Какие новости в художественных школах?
— Мисс Фитцгерберт сказала, что мне надо больше писать маслом. Только это означает, что придется покупать холсты.
— Я подарю тебе несколько холстов.
— Нет-нет, я не имела в виду этого, я не смогу принять их…
— Не говори глупостей! Хорошо, просто передай, что я звонил. Перезвоню позднее.
Мой вернулась в кухню. Сефтон вытирала разлившийся по столу чай.
— Звонил Клемент, — сообщила Мой, — перезвонит позднее.
Мой допила чай. Потом она медленно побрела к себе наверх. Раньше Анакс мог бы взлететь по лестнице перед ней, открыть носом дверь, запрыгнуть на кровать и, неизменно ожидая ее появления, вытянуть к двери свою необузданно оживленную лисью морду. Войдя к себе, Мой закрыла дверь. Тихая комната казалась заполненной, заполненной до предела, словно все имеющиеся в ней атомы разбухли и начали теснить друг друга, атомы напряженной, сдавленной тишины. Она вдохнула их полной грудью. Глянув на Польского всадника, Мой встретила его спокойный, внимательный и немного задумчивый взгляд.
«Он смотрит в лицо смерти, — размышляла она, — созерцает безмолвную долину, ее пустынные и девственные просторы… а за ними ему видятся ужасные поля сражений, на которых его ждет неумолимая смерть. И его бедная лошадь тоже умрет. Он воплощение отваги и любви, он верит в лучшую жизнь и за нее умрет, его тело растопчут лошадиные копыта, и никто не узнает, где его могила. Как же он красив, он исполнен добродетельной красоты. А я странное, увечное создание, ничтожная тварь, поглощенная и разъедаемая своими печалями, словно горбатый гоблин».
Направившись к своим камням, которые так сильно тревожили Анакса, даже когда просто лежали на полке, Мой протянула к ним руку, поднося ее все ближе и ближе. Один камень сдвинулся навстречу.
«Мои камни, — подумала Мой, — мои бедные камни».
Она согревала в руке холодный камень и, как всегда в такие моменты, невольно вспоминала о том одиноком скальном обломке на склоне холма, сожалея, что унесла оттуда понравившийся ей камень.
«Я умру от страданий и горя, — решила Мой. Но тут у нее мелькнула другая мысль: — Когда мне исполнится восемнадцать лет, я поеду в Индию, где все, даже крошечные существа, считаются священными и божественными созданиями. На самом деле я пока не знаю, что такое боль. Наш мир полон ужасной боли. Он смог понять ее».
Вскоре после того, как Мой ушла к себе, вернулась Луиза. Сефтон еще сидела на кухне. Она вскочила.
— О, Луи, хочешь выпить чаю? Я думаю, чайник еще горячий.
— Я вскипячу еще воды, просто на всякий случай. Ты уже попила?
— Да.
Сефтон наблюдала, как мать в пальто и натянутой на уши шерстяной шапочке наполняет чайник под краном, и воспоминания перенесли ее вдруг в раннее детство, в его спокойную, надежную защищенность. На мгновение перед мысленным взором Сефтон всплыл образ отца.
— Где Мой?
— У себя.
— О боже, она, должно быть, скучает по Анаксу. Как ты думаешь, может, нам подарить ей собаку?
— Нет. Будет только хуже. Что ты узнала в клинике?
— Ничего… бесполезный визит.
— Я так и думала. Слишком рано для посещений. А что это за местечко?
— Шикарное и дорогущее заведение… и до жути тихое, словно отгороженное от всего мира! Меня не пустили дальше приемной, там дежурила за столом какая-то девица. Она предложила мне подождать в зале, благоухающем, как цветущая оранжерея. Вернувшись, она сообщила, что Питеру уже лучше и нам дадут знать, когда к нему будут пускать посетителей. У нее уже есть наши координаты. Она добавила, что к ним уже заходил Беллами и ему сказали то же самое.
— Значит, наши координаты им уже известны.
— Да, и меня это, в общем, порадовало. Я спросила, нельзя ли поговорить с доктором Фонсеттом, но мне ответили, что он слишком занят.
— Еще бы!
— Нам кто-нибудь звонил?
— Клемент. Мой с ним разговаривала.
— О боже, она ведь так расстраивается, общаясь с ним по телефону.
— Еще заходил Харви.
— Жаль, я соскучилась по нему. Ладно, пойду позвоню Клементу.
Луиза вышла в прихожую и набрала номер Клемента. Никто не ответил. Она вернулась на кухню. Сефтон уже удалилась в свою комнату. Выплеснув старую заварку и сполоснув заварной чайник, Луиза насыпала в него новую порцию чая, залила кипяток и присела к столу. Она не упомянула Сефтон о другом визите, равно бесполезном, нанесенном ею после ухода из клиники. Она опять съездила к дому Лукаса. Но на ее звонок никто не откликнулся. Она открыла калитку и прошлась по саду, но не осмелилась подняться по железной лестнице. Вернувшись на крыльцо, Луиза вновь надавила на кнопку звонка и позвала Лукаса по имени. Дом выглядел необитаемым.
«Может, он умер», — подумала она. И вновь слезы подступили к ее глазам, привычные слезы. Луиза никому не рассказывала, что вскоре после смерти Тедди Лукас предложил ей выйти за него замуж.
— Что ты делала вчера?
— Занималась, как обычно. И думала о тебе. А ты что делал?
— Я не мог ничего делать, не мог ни есть, ни пить, не мог даже разговаривать… Просто отправился бродить по Лондону. Меня охватывали то райский восторг, то адские муки.
Заглядывая в комнатку Харви, солнце освещало перегородившую ее кровать. Постель была аккуратно заправлена индийским стеганым покрывалом. Сефтон только что пришла и пока стояла у двери, а Харви находился у окна рядом с маленьким письменным столом. Они смотрели друг на друга, разделенные пестрым прямоугольником кровати.
Харви стоял в напряженной позе, крепко сжимая пальцами запястье правой руки. Солнечные лучи поблескивали в его белокурой шевелюре. Он тщательно причесался, и волосы лежали гладкими, слегка волнистыми прядями. Из-за разницы в росте он невольно смотрел на Сефтон чуть свысока. Высвободив правую руку, Харви протянул ее над кроватью. Они обменялись рукопожатием, потом оба присели на кровать с разных сторон, лицом друг к другу. Харви подумал, что настал один из самых таинственных и опасных моментов в его жизни.
— Наверное, ты ждала, что мы успокоимся, — продолжил он, поскольку Сефтон хранила молчание.
— Мне хотелось, — откликнулась Сефтон, — чтобы мы осознали, возможно ли, что случившееся позавчера было просто неповторимым приступом безумия.
— Ну, мне лично хочется повторения. Может, ты уже не хочешь?.. — спросил он, — Может, ты думаешь, что мы не подходим друг другу? — Сефтон вздрогнула, — Неужели ты именно так думаешь?
— Нет. Я думаю, что твоя терминология абсурдна. Что бы ни случилось теперь между нами, оно гораздо возвышеннее… выше таких вопросов…
— Каких вопросов?
— Обсуждения совместимости.
— Ну, я тоже не в восторге от твоей терминологии. Будь добра, встань на минутку.
Послушно поднявшись, Сефтон смотрела, как Харви срывает покрывало, расправляет простыни и одеяла. Потом он начал раздеваться, стащил с себя рубашку, сбросил ботинки и брюки.
Сефтон еще не приходилось видеть совершенно обнаженных мужчин. Она вдруг невольно подумала, что мужские органы выглядят трогательно некрасивыми, несмотря на оправданное и великое искусство столь невинно сотворившей их природы. Она сняла пальто и уронила его на пол. Опустившись на кровать, она опять посмотрела на Харви. Закончив раздеваться, он встал на колени со своей стороны кровати, словно скромно спрятавшись от нее.
— Конечно, ты понимаешь, что я никогда не делала этого раньше, — произнесла Сефтон.
Скрестив руки на груди, Харви опустил глаза.
— Как и я, в сущности… не считая одной бессмысленной попытки… о которой я расскажу тебе потом.
— Ради бога, не надо ничего сейчас говорить.
— Я принял меры предосторожности, поэтому тебе нечего опасаться…
— Я тоже приняла меры…
— Значит, ты поняла, что будет продолжение?
