Ты имеешь в виду Питера, Лукаса и Алеф…
Когда мы заезжали к Коре, ты сказал, что Питер напоил нас любовным зельем, освободившим наши сердца для любви и счастья… Но какое уж тут счастье, сможем ли мы вообще снова научиться радоваться жизни? Смерть Питера совершенно напрасна, она случайна, абсолютно бессмысленна… Его появление окружено таинственной историей, в которой я так и не разобралась, а теперь он навсегда исчез, оставив нам весь груз сомнений… Если бы он не появился, то Лукас, возможно, не пожелал бы увезти Алеф…
Если бы он не появился, то, вероятно, был бы мертв я… но это уже не важно!
И наша с тобой женитьба навсегда исключила возможность примирения с ними. Мне невыносима мысль о потере Алеф, невыносима. Мне снится, что она по-прежнему со мной, я просыпаюсь и думаю, что она уже здесь, но ее нет и никогда не будет… Я терзаю тебя всеми этими проблемами, отравляю твою жизнь. Ох, почему же мы не можем быть просто счастливы…
Клемент подвинул свой стул поближе к жене, обнял и крепко прижал ее к себе. Голова Луизы опустилась ему на плечо, и поток слез пролился на его куртку. Уже не первый раз после их свадьбы он слышал такие речи и видел такие слезы. Когда Луиза пришла к нему в театр, его совершенно ослепило внезапное ощущение счастья. Почему же все это не произошло раньше, размышлял он, не произошло много лет назад. И все-таки как чудесно, что они наконец объяснились. Все, казавшееся невозможным, упущенной мечтой, стало вдруг возможным, естественным и неизбежным. Но придется пережить этот печальный период, пережить слезы Луизы, порожденные несчастьем и страхом, пережить ее искусанные в стараниях подавить рыдания руки, пережить приступы отчаянного, безумного горя, которому, однако, она предавалась только наедине с Клементом. После нескольких подобных приступов Клемент серьезно встревожился за ее здоровье, хотя также с облегчением заметил, что она вполне способна, взяв себя в руки, улыбаться Беллами и Мой. Луиза также проявила интерес к царившему на кухне Беллами хаосу. Она взяла хозяйство в свои руки и привлекла остальных к наведению порядка: разобрать ножи, вилки и ложки, большие тарелки отделить от маленьких, а красивый сервиз убрать, оставив его для особых случаев. Приносили утешение и, казалось, возвращали к нормальной жизни и походы за покупками в дальний поселок, в которых Клемент неизменно сопровождал ее. Он подумал, что не понимал раньше, с какой беззаветностью Луиза любит Алеф. Старшая дочь стала для нее своеобразным флагманом, ее лицом перед миром. Она так гордилась Алеф, ее великолепием, хотя, должно быть, постоянно мучилась в глубине души, размышляя о том, что готовит старшей дочери будущее.
«Видимо, у нее было с Лукасом нечто такое, — подумал Клемент, — о чем она никогда мне не расскажет. В любом случае, мне не хочется знать, случался ли между ними какой-то ужасный разлад. Луиза переживет это, так как столкнулась с худшим несчастьем, с тем не поддающимся объяснению несчастьем, что наполнено разбитыми надеждами, угрызениями совести и демоническими страстями, пусть она изольет их все на меня. И я надеюсь, молюсь и верю, что Луиза придет в себя, вымотается, выплачется до конца, и тогда я вновь научу ее радоваться, и мы вернемся в наш дом».
В интимном плане все шло хорошо. Клемент боялся, осознав, как безумно сильна скорбь Луизы, того, как она могла повести себя в некоторых обстоятельствах, выстроив защитную стену неприязни, даже ужаса перед сексуальными отношениями. Такая возможность глубоко тревожила его и раньше, когда его любовь к ней, молчаливая, но никогда не угасавшая, внезапно обреченно разгоралась и усиливалась. Но в первую же ночь Луиза сказала: «Мы на небесах, и они наполнены тихим и спокойным блаженством». Здраво и невозмутимо они обсудили второе письмо Алеф и ответ Луизы. А когда они приехали на взморье, то Клемент сразу подумал, что, увидев эту морскую стихию, Луиза начнет более отчаянно представлять, как духовно, так и физически, глубину ужаса недавних событий. Клементу даже на мгновение показалось, что такие отчаянные страдания вызовут у нее полное отвращение к жизни. Этого он очень опасался. Но его страхи не оправдались, напротив, забыв о спокойствии, Луиза отдалась ему с дикой отчаянностью познавшего бурю человека. Иногда, правда, по ночам, когда она лежала в его успокаивающих объятиях, у Клемента возникало такое чувство, будто они плывут по спокойным морским просторам.
Отстранившись, Луиза выудила из кармана Клемента его большой белый носовой платок, вытерла лицо и прочистила нос.
По-моему, Мой сходит с ума, — продолжила она.
Ты же только что говорила, что она ведет себя вполне разумно!
Вероятно, во всем виновато мое безумие. Она так отчаянно плакала, разбив ту злополучную тарелку. Она много плачет. Впрочем, как и я. Мне все вспоминается Тедди. С какой потрясающей скоростью уносится вдаль прошлое, люди становятся призраками, сначала живыми призраками, потом бледными духами, потом просто именами, а потом… образуется пустота.
Мы всегда будем помнить Тедди.
Да, это незаживающая рана. Я размышляла о Питере. Его образ уже начал тускнеть. Конечно, мы, в сущности, почти не знали его. Как будто его создали из какого-то растворимого материала, и поэтому он быстро исчезает.
— На мой взгляд, мы вообще не воспринимали Питера в реальном смысле, он был незваным гостем, ему следовало быть совсем в другом месте. Он попал к нам по ошибке из какого-то иного мира, уподобившись странному вершителю правосудия, установленного каким-то другим судом на другой планете.
«И поэтому, — размышлял Клемент, — мы предаем его, пытаемся отделаться от него. Мы не хотим думать о нем, разгадывать его тайну, не хотим понять, кем он был на самом деле. Беллами считает его ангелом, и я рад, что он так считает. Это может дать ему на какое-то время духовную пищу для поддержания осмысленного существования. Но для остальной нашей компании Питер является некой озадачивающей обузой, словно нечто могучее и странное ворвалось в наш мирок, а мы оказались неспособны понять это и поэтому воображаем, что ничего не было, словно аборигены Новой Зеландии, которые предпочли попросту не заметить корабль капитана Кука, поскольку не смогли осмыслить это странное явление. Возможно, мы окружены такими существами — ангельскими или демоническими, — о которых не имеем ни малейшего понятия, и поэтому они остаются для нас невидимыми. Может, мы действительно готовы принизить Питера и приписать ему роль ночного кошмара или удалившегося от дел мясника… но на самом деле он ужасает своей инородностью. В конце концов, Зеленый рыцарь олицетворял иную форму бытия, он принадлежал к языческому, фантастическому миру, в отличие от рыцарей короля Артура. Но в своем величии он познал, что есть справедливость… и, возможно, справедливость значительно важнее Грааля. Лукасу удалось понять Питера. Более того, они поняли друг друга, они словно породнились. Питер спас мою жизнь, он отдал свою жизнь за меня».
Клемент, обреченный жить с тяжкими воспоминаниями, вдруг живо представил их первую трагическую встречу… и образы Лукаса и Питера, и сцену наказания Лукаса, и собственный обморок, а также странный вид этих двух колдунов, источавших взаимные восторги и круживших вместе, как фавны в любовном танце. И тут же, в некой неотъемлемой связи, Клементу вспомнилась последняя фраза, сказанная ему Питером: «Присматривай за братом». Эти слова глубоко потрясли Клемента, запечатлелись в его сердце.
«Что ж, — подумал он, — я старался присматривать за ним, но это оказалось бесполезным. А сильно ли я старался?»
Тогда впервые, но далеко не в последний раз, Клемент озадачился вопросом:
«Возможно, слова Питера относились к будущему? Да, всю оставшуюся жизнь мне придется невольно и тайно задумываться над всеми этими загадками, не находя в них никакого смысла. Скорее всего, каждому человеку суждено тащить какую-то тяжкую, но неотвратимую ношу. Так уж устроен человек. Чертовски странная история».
Клемент помог Луизе встать и подвел ее к окну. В небе над морем низко клубились пухлые и величественные облака. Словно причудливые комья пены, они медленно шествовали своей белоснежной процессией, окаймленной снизу золотом солнца. Само море слабо серебрилось у горизонта, а ближе различались очертания украшенных мерцающими пенными гребнями волн, которые несли свои темно-серые воды к берегу и, теснясь, разбивались о камни.
Взгляни, Луиза, какое замечательное море, все эти птицы… Вон бакланы летят строем, и черноголовые чайки, и кулики, и крачки, а вон возвращается с охоты цапля. А за ней и Мой лезет по скалам. Видишь, мелькает ее синее платье? Она рассматривает что-то в лужице, а вон там как раз спускается с холма Беллами, и Анакс бежит перед ним к дому.
Луиза, опираясь на руку Клемента, обозревала живописную картину.
